Джордж Мередит - Эгоист Страница 6

Едва помолвка была объявлена, все, как один, стали говорить, что у Летиции Дейл никогда не было ни малейшего шанса на победу, а миссис Маунтстюарт-Дженкинсон с истинно христианским смирением признала: «Я не оракул». Зато претендовать на это звание могла леди Буш: все, что она предсказывала, разыгралось как по-писаному. Мнение всего графства разделялось и самой Летицией. Мечтать она, конечно, мечтала, но сознавая, что мечтает наперекор рассудку. Не мечтать было нельзя — звезда сияла так ярко! Но и надеяться было невозможно — она сияла так недосягаемо высоко. Отец Летиции был одинокий, больной человек, а Летиция — его единственной опорой; он давно уже решил, что ей суждено сделаться хозяйкой Паттерн-холла, и очевидная радость, которую он черпал в этой мысли, служила для бедной девушки еще одним источником терзаний. Шум, вызванный помолвкой, заставив его замолчать, не переубедил его: подобно всем затворникам, он был неспособен отказаться от мысли, раз засевшей у него в голове. Сэра Уилоби он обычно видел в обществе Летиции, а в ее присутствии молодой баронет мигом преображался в резвого мальчугана. Еще детьми они играли вместе, большой мальчик и маленькая девочка. Уилоби был красивый белокурый ребенок. Портрет, висящий в Большом доме, где он изображен небрежно прислонившимся к своей лошадке, — в широкополой шляпе, из-под которой льняные локоны волною ниспадают на плечи, на всю жизнь запечатлелся в сердце Летиции, как нетленный образ ангела. Впоследствии, уже взрослым Уилоби всецело ее поработил. Это случилось, как ей казалось, само собой, без всякого усилия с его стороны, и мысль о непогрешимости ее кумира доставляла неизмеримо больше радости этой преданной душе, нежели мечты о собственном счастье. Кое-кому это напомнит исступленный фанатизм поклонников Джаггернаута{9}, но ведь именно такого рода страсть и внушают маленькие князьки. Не удивительно, что консервативный слабый пол так хлопочет о незыблемости княжеских тронов — ведь если троны падут, не на что будет взирать снизу вверх; если уничтожить маяки, сровнять их с землей, то погаснет их ослепительный свет. Пусть отдельные представительницы женского рода и сгорают на жертвенном огне — не беда: лишь бы не угасал этот пламень, лишь бы не прекращалось всеобщее женское поклонение культу идеального молодого человека! Мы требуем от женщины целомудренной чистоты. Но и они вправе предъявлять нам свои требования: кумир, которому они поклоняются, обязан быть верхом привлекательности. А что же делает мужчину привлекательным в глазах женщины, как не всеобщее преклонение ее сестер — преклонение перед маленьким князьком, блистающим добродетелями и вместе с тем далеко не аскетом? Быть может, когда-нибудь, в далеком будущем, у человечества и откроются глаза — с каким изумлением будет оно взирать на своих вчерашних кумиров! Но покуда день этот не наступил, людям остается одно: молиться им по-прежнему.

Летиция по-прежнему молилась своему кумиру. Она уже несколько раз видела мисс Дарэм в усадьбе Паттернов. Она была в восторге от этой пары. Она хотела непременно присутствовать при церемонии бракосочетания и ожидала этого дня с тем смешанным чувством грусти и нетерпения, какое мы испытываем, приближаясь к концу романа, когда — еще в плену его очарования — мы уже предвидим развязку, а с ней — освобождение от чар. В таком-то состоянии духа в одно воскресное утро, за десять дней до означенной церемонии, Летиция держала свой одинокий путь в церковь через парк сэра Уилоби и вдруг повстречала там его самого. Между тем, по ее расчетам, он должен был находиться в дальнем конце графства, там, где жила мисс Дарэм. Ведь еще накануне — Летиция знала это наверное — ему оседлали коня, и он поскакал к ней. Почему же он здесь? И, к удивлению Летиции, подает ей руку и вместе с нею направляется к церкви! Всю дорогу он болтал так оживленно, смеялся так весело, что Летиции невольно припомнился случай, когда на одной из аллей к ее ногам свалился охотник, неудачно перемахнувший через изгородь; как истый джентльмен, он тотчас вскочил и со словами: «Пустяки! Царапина! Никогда не чувствовал себя лучше!» — пошел прочь, пошатываясь и зажимая рукою висок, из которого сочилась кровь. Так и сэр Уилоби; он безмятежно щебетал о том, как он рад, как рад, что повстречался с Летицией.

— Мне удивительно везет, — уверял он и повторил эту фразу несколько раз. Да и все, что он говорил, он повторял по нескольку раз. Говорил же он без умолку. Рассказывал забавные анекдоты, рисующие местные нравы, и первый же им смеялся — но только как-то странно, не разжимая рта. Вот они уже на церковной паперти, а он все говорит-говорит, вот проходят мимо скамей миссис Маунтстюарт-Дженкинсон и леди Буш, а он продолжает нашептывать ей что-то на ухо. Слушать его было занимательно, но уж очень все это казалось Летиции странным. Он склонил к ней лицо, и, если бы глубокие капоры не вышли из моды, оно оказалось бы почти целиком скрытым от посторонних глаз. А каким участием светился устремленный на нее пытливый взгляд!

