Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 60

Да, Сэмюелу было дурно. К горлу подступала тошнота.

Мимо прошли пожилой офицер полиции и пожилой священник англиканской церкви. Никогда раньше этот священник не разговаривал с отщепенцем Сэмюелом, но сейчас он заговорил с ним, сжав его руку.

— О, мистер Пови! — горестно воскликнул он.

— Бо… боюсь, это серьезно! — запинаясь, ответил Сэмюел. Ему очень не хотелось признавать, что это серьезно, но слова вырвались невольно.

Он взглянул на офицера полиции, надеясь услышать от него уверения, что это не серьезно, но офицер лишь вздернул короткий обросший подбородок и ничего не сказал. Священник качнул головой и стряхнул старческую слезу.

После еще одного разговора с молодым Лотоном Сэмюел, во имя Дэниела, сбросил маску прямодушного человека, с которым приключилась всего лишь неприятность и который решил со снисходительной гордостью потворствовать всем причудам закона и быть большим роялистом, чем сам король. Он понял, что с законом надо бороться его же оружием, что нельзя поступаться ни одним своим преимуществом и за любое преимущество нужно держаться из всех сил. Он искренне удивлялся самому себе, что мог раньше носить такую маску. Глаза его открылись, он увидел, как обстоят дела в действительности.

Он возвращался домой через Площадь, которая проявляла небывалый интерес к дому его кузена. Для того чтобы поглазеть на фасад этого дома, сюда начали съезжаться люди из Хенбриджа, Найпа, Лонгшо, Тернхилла и из деревень, таких, как Мурторн. Зеваки громко читали выпуск «Сигнала», в котором был напечатан полный отчет о том, что говорили друг другу полицейский судья и адвокат.

У себя в лавке он застал покупателей, столь погруженных в свои мелочные заботы, как если бы ничего не произошло. Он был поражен, его возмутило их бессердечие.

— Я очень занят, — резко ответил он одному из обратившихся к нему клиентов.

— Сэм, — тихо позвала его жена. Она стояла около кассы.

— Что такое? — Он был готов задавить все и вся, особенно навязчивую болтовню в лавке. Он решил, что жена намерена незамедлительно дать волю своему женскому любопытству.

— В нижней гостиной тебя ждет мистер Хантбеч, — сказала Констанция.

— Мистер Хантбеч?

— Да, из Лонгшо. — Она перешла на шепот. — Он кузен миссис Пови. Приехал, чтобы позаботиться о похоронах и прочем, о… ходе следствия, я полагаю.

Сэмюел ответил не сразу.

— Ах, так! Он приехал! — произнес он вызывающим тоном. — Ну что ж, я приму его. Если он желает встретиться со мной, я приму его.

В тот вечер Констанция узнала, с каким ожесточением он относится к памяти покойной, чьи пороки привели Дэниела Пови в стаффордскую тюрьму, а Дика в Пайрхиллский лазарет. В последующие дни он вновь и вновь рассказывал, какой отвратительный беспорядок он обнаружил в доме Дэниела. Он питал вражду ко всем ее родственникам, и когда после следствия, в ходе которого он дал полные негодования показания, ее похоронили, он вздохнул с гневным облегчением и сказал: «Наконец-то она убралась прочь». Он дал себе торжественную, как обет, клятву с этой минуты посвятить жизнь защите и спасению Дэниела. Он отдал всего себя выполнению этих обязательств, во вред своему здоровью и своим делам. Он не думал ни о чем, кроме предстоящего судебного процесса, на подготовку которого тратил деньги не считая. Лишь об этом он думал и говорил. Это дело полностью поглотило его. Шли недели, и он все больше верил в успех, все сильнее верил, что вернется с Дэниелом в Берсли после суда, одержав победу. Он был убежден, что «ничего такого» с Дэниелом случиться не может — слишком ясны обстоятельства, слишком неодолимо говорят они в пользу Дэниела.

Когда Бриндли, считавшийся лучшим булочником и кондитером после Дэниела, предложил заняться торговыми делами Дэниела, Сэмюел сначала пришел в ярость. Потом Констанция, адвокат и Дэниел (которого он посещал при каждой возможности) — все вместе — убедили его, что, если решение не будет принято безотлагательно, торговое заведение Дэниела пойдет прахом. Тогда он от имени Дэниела дал согласие на временный договор, соответственно которому Бриндли открывает его лавку и управляет ею на определенных условиях, пока, в конце января, Дэниел вновь не обретет свободу. Он не желал слушать печальных утверждений Дэниела, что ему вовсе не хочется, чтобы его видели в Берсли. Он с презрением отвергал их. Он яростно возражал, доказывал, что весь город охвачен сочувствием к Дэниелу, и так оно было на самом деле. Он стал ангелом-хранителем Дэниела, спасая кузена от охвативших его слабости и равнодушия. Он сам как бы перевоплотился в Дэниела.

