Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 59

Констанция вздохнула, когда ее муж в тревоге, но стремясь к своей цели, перешагнул порог боковой двери и вышел на улицу. Было раннее утро, не пробило и восьми, поэтому лавку еще не открывали.

— Папа не мог больше ждать, — сказала Констанция Сирилу, когда он ворвался, грохоча тяжелыми школьными башмаками. — Дай его мне, — и она ушла, чтобы положить шарф на место.

Все в доме разладилось, а Эми до сих пор болела! Обычный ход жизни нарушился; у Констанции смутно мелькала мысль, что нужно бы приняться за многие, не привычные для нее дела, но подумать могла только о том, что надо сделать сейчас, сию минуту, поэтому и занялась шарфом. Пока она была наверху, Сирил уже убежал в школу, это он-то, известный увалень. Причина заключалась в том, что он не мог долее таить в себе новости о прошедшей ночи и, главное, о том, что он первым услышал сигналы убийцы — стук в окно. Это неотложное сообщение следовало передать кому-нибудь тотчас же, раньше, чем новость потрясет всю школу, и Сирил кинулся на поиски чуткого и достойного наперсника. После ухода отца он не пробыл дома и пяти минут.

На Площади св. Луки в ноябрьской слякоти недвижно стояли толпой человек двести. Тело миссис Дэниел Пови уже унесли в отель «Тигр», а юного Дика Пови в это время везли в крытой коляске в Пайрхиллский лазарет, расположенный по ту сторону реки Найп. Лавка, где свершилось преступление, была заперта, а шторы на окнах спущены. Ничего и никого не было здесь видно, даже полицейского. Однако толпа с поразительно настойчивым вниманием глазела на роковой дом на Боултен-Терес. Загипнотизированная его мощным кирпичным фасадом, она, очевидно, позабыла о земных делах и, не думая ни о завтраке, ни о заработке, приняла решение глядеть на этот дом, пока он не рассыплется или не откроет своей тайны каким-либо иным способом. В большинстве своем эти люди были без пальто и согревались, кутаясь в шейные платки и засовывая руки поглубже в карманы. Затем они начали поднимать то одну, то другую ногу. Время от времени некоторые менее целеустремленные зрители бочком выбирались из толпы, стыдясь собственного непостоянства. Но непрерывно поступали свежие подкрепления. И для новоприбывших приходилось бесконечно повторять прежние слухи: те же вопросы, те же ответы, те же предсказания циркулировали во всех концах Площади с пугающим однообразием. Хорошо одетые люди вступали в беседу с записными лодырями, ибо эта беспримерная и поразительная сенсация, исключительность которой с каждой минутой производила все более сильное впечатление, разбудила у всех в душах присущее людям чувство братства. Все испытывали странное ощущение, что этот день был не воскресным и не обычным, а каким-то восьмым днем недели. Однако на расположенном неподалеку крытом рынке св. Луки торговцы открывали свои палатки, как будто была суббота, как будто городской советник не убил своей жены! Ходили слухи, что Бриндли, занимавший второе место как пекарь и кондитер и имевший палатку на рынке, взял на себя продажу товаров мистера Пови. Столь же часто повторялась философская истина, что нет смысла зря терять хорошие продукты.

Появление Сэмюела взволновало толпу. Но он шел вверх по Площади углубившись в раздумье, и ему, отягощенному чрезвычайно трагическими заботами, возможно, казалось, что он идет по совершенно пустынной Площади. Он быстро миновал банк и спустился по Тернхилл-роуд к собственному дому «Молодого Лотона», сына покойного «Адвоката Лотона». Молодой Лотон унаследовал профессию отца, и был, как и его отец, самым преуспевающим стряпчим в городе (хотя ученые соперники считали его дураком), но обычай называть людей соответственно их профессии вымер вместе с конкой. Сэмюел застал молодого Лотона за завтраком и вскоре отправился с ним в его кабриолете к полицейскому участку, где их появление вызвало волнение в толпе, столь же многолюдной, сколь и на Площади св. Луки. Затем они вместе покатили в Хенбридж, чтобы неофициально ввести в курс дела адвоката; Сэмюел, не получивший разрешения присутствовать на первой стадии переговоров между стряпчим и адвокатом, покорился торжественности юридического этикета.

