Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 74

— Пожалуйста, сэр! Второе купе для курящих! — позвал его носильщик.

Постоянные пассажиры вошли в поезд с обычным отвращением.

— Я напишу вам, как только приеду! — крикнул Сирил, движимый добрыми побуждениями. Лучших слов нельзя было найти.

С каким изяществом он приподнял шляпу!

Мягкий толчок, облако пара, и она осталась на опустевшей платформе в обществе молочных бидонов, двух носильщиков и крикливого мальчишки из фирмы Смита!

Она с трудом, медленно побрела домой. Кусок свинца давил на сердце еще сильнее. И горожане видели, как бредет домой самая гордая мать.

«В конце концов, — сердито и раздраженно спорила она сама с собой, — разве ты могла надеяться, что мальчик поступит по-другому? Он серьезно учился, добился блестящих успехов, не мог же он оставаться привязанным к твоей юбке? Такая мысль просто нелепа. Как будто он какой-нибудь бездельник или плохой сын. Ни у одной матери не может быть лучшего сына. Хорошенькое дело, чтобы он всю жизнь просидел в Берсли только потому, что ты не хочешь оставаться в одиночестве!»

К сожалению, спорить с собственной душой то же самое, что спорить с ослом. Ее душа продолжала монотонно нашептывать: «Я старая одинокая женщина. Мне больше не для чего жить, и я никому не нужна. Когда-то я была молодой и гордой. И вот, к чему я пришла. Это — конец!»

К ее возвращению домой Эми еще не убрала со стола после завтрака, ковер оставался смятым, а циновка — сдвинутой с места. В состоянии безысходного отчаяния после мучительного кризиса она поднялась наверх, вошла в его разоренную комнату и увидела перевернутую вверх дном постель, на которой он недавно спал.

Софья

Глава I. Побег

I

Днем первого июля 1866 года в ожидании выхода на улицу она сидела в комнате лондонской гостиницы, одетая в несколько провинциальное неяркое нарядное платье; однако ни в выражении ее прелестного лица, ни в манере держаться не было и следа провинциальности, смущения или высокомерия, а нетерпеливая душа ее парила где-то вне времени и пространства.

Это была гостиница Хэтфилда на Солсбери-стрит, между Стрэндом и рекой. Ни улицы, ни гостиницы теперь уже не сохранилось, они затерялись среди огромных зданий отелей «Савой» и «Сесил», однако одряхлевшее подобие гостиницы Хэтфилда все еще влачит жалкое существование на Джермин-стрит. В 1866 году эта гостиница с ее темными коридорами, кривыми лестницами, свечами, коврами и прочими, истрепанными до неузнаваемости вещами, узкой столовой, где за длинным столом дружно питались сотни жужжащих мух, с ее спертым воздухом и раздражающим ощущением, что все щели забиты грязью, — эта гостиница пользовалась заслуженной славой приличного современного отеля. На фоне покрытой старческими тускло-коричневыми пятнами спальной особенно ярко выделялась сверкающая юность Софьи. Она одна блистала чистотой.

Послышался стук в дверь, стук беспечный и бодрый. Но она не без основания подумала: «Он волнуется не меньше моего!» И, волнуясь до дурноты, она закашлялась, а потом постаралась совладать с собой. Наконец наступил тот час, который отделит в ее жизни прошлое от настоящего, как в ходе истории отделяет прошлое от настоящего решающее сражение. Мысли ее обратились к минувшим невероятным трем месяцам.

Тайное получение и укрывание писем Джеральда в лавке, а также отправление ответов на них! Значительно более сложная и требующая лицемерия игра с ее величественной тетушкой в Эксе! Посещение местной почты! Три волшебных встречи с Джеральдом, происходившие рано утром у водокачки, когда он рассказывал ей о наследстве и суровости дяди Болдеро, а потом многословно нарисовал картину их будущего вечного блаженства! А ночи, проведенные в страхе! А внезапное, как в дурмане принятое ею решение согласиться на его план и обуявшее ее чувство полной нереальности всего происходящего! Дерзкий отъезд из дома тетки, сопровождаемый водопадом неслыханной лжи. Ее смятение на вокзале в Найпе! Ироничный, сочувствующий взгляд носильщика, взявшего ее чемодан! А потом — грохот приближающегося поезда! Новый приступ смятения, когда она обнаружила, что поезд переполнен, и, не отдавая себе отчета, втиснулась в купе, где уже сидело шесть человек! Вновь резко открывшаяся дверь и краткие вопросы контролера: «Куда следуете, будьте любезны? Куда? Куда?», пока очередь не дошла до нее: «Куда, мисс?», и ее тихий ответ: «До Юстона{56}!» И опять густая краска стыда! Затем долгий, непрерывный стук колес, отбивающий ритм вопроса, который звучал у нее в груди, не получая ответа: «Зачем ты здесь? Зачем ты здесь?» Потом — Регби{57} и страшная пытка встречи с Джеральдом, его появление в купе, обмен местами с пассажирами и мучительно тягостные старания вести банальную беседу при посторонних! (Она почувствовала, что эту стадию их смелого предприятия Джеральд подготовил не очень серьезно.) И наконец, Лондон — тысячи кебов, сказочные улицы, невероятный шум и грохот, — все это превосходило любые ожидания, претворяло нереальность в наваждение, в ощущение, что она не могла совершить то, что совершила, что с ней не происходит то, что происходит!

И наконец, самое значительное — сладостный, мучительный страх, сковавший ее сердце, когда они с Джеральдом бок о бок прокладывали путь через эту невообразимую авантюру! Кем же была тогда эта опрометчивая, потерявшая рассудок Софья? Конечно, не самой собой!

Стук в дверь повторился уже с нетерпением.

— Войдите, — робко произнесла она.

Вошел Джеральд Скейлз. Надо признать, что под маской странствующего приказчика, прошедшего огонь, воду и медные трубы, скрывалось смятение. Пусть с ее согласия, но он нарушил ее тайное уединение. Он нанял комнату с намерением использовать ее лишь как убежище для Софьи до вечера, когда им придется продолжить свое путешествие. Ничего нарушающего приличия в этой ситуации нельзя было усмотреть. Однако беспорядок на умывальнике и полотенце, валявшееся на плетеном стуле, вызвали у него ощущение, что он нарушает приличия, что еще усилило его взволнованность. Возникло тягостное положение, положение более сложное, чем то, какое он при всем своем опыте мог бы изменить без труда.

Приблизившись к ней с наигранной непринужденностью, он поцеловал ее через вуаль, которую она невольным движением тотчас же откинула, и он вновь поцеловал ее, теперь более горячо, чувствуя, что ее страстность превосходит его пыл. После побега из Экса они впервые остались наедине. И все же, несмотря на свой жизненный опыт, он оказался достаточно наивным, чтобы недоумевать, почему он не смог вложить в свое объятие весь жар страсти и почему его не потрясла близость к ней! Однако ее горячее лобзание несколько взволновало его чувства, а также обрадовало скрытой в нем надеждой. Он ощущал слабый аромат, исходивший от ее вуали, от шелковой подкладки корсажа, и поскольку одежда, источавшая этот аромат, окутывала ее тело, он слышал и его слабый живой аромат. Ее лицо, которое он видел со столь близкого расстояния, что мог различить нежный пушок на персиковых щечках, было невообразимо прекрасным; ее темные глаза таинственно затуманились, и он чувствовал, как к нему возносится невысказанная преданность ее души. Она была чуть выше ростом, чем ее возлюбленный, но так отклонилась назад, прижавшись грудью к его груди, что он мог смотреть на нее не снизу вверх, а сверху вниз. Ему это было приятно, потому что, хотя он был прекрасно сложен, рост был его уязвимым местом. Благодаря взволнованности чувств у него поднялось настроение, страхи отступили, появилась уверенность в себе. Он получил в наследство двенадцать тысяч фунтов и завоевал это бесподобное создание. Она попала к нему в плен, он тесно прижал ее к себе, с ее молчаливого согласия рассматривая мельчайшие детали ее кожи и сминая тонкий шелк одежды. Что-то в нем заставило ее возложить свою скромность на алтарь его желания. А солнце ярко светило. Он осыпал ее все более пламенными поцелуями, но с оттенком снисходительности победителя, а ее пылкий отклик восстановил в нем ту уверенность в себе, какую он начал было терять.

— Теперь у меня нет никого, кроме тебя, — прошептала она слабеющим голосом.

В своем неведении она воображала, что выражение такого чувства доставит ему удовольствие. Она не подозревала, что подобные слова обычно расхолаживают мужчину, ибо доказывают, что женщина думает о его обязанностях, а не о его привилегиях. Они, несомненно, его охладили, но не обнаружили ее мнения о мере его ответственности. У него на губах появилась неуверенная улыбка. Софье его улыбка каждый раз казалась чудом, ибо в ней лихая веселость сочеталась с мольбой таким образом, что устоять перед этим колдовством она не могла. Девушка менее целомудренная, чем Софья, догадалась бы, увидев эту очаровательную, несколько женственную улыбку, что может вить из него веревки, но рассчитывать на него, как на опору, нельзя. Но Софье только предстояло познать это.