Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление Страница 67

Джованни протянул жене требуемый предмет, спрашивая:

— Зачем тебе ножик?

Жена в свою очередь отдала ему ручку, отвечая:

— Чтобы очистить апельсин. Мне хочется пить.

Наступило молчание. Поезд на всех парах мчался вдоль берега моря, ярко-синего, сверкающего; Джованни тщетно пытался угадать, что такое "научное открытие, имеющее грандиозные перспективы" из четырех букв; жена, опустив голову, чистила апельсин, ведя себя точь-в-точь как сдержанная пассажирка, не склонная к излияниям. Джованни наконец отгадал слово из кроссворда: "атом". Ему пришло в голову, что это слово имеет для него гораздо больше смысла, чем слово "любовь", которое теоретически должно выражать взаимоотношения между ним и его женой. Он попытался произнести про себя: "Я люблю мою жену" — и ощутил, что эта фраза звучит пусто и неубедительно, как недоказуемое утверждение. Затем он подумал: "В руках у моей жены апельсин" — и сразу почувствовал, что сформулировал гораздо более существенную и правдивую мысль. Он поднял глаза: действительно, в руках у его жены был апельсин, и она уставилась на него с растерянным видом.

— Мы приедем в Париж завтра, в девять часов утра, — сказал он в замешательстве.

— Да, — ответила жена еле слышным голосом; затем она встала и без всяких объяснений поспешно вышла из купе.

Едва оставшись один, Джованни с изумлением понял, что испытывает облегчение. Да, без сомнения, тот факт, что его жена вышла, создавал у него некую иллюзию, что ее вовсе не существует; а эта иллюзия в свою очередь вызывала в нем чувство, не столь далекое от счастья. Это было какое-то счастье избавления, похожее на то, которое испытываешь, когда внезапно проходит мигрень или другая физическая боль; и тем не менее это было единственное счастье, которое он испытал с тех пор, как вошел в купе. Следовательно, подумал Джованни с ужасом, как только жена вернется, он снова почувствует себя несчастным. И так будет всю жизнь, ведь они поженились, и тут уж больше ничего нельзя поделать.

Но тут же поспешный уход жены показался ему многозначительным. Она, конечно, заметила его холодность и безразличие и вышла потому, что не могла больше выносить этого. Что тут удивительного? Это заметил бы и слепой, а с тем большим основанием — умная и деликатная женщина в первый день своего брака, во время свадебного путешествия.

Поезд протяжно свистнул и замедлил ход; сверкающая лазурь моря скрылась за рядами светло-желтых жилых корпусов. Поезд остановился под навесом перрона; чей-то голос звучно прокричал: "Чивита-Веккиа!"; послышалось хлопанье открывающихся дверей. Джованни встал и опустил стекло, желая освежить голову холодным воздухом. И вдруг в толпе пассажиров, за тележкой, нагруженной журналами и книгами, он увидел свою жену, которую узнал по белокурым волосам и по серовато-голубому костюму: она поспешно шла по перрону, направляясь к выходу из вокзала.

Джованни сразу подумал, что она убегает: ну, конечно же, она идет на привокзальную площадь и возьмет такси, чтобы вернуться в Рим. Этим объясняется и ее молчание и ее уход из купе перед остановкой. При этой мысли Джованни внезапно ощутил, что его охватывает отчаянная тревога; он бросился из купе в коридор, добежал до двери, выпрыгнул наружу.

Но тут, подняв глаза, он увидел, что жена идет ему навстречу, счастливо улыбаясь. Он взял ее под руку и не мог удержаться, чтобы не прижать к себе ее локоть. Они вновь вошли в вагон, потому что поезд уже свистел и трогался с места.

Войдя в купе, она неожиданно бросилась на шею к мужу, страстно целуя его. Потом Джованни услышал, что она прошептала:

— Если бы ты знал, как я испугалась! Я стояла у окна в конце коридора, и вдруг мне показалось, что ты вышел из вагона и идешь к выходу, как будто хочешь убежать от меня. Я бросилась за тобой и схватила за руку. Но это был не ты, а какой-то человек, похожий на тебя, он страшно удивился, когда я заговорила с ним и назвала его твоим именем.

— Но почему ты боялась, что я могу убежать?

— Потому что незадолго до этого у меня было ужасное ощущение. Мне казалось, что я к тебе ничего не чувствую, не могу даже говорить с тобой; я была убеждена, что ты это заметил и решил, что лучше убежать, чем оставаться со мной.

Стоит ли говорить?

 Перевод З. Потаповой

Однажды вечером Тарчизио, вернувшись домой ранее обычного, застал жену со своим другом Сильвио в позе, которая не позволяла сомневаться в характере их отношений: сидя на диване у стола, накрытого на три прибора, они обнимались, повернувшись спиной к входной двери, на пороге которой он появился.

