Феридун Тонкабони - Избранные рассказы Страница 55

Феридун Тонкабони, чья новеллистика представлена в этой книге значительно полнее, чем в предыдущих изданиях его произведений на русском языке, как раз и принадлежит к тому довольно широкому кругу иранских писателей — патриотов и гуманистов, которые видели и видят свой человеческий и гражданский долг в том, чтобы всемерно способствовать утверждению идеалов социальной справедливости, равенства, братства и солидарности людей труда.

Детство и юность Феридуна Тонкабони пришлись на трудное и драматическое для его страны время. В 1937 году, когда родился будущий писатель, режим Реза-шаха Пехлеви упрочил свои позиции. В области внешней и внутренней политики правящие круги Ирана держали курс на союз с фашистской Германией. Только что прошли нашумевшие процессы по делу 53-х демократически настроенных общественных деятелей, среди которых было немало писателей, в том числе и такой ныне хорошо известный публицист и новеллист, как Бозорг Аляви. Гибнет в тюрьме признанный лидер и духовный вождь иранской передовой интеллигенции главный редактор единственного в своем роде общественно-политического теоретического и художественно-публицистического журнала «Донья» («Мир») доктор Таги Эрани. Остро переживают кризисные ситуации такие чуткие художники, как Садек Хедаят и Садек Чубак, Эхсан Табари, Абдулхоссейн Нушин… Общая картина развития персидской литературы кануна второй мировой войны складывается весьма драматически и далеко неоднозначно. Громко звучат лишь голоса представителей модернистской литературы, проникнутой мотивами политической индифферентности, пессимизма, неверия в возможности человека преобразовать свою жизнь, добиться лучшей доли. Однако стремление честных деятелей отечественной культуры сохранить преданность реализму, жизненной правде в искусстве, критическую его направленность в борьбе с произволом реакционного и деспотического шахского режима, с клерикализмом все-таки сказывается в произведениях таких писателей, как Хедаят, Чубак, Джамаль-заде, Саид Нафиси, в творчестве которых очень сильны были сатирические, обличительные мотивы. Но на их творчество в это время ограничивающе действуют два фактора: влияние феодально-патриархальных устоев, распадающихся под натиском и нажимом набирающей экономическое влияние и политическую власть буржуазии, с одной стороны, и с другой — растущая ориентация иранских нуворишей на американский образ жизни, несущий угрозу разложения и забвения многовековой духовной культуры народа, его богатейших классических традиций.

Выступивший в середине 60-х годов со своими первыми рассказами Феридун Тонкабони сразу же и совершенно определенно заявил о своей родословной, обнаружив органическую связь именно с этим, прогрессивным в данных условиях направлением литературы Ирана. Эта связь сказывалась не только в критическом пафосе его произведений, в их содержании, затронувшем глубинные пласты народной жизни, но и в прямом, непосредственном обращении к художественному и жизненному опыту своих предшественников: эпиграфы, взятые из произведений поэтов Сиявуша Кесрайи, М. Омида и А. Бамдада, цитирование важных узловых мыслей маститых писателей, посвящение тем или иным из них своих новелл, например памяти Джалала Ал-е Ахмада (1923–1969), или своим современникам, — все это явственные свидетельства духовной близости Тонкабони этим мастерам иранской литературы.

Какие же проблемы больше всего привлекают внимание Феридуна Тонкабони, волнуют его как гражданина и художника? Кто герои его рассказов, с кем из них он борется и кого защищает? Какие идеалы отстаивает своим искусством? В каком направлении развивается его талант? Вот вопросы, которые возникают при чтении произведений Ф. Тонкабони и на которые хотелось бы прежде всего ответить в этой короткой статье.

Если вдуматься в смысл рассказов писателя, отобранных составителем книги из сборников разных лет и опубликованных в Иране на протяжении 60–70-х годов, то общая их идея, объединяющий их пафос воспринимаются как борьба с современным мещанством, враждебным всему здоровому, смелому, творческому, что есть в человеке, что заложено в нем природой и что должно было бы помочь ему не только осуществиться как индивидуальной и своеобразной личности, но и стать полезным и активным членом общества. Вспомним формулу мещанства, данную непримиримым борцом с ним — великим Максимом Горьким: «Мещанство — это строй души современного представителя командующих классов. Основные ноты мещанства — уродливо развитое чувство собственности, всегда напряженное желание покоя внутри и вне себя, темный страх перед всем, что так или иначе может вспугнуть этот покой…»[100]

