Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика) Страница 58

Дилижансъ съ мистеромъ Джаггерсомъ подъѣхалъ во-время; я занялъ свое мѣсто и достигъ Лондона въ исправности, но нельзя сказать въ цѣлости, потому-что сердце мое было не на мѣстѣ. Пріѣхавъ въ Лондонъ, я поспѣшилъ отправить Джо бочку устрицъ и трески (въ видѣ вознагражденія за то, что я у него не побывалъ) и затѣмъ поспѣшилъ въ Барнарду.

Гербертъ сидѣлъ за обѣдомъ, состоявшемъ изъ холодной говядины, и очень обрадовался моему возвращенію. Я почувствовалъ необходимость повѣдать тайну своего сердца своему другу и товарищу. Я отправилъ своего грума въ театръ, такъ-какъ нечего было и думать объ откровенности, пока Пеперъ былъ рядомъ: ибо замочная скважина доставляла ему возможность почти-что присутствовать въ гостиной. Подобныя уловки, къ которымъ я прибѣгалъ, чтобы занять его, яснѣе всего доказываютъ мое собственное рабство. Образцомъ того, до чего можетъ дойти человѣкъ въ такой крайности, можетъ служить фактъ, что я иногда посылалъ его въ Гайдъ-паркъ посмотрѣть который часъ…

Пообѣдавъ, мы усѣлись около камина.

— Милый Гербертъ, сказалъ я, обращаясь къ нему:- я имѣю тебѣ сообщить нѣчто очень-важное.

— Милый Гендель, отвѣчалъ Гербертъ: — я покажу себя достойнымъ твоего довѣрія.

— Я тебѣ скажу нѣчто, касающееся меня и еще одного посторонняго лица.

Гербертъ, скрестивъ ноги, сталъ смотрѣть на огонь, и видя, что я нѣсколько минутъ молчу, вопросительно взглянулъ на меня.

— Гербертъ, сказалъ я, кладя руку ему на колѣни: — я люблю… я обожаю… Эстеллу.

Гербертъ вмѣсто того, чтобъ изумиться, очень-хладнокровно отвѣчая:

— Хорошо! Ну?

— Хорошо, ну! Не-уже-ли это все, что ты мнѣ скажешь?

— Я хочу сказать, что далѣе? отвѣчалъ Гербертъ: — на столько я и самъ знаю.

— Ты почему знаешь? спросилъ я.

— Почему знаю? Отъ тебя же узналъ.

— Я никогда тебѣ не говорилъ.

— Не говорилъ мнѣ! Ты никогда мнѣ не говоришь, когда стрижешь себѣ волосы, я и безъ тебя знаю. Ты всегда ее обожалъ, съ тѣхъ поръ, какъ я съ тобою познакомился. Ты привезъ свою любовь вмѣстѣ съ чемоданами. Да ты мнѣ говорилъ объ этомъ круглый день. Разсказывая свою исторію, ты прямо сказалъ, что началъ обожать ее съ перваго свиданія, еще очень-молодымъ мальчикомъ.

— Ну, хорошо, отвѣчалъ я, услышавъ это въ первый разъ, и не безъ удовольствія: я никогда не переставалъ обожать ее. И теперь она воротилась еще прекраснѣе и восхитительнѣе чѣмъ когда. Я ее видѣлъ вчера. И если я прежде ее обожалъ, то теперь обожаю еще вдвое.

— Счастливецъ же ты, Гендель, отвѣчалъ Гербертъ: — что тебя прочатъ для нея. Не дотрогиваясь запрещенныхъ вопросовъ, мы можемъ съ тобою сказать, что не мало не сомнѣваемся въ этомъ послѣднемъ фактѣ. А знаешь ли ты, что думаетъ Эстелла о твоей нѣжной страсти?

Я угрюмо покачалъ головою.

— О! она обо мнѣ и не думаетъ.

— Потерпи, милый Гендель, сказалъ Гербертъ: — время не ушло. Но ты еще что-то хочешь сказать?

