Август Стриндберг - Красная комната Страница 56

Чтобы ничего не забыть и быть кратким, ибо, как ты знаешь, я ленив, а сегодня, кроме того, и утомился после дежурства в родильном приюте, я напишу письмо в форме заметок, совсем как в «Сером колпачке»; благодаря этому ты можешь легче перескочить через то, что тебя не интересует.

Политическое положение становится все более интересным; все партии подкупили друг друга взаимными подарками, и теперь все серы; эта реакция, вернее всего, кончится социализмом. Я говорил на днях с одним из моих товарищей, который уже статский советник в отставке. Он уверял меня, что теперь легче стать статским советником, чем экспедитором. Работа же очень напоминает ту, которую приходится делать, когда даешь поручительства,— приходится только подписывать! С уплатой не так уже строго — есть ведь второй поручитель.

Пресса — да ведь ты ее знаешь! В общем, она стала деловым предприятием, она следует убеждению большинства, то есть большинства подписчиков, а большинство подписчиков реакционно. Я спросил однажды одного либерального журналиста, почему он так хорошо пишет о тебе, не зная тебя. Он сказал, что делает это потому, что на твоей стороне общественное мнение, то есть большинство подписчиков.

— А если общественное мнение повернется против него?

— Тогда я его, конечно, отделаю!

Ты, разумеется, понимаешь, что при таких обстоятельствах все поколение, подросшее после 1865 года и не представленное в риксдаге, должно прийти в отчаяние; поэтому они нигилисты, то есть они ‹…› на все, или же находят выгодным стать консервативными, ибо стать при таких обстоятельствах либеральным — это к черту-с!

Экономическое положение подавлено. Запас векселей, мой, по меньшей мере, падает; даже лучшие бумаги, подписанные двумя Dr. med., не имеют успеха ни в каком банке.

«Тритон» ликвидирован, как тебе известно {131}.

Николаус Фальк, друг и брат, который имел частные ссудные делишки, решил соединиться с несколькими сведущими людьми и открыть банк. Новая программа гласит:

«Так как опыт поистине печальный (составитель — Левин, замечаешь?) показал, что депозитные бумаги — недостаточная гарантия, чтобы получить обратно ссуженные ценности, т. е. деньги, мы, нижеподписавшиеся, побуждаемые бескорыстной ревностью к делам отечественной промышленности и чтобы дать состоятельной публике бо́льшую гарантию, составили банк под именем „Акционерное общество для гарантии залогов“. Новое и надежное — ибо не все ново и надежно — в нашей идее то, что закладывающие свое имущество получат, вместо не имеющих никакой цены залоговых расписок, ценные бумаги на полную сумму залога и т. д.».

Дело еще существует, и ты можешь вообразить, какие ценные бумаги они вручают взамен расписок!

Левин. Острым взглядом Фальк оценил, какую пользу он может извлечь из такого человека, как Левин, который, кроме того, развел колоссальные знакомства своими займами. Но, чтобы подготовить его как следует и ознакомить со всеми тонкостями дела, он опротестовал один его вексель. Потом выступил в качестве спасителя и сделал его чем-то вроде советника с титулом секретаря правления. И теперь этот Левин сидит в маленькой отдельной комнате, но не смеет показываться в банке.

Исаак Леви — кассир в этом банке. Он сдал экзамен (с латынью, греческим и еврейским), так же как и юридические предметы, и философские, с высшей отметкой; конечно, «Серый колпачок» оповестил о его экзамене. Теперь он продолжает изучать право и делает гешефт на собственный счет. Он как угорь, у него девять жизней, и он живет ничем. Он не употребляет спиртных напитков и никотина ни в каком виде; есть ли у него другие пороки, не знаю, но он плодовит! У него скобяная лавка в Хернёсанде, сигарный магазин в Гельсингфорсе и галантерейная лавка в Сёдертелье; кроме того, у него несколько домиков на юге Стокгольма! Он человек с будущим, говорят люди. Он человек с настоящим, скажу я.

