Жан Жионо - Гусар на крыше Страница 65

Тем временем дорога привела их к подножию холма. Они перешли на шаг и стали подниматься по совершенно голой желтой равнине, на которой лишь изредка попадались уже облетевшие тополя, такие белые, что они растворялись в солнечном свете, превращаясь просто в пучки искр. Со всех сторон вдоль горизонта бежали горные хребты, сверкавшие всеми цветами радуги на фоне светлого неба.

В воздухе кружилось множество бабочек, что очень удивило Анджело. Вдоль дороги росли васильки и желтые цветы с медовым запахом, от которых скисает молоко. Тучи маленьких синих бабочек, которые обычно встречаются только у воды, порхали над цветами. А рядом с ними кружились желтые, черно — красные, белые с красными крапинками и огромные, как воробьи, с крыльями, напоминающими листья ясеня. То, что Анджело сначала принял за волны утреннего тумана, оказалось плотной тучей бабочек, порхавших низко над землей.

Он воспользовался этим, чтобы поравняться с молодой женщиной, ехавшей в нескольких шагах позади него, и обратить ее внимание на это явление, а заодно и выяснить ее намерения. Он, конечно, не думал, что ей придет в голову спасаться бегством на этой гладкой равнине, где ее так легко преследовать или просто подстрелить, как зайца.

Она вела себя очень хорошо и даже завязала разговор со своими стражами, которые были уже не прочь и полюбезничать.

— Вас удивляет эта пакость, — сказал Дюпюи, — а это еще цветочки. Этих тварей тут не меньше, чем мух. Они просто сжирают человека, как тот ни хорохорится. Я бы вам посоветовал ни в коем случае не ложиться на траву. Они вас облепят с головы до ног и даже в рот набьются. А больше всего эти проклятые дряни любят глаза, ну как и прочие твари. Хотел бы я знать, что в глазах такого лакомого, что зверье до них так охоче.

Наконец за поворотом они увидели перекресток нескольких дорог, отделявших их от Вомеля, и сам городок. Он венчал вершину высокого желтого холма. С этой стороны его окружала крепостная стена из серого камня, без бойниц. Никаких следов растительности не было ни на холме, ни за крепостной стеной. Над ней поднималась огромная квадратная зубчатая башня, а рядом с ней — две узкие и тоже зубчатые башни.

Бабочек становилось все больше. Они плотным ковром висели над дорогой, порхали между ног лошадей. От мерцания ярких красок болели глаза и кружилась голова. Вскоре к бабочкам присоединились целые рои синих мух и ос. От их густого жужжания, несмотря на утренний час, клонило в сон.

Стены Вомеля были окружены глубокими рвами, через которые маленький отряд перешел по земляной насыпи. Мухи и бабочки вились над этими канавами в таком количестве, что в лучах солнца они казались трепещущим пламенем огромного костра. Приглядевшись, Анджело заметил, что они кружились над кучей платьев, курток, простыней, перин, одеял, подушек, матрасов и соломенных тюфяков, выброшенных за крепостные стены.

Из единственных открытых ворот города вырывалось его зловонное дыхание. Кавалькада с шумом двинулась по мостовой, но улица осталась пустынной. Все дома были наглухо закрыты, а кое-где ставни были забиты досками.

Они проехали по узкой улице, пересекли площадь, на которую выходили широкие лестницы, попали в зловонные переулки, обогнули фонтан на перекрестке, куда выходили старинные, очень аристократические дома, и вступили на ведущую вверх сводчатую галерею.

Сквозь редкие отверстия, проделанные в стенах этого крытого перехода, Анджело видел, что они поднимаются над крышами этого каменного городка (даже крыши домов были сделаны из плоских камней); здесь не было деревьев, из труб не шел дым, и лишь цокот копыт по мостовой нарушал тишину.

Они выехали на широкую, ослепительно белую эспланаду перед порталом укрепленного замка. Это была та самая квадратная башня, которую они видели издали. С эспланады перед ними открылись зыбкие очертания гор, окружавших город.

— Здесь у вас будет много свежего воздуха, — сказал Дюпюи.

Все спешились. Внутренний двор, где они находились, поражал своей удручающей наготой.

Анджело наконец смог подойти к молодой женщине и шепнуть ей: «Терпение, я не сплю. Мы здесь долго не останемся».

Дверь за ними закрылась; их окружали тридцатиметровые стены с окнами только под самым карнизом.

— Ну, вы просто душки, — сказал Дюпюи. — Другие скандалят, или плачут, или предлагают деньги (которые я беру) на выпивку. Кстати, если вы угостите винцом этих славных солдат, у которых такая собачья должность, они будут лучше к вам относиться.

