Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович Страница 64

 Я обошел все сахалинские тюрьмы и могу с полной достоверностью сказать, что прежний страшный обычай "посвящения в каторжники", обычай пытать "новичков", отошел в область преданий. Теперь этого нет. Тогда розга и кнут свистели повсюду, и это отражалось на нравах тюрьмы. Теперь нравы "мягчают".

 "Молодая" каторга делает только удивленные глаза, когда спрашиваешь: "А нет ли у вас таких-то и таких-то обычаев?" И только старики Дербинской каторжной богадельни, когда я им напоминал о прежних обычаях "посвящения", улыбались и кивали головами на эти рассказы, словно встретились с добрым старым знакомым.

 - Было, было все это! Верно.

 И они охотно пускались в те пространные описания, в которые всегда пускается человек при воспоминаниях о пережитых бедствиях.

 А "молодая" каторга и понять даже этих обычаев не может:

 - Да кому же какая от этого польза?

 "Польза", - вот альфа и омега всего миросозерцания теперешней каторги. И в этом нет ничего удивительного: преобладающий элемент каторги - убийцы с целью грабежа, то есть люди, совершавшие преступление ради "пользы". И нравам, обычаям и законам этих людей приходится подчиняться остальным: дисциплинарным, жертвам случая, семейных неурядиц и так далее.

 "Польза", это - все. Каторжанин, совершивший убийство на Сахалине, рассказывал мне о своем преступлении и упомянул о том, что по его преступлению забрали было и другого ни в чем неповинного поселенца:

 - Но я его высвободил... Потому он не мог быть в моем деле полезен.

 - А если бы "мог быть полезен", он бы запутал ни в чем неповинного человека, и вся каторга бы его поняла:

 - Должен же человек думать о своей "пользе". Всякий за себя.

 Все теперешнее "посвящение в каторжники" состоит в том, что тюрьма старается извлечь из новичка "пользу", то есть, пользуясь его неопытностью, обмошенничать его, елико возможно.

 Для этого у каторги есть несколько игр, в которые только можно играть, что с "новичками": в платочек, в крестики, в кошелек, в наперсток, в тузы, в черное и красное.

 В этом "посвящении" есть даже нечто симпатичное: тут наказывается страсть к легкой и верной наживе, желание объегорить своего же брата наверняка.

__________

 Вновь прибывшая на пароходе партия выдержала карантин, подверглась медицинскому освидетельствованию, разделена, безо всякой практической пользы и безо всякого применения этого деления, на "полносильных", "слабосильных" и "вовсе неспособных к труду", и явилась в тюрьму.

 Еще раньше, пока партия сидела свои три-четыре дня в карантине, тюрьма навела о ней кой-какие справки. У одного с новой партией пришел брат, у другого - сообщник, у третьего - просто старый товарищ. Все эти лица, рискуя карцером и розгами, побывали в карантине и кое-что разузнали. Тюремные брадобреи, рискуя спиной, сбегали в карантин, кого побрить-постричь, и поразнюхали, кому из вновь прибывших арестантов удалось протащить с собой деньги, кто разжился дорогой игрой в карты или писанием писем и прошений, у кого вообще водятся деньжонки. Тут все разузнается: сколько господа пассажиры дали на Пасху певчим-арестантам, сколько удалось выпросить у посторонних "на палача". И когда новая партия приходит в тюрьму, тюрьма уже знает об ее имущественном положении и на кого следует обратить внимание.

 В тюрьме и так тесно, а тут прибавилось народу еще. Приходится спать под нарами. Старосты продают новичкам лучшие места, конечно, стараясь содрать гораздо дороже того, что обыкновенно стоит "хорошее место" в тюрьме. Изголодавшиеся жиганы немножко "обрастают шерстью", продавая последнее, что у них осталось, - места на нарах, - и сами залезая под нары.

 Новичок еще не может прийти в себя, собраться с мыслями; он напуган, ошарашен новой обстановкой, не знает, как ступить, как держаться; он видит только одно, что здесь, куда ни сунься, все деньги, что без денег пропадешь, что деньги нужно наживать во что бы то ни стало. В это-то время его и подлавливают.