Брат его Леви после ликвидации «Тритона» ушел в частные дела, как говорят, с хорошим капиталом. Он хочет приобрести Лесной монастырь около Уппсалы, который он собирается реставрировать в совсем новом стиле, который изобретен его дядей из художественной академии. Но, кажется, предложение его отвергнуто. Это очень оскорбляет Леви, и он написал заметку для «Серого колпачка»: «Преследование евреев в XIX веке», чем привлек на свою сторону живейшие симпатии всей интеллигентной публики; благодаря этому он может стать депутатом, если захочет. Он получил также благодарственный адрес от единоверцев (как будто у Леви есть вера); в нем они благодарили его, что он защитил права евреев (в частности, купить Лесной монастырь). Адрес был передан на банкете, на который было приглашено немало шведов (я переношу еврейский вопрос на его настоящую почву, этнографическую). Герою передали при этом случае подарок в двадцать тысяч крон (акциями) для «приюта для падших мальчиков евангелического вероисповедания» (все-таки вероисповедание!).

Я тоже был на банкете и видел то, чего никогда не видел, именно — пьяного Исаака! Он объявил, что ненавидит меня, Фалька и всех «белых». Он называл нас то «белыми», то «аборигенами». Потом он изливал мне свое сердце, говорил о своих страданиях ребенком в школе, когда учителя и товарищи издевались над ним, а уличные мальчишки колотили его. Что тронуло меня больше всего, так это рассказ о его солдатчине; его вызывали на заре перед строем читать «Отче наш». И так как он его не знал, то над ним насмехались. Его рассказы побудили меня изменить взгляд на него и его племя.

Религиозное шарлатанство и благотворительная холера процветают в высокой степени и делают пребывание на родине весьма неприятным. Помнишь два чертовых волоса, госпожу Гоман и госпожу Фальк, два мелочнейших, тщеславнейших и злейших существа. Ты помнишь их ясли и конец этого предприятия; теперь они устроили приют имени Св. Магдалины — и первая, кого они приняли по моей рекомендации, была Мария! Бедняжка отдала все свои сбережения какому-то прохвосту, который с ними скрылся. Теперь она радовалась иметь все задаром и вернуть себе гражданское доверие. Она объявила, что сможет вынести все проповеди, которые неизбежны при такой деятельности, если только ей будут давать каждое утро кофе.

Пастор Скорэ, которого ты, наверно, помнишь, не стал примариусом, и из досады он собирает на новую церковь. Печатные листы, подписанные богатейшими магнатами Швеции, взывают к всеобщему милосердию. Собранных денег уже столько, что пришлось назначить заведующего (с бесплатной квартирой и отоплением). Угадай, кто назначен заведующим? Слушай и дивись: Струве!

Струве в последнее время стал несколько религиозным, я говорю немного, но достаточно для его обстоятельств, ибо теперь он под защитой верующих. Это не мешает ему продолжать писание в газетах и пьянство. Но сердце его не смягчилось; наоборот, он так обозлен на всех, кто не опустился подобно ему, ибо, между нами говоря, он страшно опустился; поэтому он ненавидит Фалька и тебя и поклялся разнести вас, лишь только вы заставите говорить о себе. Впрочем, для того чтобы переехать на бесплатную квартиру, ему пришлось повенчаться, что и случилось втихомолку на Белых горах. Я был свидетелем (в пьяном виде, конечно) и присутствовал при этом обстоятельстве. Жена его стала тоже религиозной, так как она слыхала, что это принято.

Лундель совсем покинул религиозную почву и пишет только портреты директоров; они сделали его ассистентом в Академии художеств. Он теперь тоже бессмертный, ибо ему удалось провести контрабандой картину в Национальный музей. Способ прост и достоин подражания. Смит подарил Национальному музею жанровую картину Лунделя, который за это бесплатно написал его портрет! Разве это не хорошо? А?

Конец романа. Однажды утром в воскресенье я сидел в своей комнате и курил. Раздался стук в мою дверь, и вошел красивый рослый мужчина, который показался мне знакомым,— Ренгьельм! Взаимные расспросы. Он управляющий большой фабрикой и доволен жизнью.

Опять постучали. Вошел Фальк (ниже подробнее о нем!).

Поговорили о старых воспоминаниях и общих знакомых. Потом наступил этот столь знакомый момент после оживленного разговора, когда все стихает и происходит странная пауза. Ренгьельм схватил книгу, лежавшую близ него, полистал ее и начал громко читать:

— «Кесарево сечение. Диссертация, публично защищаемая в малой аудитории университета». Вот страшные вещи; кто эта несчастная?

— Посмотри,— сказал я,— на второй странице. Он стал читать дальше:

— «Таз, хранящийся под номером 38 в патологической коллекции академии…» Нет, это не то. «Незамужняя Агнесса Рундгрен…»

Ренгьельм стал бледен, как известь, и ему пришлось встать и выпить воды.