Мы еще вернемся к размышлениям и оценкам М. Горького, потому что они окажутся ключевыми для творческой позиции иранского писателя. Сейчас же подчеркнем, что гибельная власть собственнической психологии безоговорочно осуждается Ф. Тонкабони. И в жанровых сценках-зарисовках городской повседневной жизни («Сцена на базарной площади», «Водитель такси» и других), и в более крупных по объему рассказах, на страницах которых умещается повествование о судьбе человека («Жил человек и умер», «Счастливый случай», «Жизнь», «Дядюшка» и др.), Ф. Тонкабони — когда с иронией и грустным юмором, когда с гневом и сарказмом — приходит к очень серьезным и важным социально-философским обобщениям.

Сюжет рассказа «Счастливый случай» — самый что ни на есть незатейливый, даже банальный. Молодой человек — вчерашний школьник — буквально продает свое дарование, свой романтический порыв к творчеству за беззаботную и безбедную жизнь — обывательское, по существу, прозябание, на которое его толкают сначала отец, а потом и весьма пожилой предприниматель, щедрыми подарками и оказанием помощи в получении доходного места устраняющий в лице юноши препятствие к браку с его юной и хорошенькой сестрой. Более сложен по проблематике рассказ, открывающий сборник, — «Жил человек и умер». Дочитав рассказ до конца, мы так и не узнаем даже имени героя. Насколько, по мысли писателя, заурядна и типична его жизнь, его бытие, настолько же тривиальна его смерть, уход в небытие. Оказавшись в армейском госпитале, провалявшись на больничной койке долгие месяцы, этот опустившийся и опустошенный человек понял, «что вся его жизнь состояла из жалких, напрасных усилий, сплошных поражений, чудовищного обмана». Возможно, размышляет он, если бы он не попал «в конвейер, штампующий шестеренки и гайки, не слился бы с тысячами других таких же шестеренок», он бы мог прожить жизнь иначе. На том жизненном конвейере никто не мог действовать самостоятельно, поступать по своему усмотрению. Буквально на одре смерти он скорбит о том, что ему якобы не дали стать самим собой, познать самого себя, постичь свое человеческое предназначение. Но обратим внимание, что в эти «высокие» рассуждения вновь и вновь врывается тема денег, имущества, состояния. Герою просто не повезло. Он, видимо, не сумел проявить должной в условиях конвейера предприимчивости, изворотливости, поэтому доставшееся ему наследство было разграблено, растаскано хищниками родичами, а сам он, по его собственному ощущению, как пустая консервная банка, был выброшен на помойку. Да, герой этого рассказа мечтал о возможности понять самого себя, проявиться наилучшим образом. Но была ли в нем эта «самость», было ли чему проявляться в душе сибаритствующего молодого человека, который сначала легко прокутил наследство отца, потом прошел тяжелую службу в армии, где был вынужден вместе с такими же, как он, бессловесными и безропотно выполняющими приказы начальства солдатами стрелять, убивать, расправляться с теми, чьи вольнолюбивые желания и мечты мешали безотказной работе конвейера, с которого сходили сытость, равнодушие, алчность и властность мещанства, все того же мещанства. Писатель ищет в душе героя искры, но находит в ней лишь пепел, только жгучую тоску по напрасно, плохо прожитой жизни. В данном случае сильные мещане поглотили слабого. Только и всего. Но разве само чувство неудовлетворенности, все те вопросы, которые задает себе герой и на которые не находит четкого ответа, не могут в конце концов подвести к желанному ответу? Мне кажется, что писатель не только ставит вопросы, но и пытается во многих своих сочинениях дать, по крайней мере на некоторые из них, недвусмысленный ответ. Писатель убежден, что буржуазный правопорядок, мещански-обывательское мироощущение порождают отчуждение, одиночество, страх перед будущим, неуверенность в настоящем, страх оказаться растерзанным этим конвейером, молохом, аппаратом принуждения и насилия. Но против одиночества, отчаяния, духовного омертвения, мрака безысходности есть противоядие — это человеческое участие, доброжелательство людей, знающих цену труду и мужеству: приветливый взгляд случайного прохожего, щедрость водителя такси… Эти ценности, эти простые истины открываются некоему господину Техрани, рядовому тегеранцу, на чью долю, как и на долю многих других его соотечественников, выпали такие суровые испытания (рассказ «Одиночество господина Техрани»). И пока человек ощущает в себе это противоядие, он живет, преодолевая страх перед жизнью, перед неумолимыми обстоятельствами.