Тарчизио никогда не думал, что жена может изменить ему, и поэтому настолько удивился, что почувствовал боль только после того, как друг скрылся, а жена приняла светскую позу: нога закинута на ногу, в зубах сигарета. Она тут же предложила ему разъехаться, говоря как-то торопливо, однако без всякой язвительности, словно ей хотелось прежде всего избежать каких бы то ни было объяснений. Тарчизио почувствовал к ней смутную благодарность за эту поспешность: ведь он и сам не желал обсуждать, анализировать, углубляться, понимать — все это в подобных случаях бесполезно. Он лишь хотел выиграть время и поэтому ответил, что подумает об этом; кроме того, он не голоден и ужинать не собирается, а эту ночь проспит в гостиной на диване. Жена ничего не возразила, пошла в спальню и вернулась оттуда с одеялом и подушкой, которые положила на диван. Тарчизио заметил, что она делала все это, не проявляя никаких чувств, словно по молчаливому соглашению с ним, и за это он тоже был ей благодарен.

Жена ушла; Тарчизио включил радио и часа два просидел, слушая программу песен и легкой музыки. Он курил одну сигарету за другой и ровно ни о чем не думал. Наконец он выключил радио, взял со стола ломоть хлеба и медленно съел его; затем снял ботинки, лег на диван и погасил свет.

Он спал долго, вероятно часов десять, а проснувшись и оглядевшись вокруг, испытал ощущение, будто он проспал не только эту ночь, но и все два года своего супружества и ему только снилось, что он был женат и счастливо жил с любящей женой. Он спросил себя, откуда явилось это ощущение сонной грезы, и пришел к выводу, что оно проистекает из странного чувства: он знает, что страдает, и в то же самое время не испытывает никакой боли. В общем какая-то безболезненная боль, подумал он наконец. Тем временем он принял ванну, побрился, оделся и теперь, сидя на диване, допивал чай, который горничная поставила перед ним на столе. Через дверь он слышал голос жены, говорившей по телефону в спальне. Затем дверь открылась, и жена вошла в гостиную.

Она была в ночной рубашке; сквозь полупрозрачную измятую ткань смутными, мягкими линиями обрисовывалась красивая, немного располневшая фигура.

— Это звонит синьора Стаци, — сказала она, — она хочет знать, как мы решаем относительно квартиры.

Тарчизио отметил, что голос жены звучал как-то нейтрально, то есть не враждебно, не смущенно, но и не по-обычному, а именно нейтрально, подобно тому как говорят с нами люди во сне; и он вновь был ей за это признателен.

— Какой квартиры? — спросил он.

— Квартиры, которую мы должны были сегодня посмотреть.

Теперь Тарчизио вспомнил; ведь они решили купить новую квартиру; та, в которой они жили сейчас, была слишком тесна.

— Хорошо, — сказал он, — скажи ей, чтобы она пришла как условлено.

Жена вышла; Тарчизио вынул из кармана блокнот и стал просматривать, какие дела намечены у него на этот день. Все было записано в должной последовательности: встреча с синьорой Стаци, другая встреча — с его маклером, а затем, непосредственно перед обедом, встреча с каким-то таинственным С. Т.; около этих инициалов был поставлен вопросительный знак. Во второй половине дня он собирался пойти на два приема, а вечером они были приглашены на ужин. Внимание Тарчизио, однако, было привлечено пометкой о встрече с С. Т. Он, право же, никак не мог припомнить, кто бы это мог быть. Он мысленно восстановил в памяти весь предшествующий день в надежде вспомнить какой-нибудь разговор по телефону или встречу, в результате которых он записал эти инициалы, но ничего не нашел. Встреча с С. Т., очевидно, была записана несколькими днями ранее, как это иногда бывало. Так или иначе, подумал Тарчизио, это, должно быть, или очень близкий, или очень неприятный человек: близкий, потому что он счел достаточным записать лишь его инициалы; неприятный, потому что обычно он отмечал таким образом имена людей, с которыми по тем или иным причинам не желал ни знакомиться, ни поддерживать отношения. Вопросительный знак, по-видимому, подтверждал это второе предположение, свидетельствуя о сомнении в необходимости принять таинственного посетителя.

Занятый этими мыслями, Тарчизио услышал звонок в передней; затем дверь гостиной открылась и вошла синьора Стаци. Эта дама была ему хорошо известна: уже пожилая, худая и увядшая, по всей вероятности, несчастливая, синьора Стаци вознаграждала себя, многословно радуясь счастью других; к этому почти мстительному удовлетворению она прибегала в своем ремесле посредницы по продаже квартир. Пронзительным и безутешным голосом синьора Стаци прославляла то счастье, которое выпадает на долю ее клиентов, как только они вселяются в рекомендуемые ею апартаменты; и когда она говорила, у слушателей рождалась мысль, что сама она, видимо, живет в отвратительной лачуге без всяких удобств.