Когда служба кончилась, он вновь подошел к Летиции, минуя почтенных дам, подал ей руку и вывел из церкви в дверь, которая открывалась прямо в парк. Он шел, все так же склонившись к ней, прерывая стремительный поток слов лишь для того, чтобы с жадным вниманием ловить ее тихие реплики. Время от времени, однако, судорожное оживление покидало его, глаза тускнели, взгляд становился невидящим. Она отвечала ему односложно, с опаской, боясь выдать свое недоумение. Впрочем, один вопрос она отважилась ему задать.

— Надеюсь, мисс Дарэм здорова? — спросила она.

— Дарэм? — переспросил он. — Я не знаю, о ком вы говорите.

Уж не упал ли он вчера с лошади, подумала Летиция, не ушиб ли голову? Она чуть не спросила его об этом, но вовремя спохватилась: разве может такой пустяк, как падение с лошади, хоть сколько-нибудь повлиять на самочувствие английского джентльмена?

На другой день он зашел к ней и, призывая в свидетели мистера Дейла, принялся уверять, будто накануне она обещала совершить с ним прогулку. Мистер Дейл не мог этого припомнить, однако уговорил дочь оставить его и отправиться с сэром Уилоби. И вот она снова очутилась с ним в парке, и снова внимала его восторженным разглагольствованиям о минувших днях. Ее короткие ответы, по-видимому, вполне его удовлетворяли. На этот раз он все время приговаривал: «Ну вот, я опять стал самим собою». А Летиция, чтобы доставить ему удовольствие, восхищалась красотами парка и Большого дома.

О мисс Дарэм он не обмолвился ни словом, и Летиция не решалась больше упоминать ее имя.

Прощаясь, Уилоби обещал прийти к ней на другой день. Он не пришел. Летиция, впрочем, простила его от всей души, когда ей стала известна история, которая с ним приключилась.

История была печальная. Сэр Уилоби проскакал тридцать миль лишь затем, чтобы услышать от сэра Джона Дарэма, что Констанция два дня назад уехала к тетушке в Лондон и только что прислала письмо, в котором объявляет о своем бракосочетании с однополчанином ее брата, гусарским капитаном Оксфордом. Удар был ужасен, и, позабыв все на свете, не щадя ни себя, ни своего коня, Уилоби в ту же ночь поскакал домой. Дома его ожидало письмо от новобрачной. Это было в ночь на воскресенье. На следующий день он и повстречал Летицию в парке, пошел с нею в церковь и вышел с нею оттуда; и еще на другой день, перед тем как исчезнуть на несколько недель, прогуливался с нею по дороге на виду у проезжавших экипажей.

Освободив его от слова, судьба, пусть и не совсем деликатно, распорядилась весьма удачно. Честь джентльмена, видите ли, не позволяла сэру Уилоби нарушить его первым. Другое дело — девушка, охваченная ревнивой досадой, ей извинительно все! Вместе с тем свет имел возможность убедиться, что ее поступок не причинил сэру Уилоби ни малейшего страдания. Мисс Дарэм, так утверждали люди знающие, была избранницей леди Паттерн. У самого сэра Уилоби никогда к ней сердце не лежало — и вот наконец ему удалось склонить на свою сторону леди Паттерн: отныне ничто уже не препятствует его союзу с мисс Дейл. Исполненная романтической прелести, история эта вызвала во всем графстве волну сочувствия к общему любимцу. Быть может, общественное мнение отнеслось бы холоднее к сэру Уилоби, если бы он остановил свой выбор на бедной и незнатной девушке с самого начала. Но общество было так потрясено поступком мисс Дарэм, обществу так претила мысль об унижении столь выдающегося его представителя, что оно было готово простить сэру Уилоби и бесприданницу. Отныне Констанцию величали не иначе как «эта сумасбродка». А у Летиции обнаружилось множество новых достоинств; все вдруг оценили мягкость ее обхождения, ее живой и острый ум и поняли, что именно о такой леди Уилоби они и мечтали — о гостеприимной хозяйке, призванной оживить церемонную скуку Большого дома. Уступая настоятельным приглашениям леди Паттерн, она сделалась частой гостьей в этом доме. Иногда она заставала там и самого сэра Уилоби, который был поглощен устройством своей химической лаборатории и никого не принимал, на что никто, впрочем, и не был в претензии, ибо все сознавали, что какое-то время ему иначе нельзя. Он с головой ушел в науку и ни о чем другом не говорил; в наш век, утверждал он, только она и достойна беззаветной преданности. Летиция, надо полагать, не попадала под это широкое обобщение, — во всяком случае, он продолжал за ней ухаживать со скромным достоинством человека, который чудом вырвался из ненавистных пут и вернулся к предмету своего первого, самого глубокого чувства.