Все это показалось Сэмюелу игрой. Весь этот вздор насчет полиции, полицейских камер и разных формальностей казался ему лицемерным. Дело его кузена не похоже ни на какое другое, и хотя формальности, возможно, необходимы, нелепо делать вид, что оно похоже на какое-нибудь другое дело. В вопрос о том, чем оно отличается от других дел, Сэмюел глубоко не вникал. Он считал, что молодой Лотон слишком самонадеян, а Дэниел слишком робок в их беседах, и стремился показать собственной достойной манерой поведения, что, по его мнению, обе стороны еще не нашли для переговоров надлежащего тона. Он не мог понять поведения Дэниела, ибо у него не хватало воображения, чтобы представить себе, через что прошел Дэниел. В конце концов Дэниел не убийца, смерть его жены — результат несчастного случая, просто беда.

Но в переполненном и смрадном зале судебных заседаний, расположенном в Городской ратуше, Сэмюелу стало дурно. Как раз в этот день в Берсли находился полицейский судья. Он сидел в одиночестве, потому что ни один из мировых судей не пожелал занимать свое место, когда будет рассматриваться дело городского советника. Недавно назначенный полицейский судья был молодым человеком родом из южной части графства, и советник города Берсли значил для него не больше, чем мелкий торговец для светского денди. Он относился к достоинству и беспристрастности английского правосудия с юношеским горением и вел себя так, как будто вся ответственность за безопасность этой системы лежит на его плечах. Еще в Кембридже между ним и защитником из Хенбриджа произошла историческая ссора, и манера, с какой они обращались друг к другу, являла собой для плебеев пример сдержанной и совершенной вежливости. Молодой Лотон, учившийся в Оксфорде, в душе презирал их обоих, но, занявшись деятельностью адвоката-советника, он, бесспорно, потерял возможность совершенствовать искусство красноречия, что его весьма огорчало. Сия троица составляла аристократию местного суда; это знали они сами, это знал Сэмюел, это знали и чувствовали все. Защитник исполнял свои обязанности с безукоризненным рвением: он в надлежащих выражениях отозвался о характере Дэниела и его высоком положении в городе, но нельзя было не заметить, что и для него этот клиент — лишь мелкий торговец, обвиняемый в обычном убийстве. Полицейский судья, естественно, должен был показать, что перед законом все люди равны — городской советник и простой пьяница, и ему это удалось. Полицейский дал свои показания, а инспектор под присягой подтвердил, что именно сказал Дэниел Пови, когда ему предъявили обвинение. Слушание протекало так гладко и быстро, что походило на никчемную процедуру, к которой Дэниел касательства не имеет. Судья с успехом сумел создать впечатление, что для него убийство, совершенное городским советником на Площади св. Луки, — дело обычное. О том, чтобы отпустить обвиняемого на поруки, и речи быть не могло, и, поскольку у адвоката не было возможности предложить какое-либо основание для того, чтобы судья отправил дело на дополнительное расследование — и действительно такого основания не существовало, — Дэниела Пови привлекли к судебной ответственности и отправили в Стаффордский суд присяжных для судебного разбирательства. Полицейский судья немедленно перешел к рассмотрению сомнительного нарушения Фабричного законодательства крупной местной фирмой, производящей гончарные изделия. Молодой судья неправильно определил свое призвание. С его железным самообладанием, с его полным равнодушием к слабому роду человеческому, ему следовало бы стать главой ордена иезуитов.

Дэниела увели — сам идти он не мог, его тащили два полицейских без головных уборов. Сэмюел хотел заговорить с ним, но у него не хватало сил. Потом, когда Сэмюел стоял в подъезде ратуши, из коридора вышел Дэниел под охраной тех же двух полицейских, но уже надевших каски. Внизу, где кончалась широкая лестница, по которой обычно вечерами поднимались гости, чтобы потанцевать на балу по подписному листу, теснилась густая толпа, сдерживаемая другими полицейскими; позади толпы виднелась черная тюремная карета. Дэниела, показавшегося кузену похожим на Христа меж двух разбойников{45}, торопливо провели мимо привилегированных бездельников, занявших места в коридоре, а потом вниз по широкой лестнице. По толпе прокатилась волна ропота. Нечесаные лентяи и праздношатающиеся в плисовых бриджах подпрыгивали, как тигры, а полицейские яростно отталкивали их назад. Дэниел и охрана с трудом проталкивались через толпу. Быстрее! Быстрее! Ибо арестант — фигура более неприкосновенная, чем даже сам мессия. За него несет ответственность закон! И Дэниел, словно по воле фокусника, исчез в темных недрах кареты. Громко и победоносно хлопнула дверца, щелкнул кнут. Толпу постигло разочарование. Можно было подумать, что эти люди жаждали крови Дэниела, а верные констебли спасли его от их домогательства.