Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT Страница 61

Несомненно одно, за короткое время Коперецкий основательно сумел прибрать к рукам комитат, вообще-то говоря довольно непокорный. Каким образом? Да бог его знает! Это такая же тайна, как та, что скрыта во взгляде укротителя. Глупые правления, которые рано или поздно оказываются на мели, конечно, бывают, но умного правления, которое непременно оправдает себя на практике, нет и быть не может, а если даже оно возможно, то еще не изобретено. Правление может быть только удачным или неудачным. С комитатом Бонто, возможно, не справился бы сам Бисмарк, который заставил весь мир плясать под свою дудку, а может быть, с ним прекрасно бы управился распоследний писарь, если бы стал губернатором и никто не знал бы, что раньше он был канцеляристом, — ибо способ управления нужно просто угадать. Ну, а догадливость редко бывает свойственна умному человеку; умные люди обычно не гадают, а хотят чего-то, к тому же часто не того, чего желают люди неумные, а это уже само по себе скверно. Поэтому упаси бог любое честное правительство от умных губернаторов. Вполне достаточно, если они только кажутся умными.

Итак, я осмелюсь утверждать, что все успехи барона Израиля Коперецкого начались со странного происшествия — с речи, произнесенной им по случаю торжественного вступления в должность.

Но каким могущественным ни казался губернатор, вопросы, которые требовалось обсудить на чрезвычайном январском заседании, не оставили безучастными деятелей комитатской управы. На повестке дня стояло проведение в жизнь старого комитатского постановления об обучении в школах на венгерском языке и уже упомянутое замещение должности исправника. Не оставляло сомнений, что Коперецкий стоит за венгеризацию, и не являлось тайной, что исправником он желает видеть Ференца Ности, но все же поднялась великая суматоха; против венгеризации школ объединились члены комитета национальностей, а их было, в общем, большинство, замещение же должности исправника волновало, главным образом, венгров, которых всегда больше интересуют второстепенные дела. Венграм безразлично, чему будут обучать мужицких щенков, но вот кто будет распоряжаться в Воглани, им далеко не все равно.

Резкие замечания строились на сравнениях, окрашенных всеми красками симпатии и антипатии. В конце концов Фери Ности просто молокосос, шалопай и экс-подпоручик. Нужен он нам как собаке пятая нога! Если он императорский и королевский камергер, пусть и сидит себе у короля в каморке, пусть у других хлеб не отбивает. Исправником должен стать человек, выросший среди нас, свой, а не какой-то там полувельможа. Не бывать жилетке длиннее сюртука, где это слыхано, чтоб исправника превосходительством, а вице-губернатора всего лишь благородием величали.

Истый венгр за Йожи Каби должен голосовать. Он добрый, славный парень, потому и покатился вниз, что ручался за всех и каждого. Кроме того, он один из «многострадальных патриотов», так как в начале пятидесятых годов попался на пении «Марсельезы его величества», — все ведь слыхали его раз-другой у «Синего шара». Теперь-то над этими вещами только улыбаются, а в те безумные времена венгров в гнев приводила эта песня, повергала в отчаяние, наполняла сердца горечью — пока, наконец, высшие власти не обрушили на Каби свою месть: «Гм… Певчей птичке клетка пристала». А клетка эта находилась в Куфштейне[88], куда и увезли Каби на три года. Просто безбожно, из-за такого пустяка! Ведь самое большее можно было придраться к мелодии песни, сам-то текст черпался, так сказать, из королевско-императорской военной «словесности»:

Ах ты, австрийское коварство, И Фердинанд, и Франц, и Карл… От вас тошнит — и нет лекарства. У, чертов сброд, Чтоб ты пропал! Серб, валах, саксонизм с иллиризмом, Прюкнер, Ламберг, и Урбан, и Хурбан, Улич, Хейдингер, Лейдингер, Виммер… Чтоб ты вымер, Чертов сброд!

Словом, это было весьма хлестко придумано и в конце концов никому не принесло вреда. А если хорошенько вдуматься, так даже Йожи Каби не помешало. Три года отдыха благоприятно сказались на его голосовых связках, к тому же заключение возвысило Каби в глазах общества, и, выйдя на свободу, он мог стать, кем пожелает — да только никем он не хотел быть, пока светило солнце, вернее говоря, пока в округе водились добрые евреи; однако теперь, когда лица евреев при появлении Каби стали омрачаться, ему понадобилось исправничество.

Итак, не считая родственников и клики приближенных губернатора, все венгры стояли за Каби, только редактор Клементи в последний момент переметнулся на сторону его противника. Не беда, одна ласточка весны не делает! В таких вещах нельзя потворствовать желанию губернатора. Все и считали выборы простой формальностью. Фери Ности даже не подумал приехать из Пешта, где слонялся целыми днями в компании всем известных бездельников. Попытка не стоит железнодорожного билета!

Утром перед заседанием все поздравляли Каби, и лишь губернатор таинственно улыбался.

