Синклер Льюис - Гидеон Плениш Страница 65

— Ты знаешь, сколько стоило платье, которое было сегодня на Уинифрид?

— Мм?

— 1 риста пятьдесят долларов, не меньше. А я никогда не платила за платье дороже 39 долларов 95 центов!

От этой страшной мысли он окончательно проснулся и заговорил раздраженно:

— Ужасно дорога жизнь в Нью-Йорке. Сегодня я зашел купить галстук на Пятой авеню-решил покутить,___________________________________________ думал, истрачу доллара два с половиной. Продавец показывает мне один, очень миленький — пять долларов, а когда я попросил что-нибудь подешевле, выложил какую-то дрянь за три доллара, и еще смеет ухмыляться. Ужас! Заплатил я свои три доллара и ушел с таким чувством, будто подобрал сигарный окурок, а меня заметили. За один галстук!

— Да, да. Подумай, ведь ты зарабатываешь… в этом году, наверно, выйдет тысяч восемь — жалованье, лекции, вообще все вместе?

— Примерно.

— А все-таки мы бедные. Почему это? Ты же нисколько не глупее полковника Мардука.

— Но честнее его. Я действительно считаю, что с Гитлером и компанией следует покончить раз и навсегда, и действительно верю, что можно добиться большего сотрудничества между людьми. А сам только и делаю, что помогаю продвигаться этому плуту Map- дуку!

— Не смей говорить такие вещи! А сколько ты делаешь добра, а какие чудесные идеи высказываешь — ну, о демократии и все такое! Но подумать, что ты получаешь больше, чем ректор Булл в Кинникинике, и все-таки нам часто приходится обедать в кафетерии!

— Пиони!

— Мм?

— Тебе никогда не кажется, что хорошо бы вернуться — уехать в какой-нибудь маленький город или вступить в какое-нибудь честное небольшое религиозное общество, где не нужно было бы тянуться за миллионерами вроде Мардука? Он-то, наверно, и по девять долларов за галстук платит!

— Нет, нет, ни за что! И не смей так думать! Именно так люди и начинают опускаться. Ты же не хочешь, чтобы после стольких лет борьбы я опять очутилась в обществе фермеров!

— Да, пожалуй, нет.

— Ну, вот видишь!

В субботу 6 декабря 1941 года доктор Плениш утром вылетел с ректором Райотом в женскии колледж Боннибел. Перелет стоил дорого, но расходы взял на себя колледж, а, кроме того, доктор полностью включил их в свой отчет по ДДД под рубрикой «разъездные».

В час дня в Бониибелс был устроен банкет со всеми атрибутами семи других банкетов, на которых он присутствовал за последние девятнадцать дней: те же устроительницы, те же вспышки магния, рукопожатия и честолюбивые школьницы-репортерши, воображавшие, что они его интервьюируют, когда спрашивают его, как им немедленно получить работу в нью-йоркских газетах; то же холодное жаркое и теплое мороженое ассорти. Единственное отличие состояло в том, что на девичьи головки было приятнее смотреть, чем на фраки и вечерние туалеты.

В три часа, на торжественном собрании колледжа, он получил от ректора Райота почетную степень доктора литературы. Теперь у него было почти столько же регалий, как у полковника Мардука: две степени доктора прав, три степени доктора литературы и даже одна настоящая степень — доктора философии. Вооруженный таким образом, он чувствовал, что в жилах у него течет другая, более благородная кровь — может быть, кровь какой-нибудь пятой группы.

В 7.30 вечера они с Джорджем Райотом вторично провели диспут на тему «Следует ли женщинам в случае войны вступать в армию». Но теперь Джордж предложил поменяться ролями: его больше устраивала перспектива разрешить своим милым девочкам вступать в армию сколько их душе угодно.

Отчетов о вчерашнем диспуте газеты не поместили, поэтому доктор Плениш согласился и, когда пришла его очередь, затянул:

— Итак, повторяю, больше не приходится сомневаться, что женщина равна мужчине, и никто, даже пьяный дурак, даже в шутку не станет отрицать великое благо, заключенное в том, что женщинам дали — если только позволительно употребить здесь слово «дали»- право голоса, все равно, рассматривать ли это как практическое мероприятие или как символ признания этого равенства, но все же, несмотря на это, охотно с этим соглашаясь, задаешь себе вопрос, следует ли им ради эксперимента тратить свои прекрасные тонкие качества, во многих отношениях ставящие их выше мужчин и в конечном итоге, несомненно, могущие служить противовесом грубой физической силе мужчины (хотя, может быть, и необходимой для некоторых видов труда), следует ли растрачивать их на суровые обязанности солдата, — о мои юные друзья, ваш уважаемый ректор и, как я с гордостью отмечаю, мой старинный и близкий друг доктор Райот, может быть, и не прочь пококетничать с этой идеей, импонирующей его мощному уму, но что касается меня, то я, как человек практический, деловой и притом несколько сведущий в военной истории и военной подготовке, говорю вам, что женщине, молодая она или старая, вступать в армию, даже по собственному желанию, и подвергать себя всем тяготам и опасностям строевой службы, это, друзья мои, — и я умоляю вас отбросить мелкие соображения антагонизма между полами, сколь они ни естественны, если принять во внимание долгую, трудную и, нужно признать, славную и в некотором смысле даже воинственную борьбу, которую выдержали женщины, чтобы преодолеть слепое противодействие, глупые предрассудки и косность установившихся обычаев и привычек, а также пример других цивилизаций, которые, хоть и могут показаться колоритными пусть эстетически чуткому, но ненаблюдательному человеку, на самом деле оказали плохую услугу основным потребностям роста человеческой культуры, к числу которых следует отнести подлинное и равноправное сотрудничество мужчин и женщин во всех их взаимоотношениях, будь то любовь, война или домашний очаг, а между тем исторически обусловленная сила и острота этого антагонизма должны явиться фактором, мешающим той ясности выражения и сжатости изложения, какие, вы сами это понимаете, необходимы при рассмотрении такой необъятной и сложной проблемы…

Он поспел в Индианаполис на поезд 10.50; из Буффало в Нью-Йорк прилетел самолетом и был дома к утреннему завтраку в воскресенье, 7 декабря 1941 года.

29

Доктор и миссис Плениш аккуратно посещали по воскресеньям церковь, за исключением тех случаев, когда Пиони просыпала, что с ней бывало не чаще, чем три раза в месяц. Обычно они выбирали те храмы, где служили священники, связанные с ДДД: Крис Стерн, раввин Лихтензелиг, монсеньер Фиш или преподобный доктор Элмер Гентри. В это воскресенье они слушали доктора Гентри.

В своей проповеди его преподобие сказал, что война в Европе есть результат того, что люди, в особенности в этом районе Нью-Йорка, недостаточно усердно посещают церковь. Он и господь бог этим недовольны.

— Красивый мужчина этот Элмер. Наверно, родился в Нью-Йорке, — размышляла вслух Пиони.

— Не знаю. Я слыхал, что он происходит из хорошей старой массачусетской семьи и некоторое время учился в Гарварде, но в справочнике «Кто есть кто» написано, что он окончил один из западных колледжей. Потом он, кажется, священствовал в самых глухих углах Аляски и однажды отказался от епископского сана. Достаточно поглядеть на него — настоящий мужественный тип непоколебимого лидера.

— Это его дочка сидела в первом ряду — в бархатной шляпке?

— Нет, это, кажется, его новая радиосекретарша. Прелестный новый тип интеллигентной женщины вырабатывается благодаря радио, ты не находишь?

— Не нахожу, — сказала Пиони.

После церкви они расстались: его ждал завтрак в обществе других директоров в зале совещаний ДДД. Яства, доставленные из ресторана за углом, шли за счет великодушного полковника Мардука, хотя сам полковник находился за городом и на заседании его представляли Шерри Белден и Уинифрид.

Это было обычное ежеквартальное заседание директоров ДДД. Кроме доктора, Шерри и Уинифрид, присутствовали Эд Юникорн, профессор Топелиус, Крис Стерн, который явился с опозданием и предупредил, что в три часа ему придется бежать, потому что воскресенье, добавил он, смеясь, у него «самый занятой день»; Уолтер Гидрой, Генри Каслон Кеверн, судья Вандеворт, профессор Кэмпион, президент объединения магазинов дамских товаров «Прялка» Альберт Джаленак, генерал Гонг, миссис Наталия Гохберг, оратор-поэт Отис Кэнэри и один неофит — мистер Джонсон из Миннеаполиса.

За завтраком все были веселы и разговорчивы, за исключением мистера Джонсона, который так серьезно слушал, что все начали на него коситься, так как в этом обществе слушание других было только необходимой платой за то, чтобы потом слушали вас. Впрочем, он ведь был провинциал, а не закаленный столичный житель.

Они оставались шумной компанией веселящихся юнцов, пока официант не вынес последнюю гору окурков. Тогда, словно по волшебству, юнцы превратились в чинных мужей совета, преисполненных важности и некоторого сценического волнения. Да и не мудрено-ведь вся страна под обложенным тучами небом ожидала, когда этот небольшой, но мудрый синклит решит судьбу следующего столетия.