«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев Страница 71

Песня поднялась ввысь, ударилась в сотни зарешеченных окон огромной многоэтажной тюрьмы, перелетела через стены и понеслась к рабочим кварталам.

Лица поющих были бледны, но в их глазах горело радостное создание силы, наполняя уверенностью сердца.

Я не мог бы выделить последовательно, одну за другой, подробности событий, произошедших за эти незабываемые минуты.

Я помню только, как начальник жандармов, размахивая револьвером, подбежал к одному из раскрытых окон административного корпуса и что-то закричал своим подчиненным, а что именно — нельзя было разобрать из-за нашего пения. Потом он поднял револьвер и выстрелил вверх, в синее небо.

И вот выстрелы гремят уже со всех сторон, но мы идем и поем; выстрелы превращаются в какой-то ритмический аккомпанемент нашего боевого марша:

Начальник тюрьмы исчез. (Как только он увидел, что мы прорвались в главный двор, он помчался в свою квартиру, схватил детей, крикнул жене, чтобы она бежала за ним, и вернулся только тогда, когда вывел их с территории тюрьмы и спрятал в доме по-соседству.)

Начальник жандармов, а за ним и капитан, перескакивая через несколько ступенек, сбегают с крыльца административного корпуса и пытаются собрать и привести в боевой порядок свое растерявшееся воинство.

Через решетки больницы, мастерских, складов, кухни, из старого «женского» отделения — отовсюду выглядывают лица мужчин и женщин, просовываются руки и машут косынками, шапками; слышится радостный смех, возгласы, приветствия.

А высоко над нашими головами, на всех этажах главного тюремного корпуса, один за другим расцветают алыми маками праздничные флаги. Из окон многих камер спускаются длинные, в несколько метров, красные крестьянские кушаки.

Тюрьма звенит от криков и песен.

Уже нет каменных стен, решеток, сторожевых вышек! Пусть все знают, что сегодня праздник синего неба, песен и красных знамен!

Наша колонна выгнулась полукругом и собралась под окнами административного корпуса.

Начался митинг.

Тодор взбежал на высокое крыльцо, взметнул вверх флаг, помахал им, приветствуя другие флаги, потом поднял крепко сжатый правый кулак и зычным голосом горца воскликнул:

— Товарищи и подруги! Поздравляю вас с Первым мая! Ура, товарищи!

Наша колонна выкрикивает дружное могучее «ура!», рокочущее, как раскаты грома, меж тюремных стен.

Тюрьма отвечает нам — сначала одинокими и разрозненными, а затем уже и единым многоголосым «ура», которое далеко несется над городскими крышами. (Это «ура» собрало заранее предупрежденных товарищей из соседних кварталов. Возле тюрьмы возникло несколько летучих митингов и многие выстрелы трещали как раз там.)

Каким замечательным оратором оказался наш Тодор!

— Фашистские власти заточили нас в мрачные темницы! — выкрикивал он, стоя под развевающимся флагом. — Но знайте, фашистские звери, что нет такой силы ни на земле, ни на небесах, которая сможет отделить нас от нашей партии, от нашего рабочего класса, от нашего народа! В день Первого мая мы демонстрируем наше боевое единство со всеми трудящимися, борющимися за свержение фашистской диктатуры, за освобождение болгарского народа!

Мы подхватили хором:

— Долой монархо-фашистов! Долой полицейский террор! Да здравствует Рабочая партия! Да здравствует Первое мая!

Но тюремщики и жандармы уже справились с растерянностью и налетели на нас со всех сторон.

Начальник жандармов, ухватившись за дуло винтовки, бежит впереди своей своры и со всей силы ударяет прикладом кого-то из наших товарищей. Тот громко вскрикивает. Рядом стоящие пытаются вырвать снова занесенную вверх винтовку, но на них со всех сторон сыплются удары прикладов, рукоятей пистолетов и палок.

Беснуются уже и надзиратели, а у них опыт в таких делах большой. Хоть все они вооружены револьверами, но сейчас «работают» только короткими, окованными на концах железом дубинками.

Мы обороняемся, как можем — кулаками, ногами, но у многих уже разбиты головы, окровавлены лица. И все же мы не позволяем разъединить нашу колонну.

— В этот день, — продолжает греметь голос Тодора, — в Советском Союзе двести миллионов борцов проходят торжественным маршем в боевых рядах!.. Социализм грядет, товарищи!.. Товарищи! Борьба требует жертв, и мы готовы на эти жертвы! Да здравствует Красная Армия!

— Да здравствует! — кричат товарищи, и кровь стекает с их разбитых губ. — Долой душителей народа!

— У-у-у! Ду-у-у! — несется изо всех окон.

Камеры превратились в гудящие пещеры, из которых слышится непрестанное громкое улюлюканье.

Но вот показался начальник тюрьмы. Я увидел его на миг через открытое окно — он требовал по телефону из города подкрепления. Потом я слышал его крик из окна:

— Бейте!.. Бейте, мать их так!.. Ага, так!.. Дай ему еще раз! Бей! Бей!

Мрачный капитан выстроил своих солдат. Двумя цепочками они двинулись на нас, выставив вперед штыки… Штыки сверкают уже совсем близко, а капитан не дает приказа остановиться.

Но и мы не отступаем. Некоторые даже срывают с себя рубахи и подставляют под штыки грудь.

И все кричат:

— Ребята, остановитесь!.. Мы ваши братья!.. За вас боремся!.. Возвращайтесь в казарму!

Идти уже некуда — и солдаты останавливаются, не дожидаясь команды. Некоторые пятятся, а один слабенький парнишка не выдержал — расплакался, упал на землю, закрыв лицо руками.

Капитан рычит, размахивает револьвером, словно идет в атаку против поработителей своей родины.

— Вперед!.. За мной!.. За мной!..

Но цепи солдат расстроились. Они сгрудились возле скорчившегося на земле солдатика, как испуганное стадо возле растерзанного хищником тела. Теперь даже капитан растерялся; он пинает и бьет своих солдат, а потом уж кидается на нас, в самую гущу побоища. За ним следуют только два его унтера.

Но тут из административного корпуса незаметно выскакивают на крыльцо несколько надзирателей. Смерть хватает за спиной Тодора