 Новичок сидит на нарах и со страхом и с любопытством смотрит на людей, среди которых ему суждено прожить долгие, ух, какие долгие годы.

 По тюрьме, с видом настоящего дяди сарая, ходит какой-то разиня-арестант. Из кармана бушлата торчит кончик платка, на котором завязан узелок, а в узелке, видно, завязана монета.

 Другой арестант, успевший уже давеча закинуть ласковое слово новичку, тихонько сзади подкрадывается к дяде сараю, хитро подмигнув, развязывает узелок, вынимает двугривенный и завязывает копейку. Новичок, которому подмигнул ловкач, сочувственно улыбается: "Здорово, мол".

 - Эй, дядя! - окрикивает "ловкач" дядю сарая. - Что у тебя фармазонская, что ли, копейка, что ты ее в узелок завязал?

 - Кака-така копейка? - простодушно спрашивает "дядя сарай".

 - А така, что в платке завязана. Дура, черт! Чувырло братское! Завязал копейку да и ходит.

 - Будет заливать-то! Заливала-дьявол! Не копейка, а двоегривенный!

 Дядя сарай прячет высунувшийся угол платка в карман. Кругом собирается толпа.

 - "Двоегривенный"! - передразнивает его "ловкач". - Да ты видал ли когда двоегривенные-то какие бывают: ясные-то, не липовые? Завязал копейку, ходит-задается: "Двоегривенный"!

 - Ах ты, такой-сякой! - выходит из себя дядя сарай. - Ты что ж срамишь меня перед всеми господами арестантами? Хошь парей? На десять целковых, что двоегривенный?

 - На десять?!

 - То-то, на десять. Прикусил язык голый!

 Толпа хохочет.

 - Слышь ты, нет у меня десяти целковых. Ставь красненькую, мне потом целковый дашь! - шепчет "ловкач" новичку.

 Новичок колеблется.

 - Наверняка ведь! Сам видел.

 - Ставь! - подуськивают в толпе.

 А пока идут эти переговоры, дядю сарая якобы "отвлекают" разговорами, чтобы не заметил.

 - Вот он за меня ставит! - объявляет "ловкач", указывая на новичка. - Выкладывай красный билет!

 Оба "выкладывают" по десяти рублей.

 - Давай платок! Ты и развязывай! - передают платок новичку.

 Новичок развязывает узел и бледнеет: двугривенный!

 - Так-то! А говоришь, дурашка, копейка! Не лезь в чужом кармане саргу считать.

 - Да это мошенство! - вопит новичок, хватаясь за деньги.

 Но у него вырывают десятирублевку, а если не отдает, бьют:

 - Проиграл, плати. Правило.

 Только тут он узнает, что и прикинувшийся дядей сараем, и "ловкач", - все это одна шайка жиганов и игроков.

 "Фокус" объясняется просто: дядя сарай должен только успеть развязать в кармане узелок, вынуть копейку и завязать двугривенный. Перед прибытием новой партии к этой "ловкости и проворству рук" специально готовятся.

 А в другом углу камеры разыгрывается, между тем, другая сцена.

 - Ах ты, татарва некрещеная! Бабай проклятый! - орет перед несколькими новичками арестант на простофилю, у которого он только что незаметно срезал высунувшийся из-под рубахи крест.

 - Какой же я бабай, - запальчиво орет простофиля, - ежели я крещеный человек и у меня крест на шее есть?

 - Нет у тебя креста на шее, у бабая!

 - Как нет? Парей на пятишку.

 - Ребята! - обращается арестант к новичкам. - Сложим пять целковых, утрем бабаю нос.

 Все видели, как крест был срезан, а деньги в каторге ой-ой как нужны. Пять рублей немедленно составляются.

 - Расстегивай ворот.

 Спорщик расстегивает рубаху. На шее крест. Тут все, конечно, состоит только в том, что на человеке было два креста.

 Новички ошеломлены, требуют деньги назад: "Мошенство!" - но напарываются на кулаки всей тюрьмы:

 - Плати, коль проиграл! Правило!

 Не будем особенно долго останавливаться перед новичком, который с изумлением повторяет, глядя в свой кошелек: