Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович Страница 65

 - Как же так? Было двадцать целковых, а стало десять. Значит, украли! Этак я жалиться буду!

 - Попробуй! Свези тачку! Легаш поскудный!

 С ним сыграли ту же шутку, какую специалисты "подкидчики"[39] устраивают часто на улицах и Одессы и всех вообще больших городов.

 Вдвоем с арестантом они нашли кошелек и только что хотели приступить к дележу добычи, как перед ними словно из-под земли вырос владелец потерянного кошелька.

 - Мой!

 - А твой, так возьми!

 - Стой! А куда же два серебряных целковика делись. Тут два серебряных целковика были!

 - Никаких мы целковиков не видали.

 - Ан, врешь! Это что ж? Воровство? У своих тырить начали?

 - Да хоть обыщи, дьявол! Чего лаешь!

 Арестант выворачивает карманы и показывает кошелек. То же по необходимости делает и новичок.

 Владелец двух якобы пропавших рублей роется в его кошельке, двух целковиков, понятно, не находит и отдает кошелек обратно.

 - Знать, другой кто взял! Не взыщите! Вижу теперь, что вы люди честные!..

 И уходит искать два пропавших целковых.

 Только потом новичок, заглянув в кошелек, увидит, что из него во время осмотра исчезло десять рублей.

 Тут дело снова в "ловкости и проворстве" да в том, чтобы во время осмотра кто-нибудь сзади будто нечаянно толкнул новичка, заорал, вообще заставил его на секунду отвернуться.

 Пойдем к группе, собравшейся около игрока. Тут идет игра "в наперсток". Два наперстка, под одним есть шарик, под другим - нет. Игра идет на маленькой скамеечке, во время обеда заменяющей стол, поставленной на нарах. Игрок с такой быстротой передвигает наперстки, что нет возможности заметить, который из них тот, под которым шарик.

 - Закручу! Замучу! - орет игрок. - Ставьте, что ли!

 - Ишь, черт, дьявол, лешман! Ни свет ни заря, спозаранку за игру принялся! - раздается сзади игрока в толпе.

 - А тебе какое дело, треклятому? - отзывается игрок.

 - А такое, что непорядок! Вот какое!..

 - А ты что тут за порядчик такой выискался? Тебя кто порядки уставлять звал? Ты что за шишка?

 - А ты не лайся! Звездануть тебя в душу, черта...

 - Молчи, пока арбуз не раскололи!

 - Расколол один такой...

 Вот-вот запустят руки за голенища, и пойдут в ход "жулики" - ножи. Лица озверели. Игрок забыл и об игре. Повернулся лицом к обидчику.

 А в это время арестанты подглядывают, под каким наперстком хлебный шарик.

 - Ставь, ставь красненькую! - шепчут они денежному новичку, около места которого и затеялась игра. - Ставь! Чего его жалеть! Всех обыгрывает! Надо и его! Ставь наверняка ведь. Вот так, прячь деньги под карту...

 - Да будет вам, дьяволы! - обращаются они к ссорящимся. - Ишь, волынку затерли, дьяволы! А тебе что! Не ндравится, проходи, а огня из человека добывать нечего. Скипидаристый, право, человек!

 Вступившегося в игру протестанта уводят. Игрок, ворча и доругиваясь, возвращается к игре:

 - Ну, что тут?

 - Все сделано. Куш под картой.

 Игрок берется за наперстки.

 - Нет, уж это ты оставь! - протестует толпа. - Игра составлена. Как есть, так и будет! Вот на этот он поставил!

 - Да вы, может, подсмотрели, дьяволы?

 - Видать, что окромя жулья никого не видел в жисть. Станет кто подсматривать? Нет, уж правило! Игра составлена!

 - Да, может, куш велик?!

 - Под картой сколько есть! Нет, ты уж по правилам! А то "темную". Любишь, щучий сын, выигрывать! Умей и платить.

 - Ну, ин, будь по-вашему! Ежели правило, я ни слова. Этот, что ли?

 - Этот! - подтверждает новичок.

 Игрок поднимает наперсток, под наперстком пусто, и тянет куш из-под карты.

 Дело снова в ловкости рук, в умении быстро и незаметно, пока новичок волнуется во время спора, передвинуть наперстки один на место другого.

 Тузы и "черное и красное", это - почти одно и то же. Выбирают по желанию: тузы или другие карты.

 Лежат крапом вверх три туза: два черные и один красный. Игрок их перекладывает с такой изумительной быстротой, что нет возможности уследить, куда ляжет красный.

 Но во время игры его отвлекут какой-нибудь ссорой или прибегут сказать что-нибудь. Игрок отвернется, а в это время какой-нибудь арестант подсмотрит, где красный, и сделает на крапе карандашом метку.

 - Ставь на этого, - шепнут новичку.

 Игрок кончит ссору или разговор, возьмется снова за игру, начнет перекладывать карты с места на место.

 - Готово!

 Новичок ставит на меченого туза часто все, что у него есть, желая сразу вдвое разбогатеть. Ему дадут самому вскрыть туза, он вскроет: черный!

 Дело в вольте, который делает во время метки игрок. Он подменяет меченого красного туза точно так же отмеченным, заранее приготовленным черным.

 Так шулера обыгрывают тех, кто не прочь бы выиграть наверняка.

 И вот к вечеру новички, проигравшиеся в прах, обманутые, часто избитые за нежелание платить, ложатся на нары, думая:

 - Ну, народ!

 А сосед утешает:

- Зато ты теперь настоящий арестант. Форменный, как есть. Все ту же школу проходили. Порядок.

 Они обобраны и тем посвящены в каторжане. Каторга не любит собственности и собственников. Их деньги пошли гулять по тюрьме: сегодня - к одному, завтра - к другому...

 Некоторые из вновь посвященных с тоской и ужасом думают о предстоящих днях голодовок и всяческих лишений.

 Другие чувствуют злобу в душе и засыпают с мечтою, как они и сами будут точно так же обирать новичков.

Интеллигентные люди на каторге

 Приходилось ли вам когда-нибудь видеть в глаза смерть?

 Тогда вы знаете, что "время", это - вздор, что понятие о "времени" - условность, что часов, минут, секунд на свете не существует.

 Пока поднимется и щелкнет курок, вы успеете столько передумать, переиспытать, перечувствовать, сколько не передумали бы, не перечувствовали, не переиспытали в год.

 Год каторги... Это - не двенадцать месяцев, из которых каждое двадцатое приносит вам жалованье. Это - не "четыре сезона", как для светских людей. Не триста шестьдесят пять дней, как для всех. Это - миллионы минут, из которых многие каждая длиннее вечности.

 Разве можно не презирать всех этих "Иванов", "храпов", "жиганов", "асмодеев", "хамов", "поддувал", "крохоборов". Презирать и быть с ними за панибрата.

 Потому что это "ваше общество"! Потому что рядом с ними вы спите на нарах, вместе едите, работаете, и с ними делите вашу жизнь!

 Да, если бы даже только "быть за панибрата".

 - Нет!

 "Барина" каторга ненавидит.

 "Барина" каторга презирает за его слабость, непривычку к физическому труду.

 - Какой он рабочий в артели? Нам за него приходится работать.

 Над барином каторга "измывается", потому что у него есть привычки, заставляющие его сторониться от грязи.

 - Нет! Ты попал - так терпи! Нечего нежничать! Такой же теперь!

 "Барину" каторга не доверяет:

 - Продаст, чтобы в писаря выскочить!

 "Барин!" - у каторги нет хуже, нет презрительнее клички.

 И вот, когда я подумаю о положении интеллигенции в каторге, целый ряд призраков встает предо мной.

 Прямо, призраков!

 Вот несчастный бродяга Сокольский, бывший студент, о котором я уже говорил.

 Больной, эпилептик, издерганный, измученный.

 - Боже! Чего, чего я не делал, чтобы избавиться от этой проклятой клички. Чтобы пасть до них. Чтобы не чувствовать, лежа на нарах, что при тебе боятся говорить, что тебя считают за предателя, за изменника, за человека, готового на доносы. Нет! Какой-нибудь негодяй, какой-нибудь, говоря на нашем каторжном языке, "хам", готовый за пятачок продать себя, других, все, обзывает тебя "барином". И даже он каторге ближе, чем ты! А каких, каких жертв я им не приносил. Я пью, как они. Играю в карты, как они. Меня назначили писарем, я ради них набезобразничал, чтобы меня выгнали. Чтобы доказать, что я не хочу никаких привилегий. Я принял участие в их мошенничестве, в сбыте фальшивых ассигнаций. Я помогал им скрывать эти ассигнации. Я прятал. Когда поймали, я никого не выдал. Мне грозит каторга на много, много лет. И все-таки я - отверженный среди "отверженных", я - барин!