— Мнѣ стыдно сказать, отвѣчалъ я: — а вѣдь говорить же не грѣшнѣе, чѣмъ думать. Ты называешь меня счастливцемъ. Конечно, я счастливецъ. Вчера еще былъ мальчишка, ученикъ кузнеца, а сегодня, ну… какъ бы себя назвать.

— Назови хоть добрымъ малымъ, если ты хочешь что-нибудь сказать, отвѣчалъ Гербертъ, улыбаясь и ударяя меня по рукѣ:- добрый малый, въ которомъ странно соединяется смѣлость съ нерѣшительностью, горячность съ осторожностью, жажда дѣятельности съ лѣнью.

Я остановился на минуту, чтобъ обдумать, дѣйствительно ли характеръ мой состоитъ изъ такой смѣси качествъ. Вообще, я признавалъ справедливымъ этотъ анализъ и полагалъ, что не стоитъ возражать.

— Когда я спрашиваю, какъ себя теперь называть, Гербертъ, продолжалъ я:- я намекаю на то, что теперь занимаетъ мои мысли. Ты говоришь: я счастливъ. Я знаю, что я самъ ничего не сдѣлалъ для своего возвышенія въ свѣтѣ; все это дѣло счастья. Поэтому, конечно, я большой счастливецъ. Но когда подумаю объ Эстеллѣ…

— А когда жь ты не думаешь о ней? перебилъ меня Гербертъ, не сводя съ меня глазъ.

— Ну, такъ, милый Гербертъ, я не могу выразить, какъ я чувствую себя зависимымъ отъ сотни случайностей. Не дотрогиваясь запрещенныхъ вопросовъ, я могу все-таки сказать, что всѣ мои надежды основаны на постоянствѣ одного лица (конечно, никого не называя). Какое неизвѣстное и неопредѣленное положеніе, едва туманно предугадывать, въ чемъ-состоятъ мои надежды!

Говоря эти слова, я облегчилъ свою душу отъ бремени, давно-тяготившаго меня, особливо со вчерашняго вечера.

— Ну, Гендель, отвѣчалъ Гербертъ своимъ обычнымъ веселымъ тономъ: — мнѣ кажется, мы, съ отчаянія отъ нашей жаркой любви, смотримъ въ зубы дареному коню, да еще въ микроскопъ. Мнѣ кажется, что, устремивъ все наше вниманіе на одинъ пунктъ, мы совершенно не замѣчаемъ лучшихъ сторонъ даренаго коня. Ты, вѣдь, говорилъ, что Джаггерсъ съ самаго начала сказалъ, что ты имѣешь не однѣ только надежды. И даже еслибъ онъ этого не сказалъ, неуже-ли ты думаешь, Джаггерсъ такой человѣкъ, что взялся бы за твое дѣло, не бывъ увѣреннымъ въ его исходѣ?

Я согласился, что противъ этого возражать было трудно. Я сказалъ эти слова (люди часто такъ говорятъ въ подобныхъ случаяхъ), какъ бы неохотно преклонясь предъ истиной. Словно, я желалъ сказать противное!

— Я думаю, это важный пунктъ, продолжалъ Гербертъ:- и я полагаю, ты призадумался бы, чтобъ пріискать другой, поважнѣе. Что касается остальнаго, ты долженъ ждать, пока заблагоразсудится твоему опекуну открыть тебѣ тайну; а онъ долженъ ждать того же отъ своего кліента. Ты вѣрно прежде сдѣлаешься совершеннолѣтнимъ, чѣмъ узнаешь тайну твоего теперешняго положенія, а тогда, быть можетъ, тебѣ кое-что и откроютъ. Во всякомъ случаѣ, ты будешь ближе къ исполненію твоихъ надеждъ, ибо когда-нибудь они должны же исполниться.

— Какой у тебя счастливый характеръ! ты никогда не отчаиваешься, замѣтилъ я, восхищаясь его веселымъ настроеніемъ духа.

— Еще бы! возразилъ онъ:- у меня, вѣдь, только и есть, что надежды, и болѣе ничего. Однако, а долженъ сознаться, что все, мною сказанное, не есть ли собственно мнѣніе моего отца. Единственное замѣчаніе, которое я когда-либо отъ него слышалъ о твоихъ надеждахъ, было слѣдующее: «Дѣло, конечно, уже вѣрное, а то Джаггерсъ не взялся бы за него.» Теперь, прежде чѣмъ далѣе говорить тебѣ о моемъ отцѣ, или его сынѣ, и заплатить откровенностью за откровенность, я хочу тебѣ сказать кое-что непріятное — сдѣлаться въ глазахъ твоихъ на минуту положительно-гадкимъ и отвратительнымъ.,

— Ты не успѣешь въ этомъ, возразилъ я.

— Нѣтъ, успѣю! сказалъ онъ: — разъ, два, три — ну, я готовъ! Гендель! другъ мой, началъ онъ искреннимъ, хотя и веселымъ голосомъ:- я вотъ все это время думалъ, что, конечно, Эстелла не можетъ быть условіемъ для полученія твоего наслѣдства, если объ этомъ никогда не упоминалъ твой опекунъ. Правъ ли я, говоря, что онъ никогда не упоминалъ о ней ни прямо, ни изъ далека? Никогда, напримѣръ, не замѣчалъ ты, чтобъ у твоего благодѣтеля были свои планы на счетъ твоей женитьбы?

— Никогда.

— Ну, Гендель, по чистой совѣсти, я говорю вовсе не потому, что зеленъ виноградъ! Не бывъ связанъ съ нею никакими узами, можешь ты оставить ее? Я уже тебѣ сказалъ, что буду говорить непріятности.

Я отвернулся въ сторону, ибо моимъ сердцемъ овладѣло чувство, похожее на то, которое смутило меня нѣкогда въ день моего прощанія съ кузницею, когда я плакалъ, обнимая указательный палецъ столба. Мы оба нѣсколько минутъ молчали.

— Да; но, милый Гендель, продолжалъ Гербертъ, какъ ни въ чемъ не бывало: — если это чувство такъ глубоко вкоренилось въ душѣ юноши, столь романтическаго отъ природы и вслѣдствіе обстоятельствъ, то это дѣло серьёзное. Подумай о ея воспитаніи, о миссъ Гавишамъ. Подумай о самой Эстеллѣ. Не правда ли, ты теперь меня ненавидишь? Вѣдь, это можетъ повести Богъ знаетъ къ чему.

— Я самъ это знаю, Гербертъ, сказалъ я, не поворачивая къ нему головы:- но что жь мнѣ дѣлать?

— Ты не можешь оставить ее и забыть о ней?

— Нѣтъ, это невозможно!

— И не можешь попытаться, Гендель?

— Нѣтъ, невозможно!

— Ну, сказалъ Гербертъ, вскакивая со стула и стряхиваясь какъ-будто отъ сна:- ну, теперь я опять буду любезнымъ!

Онъ сталъ ходить по комнатѣ, расправлялъ занавѣски, переставлялъ стулья, перебиралъ книги, заглядывалъ въ столовую и въ ящикъ съ письмами, затворялъ и отворялъ двери и, наконецъ, усѣлся въ кресло передъ каминомъ.

— Я хотѣлъ сказать тебѣ слова два, Гендель, о моемъ отцѣ и его сынѣ. Я думаю, не стоитъ говорить сынку о томъ, что вы вѣрно уже сами замѣтили, что домъ папеньки не отличается большою аккуратностью въ хозяйственномъ отношеніи.

— Но, вѣдь, нѣтъ ни въ чемъ недостатка, Гербертъ, сказалъ я, желая сказать что-нибудь пріятное.

— О, да! вѣрно то же говорятъ и дворникъ и лавочникъ на углу.

— Безъ шутокъ, Гендель, дѣло, вѣдь, нешуточное — ты знаешь это такъ же хорошо, какъ и я. Я думаю, что было время, когда еще отецъ не махнулъ на все рукою; но это было уже давно. Замѣтилъ ли ты въ вашихъ мѣстахъ странное обстоятельство, что дѣти, рождавшіяся отъ несчастныхъ браковъ, всегда жаждутъ какъ-можно-скорѣе жениться.