— Ну-ну, может, еще по-иному все повернется, — заметил его высокопревосходительство, направляясь к подмосткам в зале заседаний.

— Не думаю, — возразил Тамаш Петроваи, тесть Каби, случайно оказавшийся рядом с губернатором.

— Неужто?

— Без яиц яичницу не изжарить, ваше высокопревосходительство.

— А вдруг чудо-повар объявится, дядюшка?

Открыв заседание, Коперецкий прежде всего назначил Малинку почетным главным нотариусом комитата (ему это ничего не стоило, а Малинке радость); затем вызвал адвоката Лиси, официального оратора, прозванного тараном, с которым уже заранее обо всем договорился.

Адвокат должен был изложить устав венгеризации; этот щупленький человечек обладал немалым красноречием, но, увы, из-за отсутствия верхних зубов слова его под языком расплывались, окутываясь шипящими либо свистящими звуками.

Поначалу он охаял парламентаризм, пригодный, по его мнению, только для развитых государств, где нужно решать лишь текущие дела; в странах же, где еще не заложены основы основ, парламентаризм выеденного яйца не стоит.

— Начал с Адама и Евы! — заворчал Балинт Пептеки, стоявший под галереей; его раздражали и лишали терпения ароматы, струившиеся сверху от женских локонов и платочков. Дома старик привык к запаху навоза да еще чеснока, который кладут в ростбиф и гренки, всякий ИНОЙ запах выводил его из себя.

— Слушаем, слушаем! — живо отозвались с разных мест, ибо в этом вопросе не было ни левых, ни правых, и чувства всех венгров были одинаковы.

Лиси тотчас же разъяснил, почему начал издалека. Ему хотелось доказать, что некоторые дела, являющиеся задачами одного государственного органа, незачем перекладывать на другой, если тот не способен их решить. Буйвол, разумеется, силен, но если он, скажем, станет прыгать так же лихо, как кошка, то непременно свернет себе шею, а с кошкой ничего не случится. («Правильно», — кивнул губернатор.) Поэтому пусть уж смелые прыжки совершают кошки. (Одобрительное оживление в группах правительственной партии.) Ответственные парламентские министры не сажают деревьев, которые спустя долгие годы дадут тень и принесут плоды, хотя в хорошо управляемом государстве стоит подумать и о будущем; министры не ликвидируют мелкие неполадки, касаться которых невыгодно или опасно для них лично, они охотнее сваливают это на будущие правительства, а неполадки пока разрастаются и становятся опасны для самого государства. Парламентские министры признают лишь те успехи, что достигаются сразу. Что им слава, которая придет через двадцать лет? Министрам надобно, чтобы их хвалили сегодня. Они на вечерние газеты работают. И нельзя на них обижаться: ведь каждое живое существо может набрать в легкие лишь столько воздуха, сколько ему в данный момент для вдоха необходимо, и столько воды выпить, сколько для утоления жажды нужно, за исключением, разумеется, верблюда, который и на будущее небольшой запасец делает, но верблюд всего два горба на спине таскает, а министр — четыреста с лишним![89]

Амбруш Пополницкий, депутат парламента от Боженнайского округа, толкнул локтем позевывавшего рядом Пала Ности.

— Гм. Это в наш огород. Станем отвечать?

— Зачем? Ведь он нрав.

Вслед за тем, употребив живописный оборот (с цитатой из Тьера), Лиси перешел к тому, что при данных обстоятельствах на обществе и комитате лежит священная обязанность укрепления венгерского духа и достигнуть этого лучше всего с помощью школы, путем проведения в жизнь статута, являющегося предметом настоящего рассмотрения.

Бурные возражения посыпались со скамей других национальностей, тотчас же поднялся пастор Шамуэль Падак, гигантского роста словак, которого за отвагу и поджигательские проповеди прозвали «лютеранским Капистраном»[90][91]. Его широкие плечи, огромная голова, косящие, налитые кровью глаза производили устрашающее впечатление. Падак был главным оратором словаков, проживавших в северной части комитата. Голос его мог быть нежным, как флейта, но при желании он усиливался до барабанного грома и потрясал души. В иное время это не опасно (ибо душа к словаку лишь поспать приходит, надолго в нем не задерживается), и не опасно прежде всего потому, что господь по доброте своей подкинул в округу целую кучу саксонцев и валахов. Упаси бог, когда только одна малая национальность в наличии. Уж если из двух зол выбирать, так лучше, чтобы национальностей было несколько? там, где три национальности имеются, можно уже затевать игру — одна всегда козырем будет против двух других, а то и два козыря против одной, как придется. Этим обычно комитатскую политику стимулировали, на такой дипломатии предыдущие губернаторы держались, постоянно добиваясь на заседаниях победы, торжества воли венгров. Но в нынешнем несчастном вопросе (и зачем только понадобилось его вытаскивать?) поражение венгров было предопределено, так как все другие национальности против них объединились.