— У меня нет ни малейшей нужды в чьем бы то ни было хорошем отношении, — сказал Анджело. — Мы без сопротивления последовали за вами. А теперь потрудитесь объяснить, что все это значит. Я жду.

— Э, любезнейший, вы все еще ждете? Так вот, сорок дней, если все будет в порядке. И ни минутой меньше. Выход здесь.

Сержант открыл им низкую дверь, провел по темному коридору и постучал в окошко.

— Двое, капитан, — сказал он.

— Сунь их к монахиням, вместе с остальными, — ответил голос.

— По одному, направо.

Они свернули в другой коридор, такой же длинный, но освещенный зарешеченными окнами. Под окнами был двор в виде террасы, окруженной низенькой стеной, а за ней снова виднелись каменные крыши пустынного городка.

— Я полагаю, — небрежно сказал Анджело, — что наш багаж еще не разграбили.

— В этом нет ничего невозможного.

— Дело в том, что я не поскупился бы на пять франков серебром тому, кто возьмет на себя труд вернуть нам наши портпледы.

— И сумки тоже?

— За сумки с кухонной посудой я бы добавил еще три франка.

— Я знал, что вы славный малый, — ответил Дюпюи. — Но у меня есть один порок. Я не могу воровать, это выше моих сил. Присвоить себе наследство — это пожалуйста, а воровать — нет, это не по мне. Что, конечно, не помешает мне стать вашим единственным наследником, если все пойдет обычным порядком. Так что давайте десять франков и подождите меня две минуты, так как, я полагаю, действовать надо быстро.

— У меня есть только восемь франков, — ответил Анджело. — Остальное вы получите вместе с моим наследством, а теперь поторопитесь.

— Я посчитал, — сказал Анджело молодой женщине, как только они остались одни. — Их тут двадцать четыре. У лейтенанта внизу сухая холера, к вечеру его не станет; будем надеяться, что та же участь ждет еще двоих или троих. Эта форма холеры стремительно распространяется, когда люди живут в грязи. А такого грязного взвода я сроду не видал. У них нет других дел, кроме как устраивать ловушки для обывателей, а от них воняет так, будто они уже месяц в походе. Стало быть, сегодня вечером я буду иметь дело с семью или восемью солдатами, включая до смерти напуганных, но не моей саблей, а возможностью внезапной смерти. А потом, взгляните на эти коридоры! Здесь я устрою так, что буду иметь дело одновременно только с двумя.

— Я запрещаю вам сражаться таким образом, — сурово сказала молодая женщина.

Красные пятна на скулах ее узенького личика выдавали душевное смятение, губы дрожали. Она собиралась продолжить, когда рядом раздался вкрадчивый голос:

— С кем же это он собирается сражаться?

Это бесшумными шагами подошла монахиня. Низенькая и кругленькая, с закатанными рукавами на пухлых и красных как кровь руках, она больше походила на экономку, чем на монахиню.

— Он совсем дитя, мать моя, — ответила молодая женщина с коротким поклоном.

Анджело был еще под впечатлением этого внезапно изменившегося лица и этих дрожащих губ.

«Она, оказывается, очень хороша», — думал он, а ее пылающее лицо все еще стояло у него перед глазами.

Вернулся Дюпюи с их вещами. Похоже, к ним никто не прикасался.

Анджело увлек толстого сержанта в амбразуру окна.

— Вот десять франков, — сказал он, — и я вам дам еще кое-что, гораздо более ценное, чем деньги. Офицер, который арестовал нас в долине, сейчас уже мертв. И я знаю отчего. Ты ведь не дурак, и понимаешь, что штатские тоже иногда кое-что соображают. Так вот, он умер от очень страшной холеры, которую называют «сухая холера»; она как кегельный шар, ее не остановишь. У меня есть лекарство. Можешь не верить мне на слово. Подожди, пока вернется патруль. Если я не ошибаюсь, то там уже не он один сыграл в ящик. А тогда снова приходи ко мне, я дам тебе мое лекарство.

Анджело мысленно говорил себе: «Не может быть, чтобы солдат, кавалерист, которого наделили некоторой властью и который только что с таким наслаждением командовал нами на просторе, не боялся умереть в четырех стенах, да еще таких высоких. Я ему говорил «ты». Это лучший способ заставить его задуматься».

Он был доволен, что ему удалось расшевелить этого апоплексического увальня, этого кавалерийского чинушу и даже отбить у него охоту зубоскалить.

Анджело уже стало казаться, что тюрьма эта даже очень недурна и что в ней можно по-царски устроиться, когда он заметил, что монахиня с завистливым блеском в глазах щупает край кашемировой шали, которую молодая женщина повязала вокруг шеи. Его настолько покоробила эта бесцеремонность, эта нескрываемая жадность, что он без грубости, но решительно сбросил руку судомойки.