Однажды утром ставень на лавке Дэниела был поднят, и Бриндли с самодовольным видом расхаживал под вывеской Дэниела Пови, надутый от важности. Торговля хлебом, пирожными и мукой восстановилась. Судя по всему, волны времени вздыбились и накрыли Дэниела и все, что ему принадлежало: жена его лежала в земле, сын, не способный стать на ноги, влачил жалкое существование в Пайрхилле, а он сам томился в темнице. Судя по всему, в повседневной суете Площадь забыла Дэниела. Но душа Сэмюела Пови его не забыла. Там, перед алтарем, воздвигнутым в честь мученика, со стойкой неколебимостью горел священный огонь новой религии. Седеющий Сэмюел обрел в свои зрелые годы вечную молодость апостола.

III

В то хмурое зимнее утро, когда Сэмюел отправлялся на страшный суд, Констанция не стала спрашивать его, какие он думает принять меры, чтобы оградить себя от капризов погоды. Она молча выбрала особую пару нижнего белья, и Сэмюел молча натянул на себя это особое белье, стоя в спальной у горящего камина, огонь в котором она неустанно поддерживала уже несколько дней. Затем он с придирчивой тщательностью надел свой лучший костюм. Не было произнесено ни слова. Не то чтобы между ними возникла отчужденность, но их отношения дошли до состояния лихорадочного возбуждения. Простуда терзала впалую грудь Сэмюела уже много недель, и никакие средства, изобретенные Констанцией, не помогали. Несомненно, несколько дней, проведенных в постели или хотя бы в комнате при постоянной температуре, способствовали бы выздоровлению. Однако Сэмюел не только не оставался в комнате, он не оставался в доме, и даже в Берсли. Свой раздирающий грудь кашель он возил с собой в холодных поездах, идущих на Стаффорд. Он не воспринимал голоса разума, он просто ни к чему не прислушивался, ибо находился в состоянии отрешенности. После Рождества наступил резкий перелом к худшему. Констанцию охватило отчаяние. Как-то ночью, когда Констанция, собравшись с силами, потребовала, чтобы он не выходил из дому, пока не выздоровеет, между ними разгорелась битва. В этой битве Констанция предстала изменившейся до неузнаваемости. Она умышленно впала в истерику, в ней не осталось и следа мягкости и нежности, она осыпала его ядовитыми упреками, она вопила, как настоящая фурия. Кажется почти невероятным, чтобы Констанция зашла столь далеко, но она поступила именно так. Всхлипывая, она обвиняла его в том, что кузен для него дороже, чем жена и сын, что его не беспокоит, не останется ли она вдовой из-за его упрямства. Под конец она истошно выкрикнула, что говорить с ним, все равно что головой биться об стену. Сэмюел отвечал тихо и холодно. Он заявил, что нечего ей выходить из себя, потому что он будет поступать так, как сочтет нужным. Это была совершенно невообразимая сцена, единственная во всей истории их совместной жизни. Констанция потерпела поражение. Она признала его, постепенно уняла рыдания и заговорила тоном побежденной. Она смиренно поцеловала его. Он ответил сдержанным поцелуем.

С тех пор она на собственном опыте узнала, сколько ужасного и унизительного страдания может принести упорство, когда приходится существовать рядом с ним. Она была совершенно уверена, что муж рискует жизнью, и не могла ничего сделать, она натолкнулась на главную черту его характера. Она поняла, что до поры до времени у нее в доме поселился сумасшедший, к которому нельзя подходить с обычными мерками. Непрерывное напряжение состарило ее. Беседы с Сирилом оставались для нее единственным источником отдохновения. Она говорила с ним откровенно, и слова «твой отец», «твой отец», звучавшие как жалоба, непрерывно слетали у нее с языка. Да, она изменилась до неузнаваемости. Часто, оставаясь одна, она плакала.

Однако она нередко забывала, что потерпела поражение. Она не имела представления, что значит вести войну благородно. Она вечно начинала все сызнова, стреляла во время перемирия и поэтому была чрезвычайно трудным противником. Сэмюел был вынужден, оставаясь твердым в главном вопросе, идти с ней на компромисс при разрешении менее важных проблем. Она тоже умела быть непреклонной, и когда губы складывались у нее особым образом, а глаза сверкали, он готов был надеть хоть сорок шарфов, если бы она приказала. Так что именно она предусмотрела все детали решающей поездки мужа в Стаффорд. Сэмюелу предстояло доехать до Найпа в экипаже, чтобы избежать невзгод, связанных с поездкой из Берсли по окружной дороге, и ожидания на холодных платформах. В Найпе ему надлежало сесть в экспресс и отправиться в путь первым классом.