Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 73

— Значит, буду иметь фунт в неделю, — сказал Сирил. Молчание матери и ужас, написанный у нее на лице, усиливали его смущение. — И учиться, конечно, бесплатно.

— Сколько времени это будет продолжаться? — собравшись с силами, спросила она.

— Ну, — ответил он, — это зависит от обстоятельств. Официально — один год. Но если работать как следует, то обычно три года.

Если он останется там на три года, то уже никогда не вернется обратно — в этом сомнений нет.

Как яростно и отчаянно взбунтовалась она против этой нежданной жестокости судьбы. Она была убеждена, что до сих пор он всерьез и не думал об отъезде в Лондон. Но то, что правительство предоставит ему возможность учиться бесплатно, да еще добавит по фунту в неделю, в какой-то мере толкнуло его на эту поездку. Однако ведь не отсутствие средств воспрепятствовало бы его отъезду в Лондон. Почему же именно предложение средств для учения заставляет его поступить так? В этом не было никакой логики. Вся история носила зловеще нелепый характер. Случайно, совершенно случайно учитель рисования в Институте Веджвуда предложил послать кубок в Саут-Кенсингтон. И в результате этой игры случая она оказалась обреченной на пожизненное одиночество. Слишком чудовищно, невероятно жестоко!

С какой бесплодной и мучительной ненавистью повторяла она мысленно: «Если бы… Если бы…». Если бы детские склонности Сирила не поощрялись! Если бы он удовольствовался продолжением дела отца! Если бы она отказалась подписать контракт с фирмой «Пил» и оплачивать учение! Если бы он не сменил карандаш на глину! Если бы учителю рисования не пришла в голову роковая «идея»! Если бы она воспитала Сирила в традициях послушания и предпочла бы постоянную безопасность временным перемириям!

В конце концов он не может уехать без ее согласия. Он еще не достиг совершеннолетия. И ему потребуется много денег, которые он может получить только у нее.

Она могла бы отказать… Нет! Отказать она не может. Он — ее господин, тиран. Она с самого начала уступала ему ради сохранения повседневного уютного покоя. Она принесла вред и себе и ему. Она была испорчена сама и испортила его. А теперь он готов отплатить, подвергнув ее вечным страданиям, и ничто не собьет его с этого пути. Так всегда ведут себя испорченные дети! Разве она не наблюдала такого в других семьях и не читала им нравоучений?

— Вас не очень-то радует все это, мама! — сказал он. Она вышла из комнаты. Его ликование по поводу разлуки с Пятью Городами и с нею, хотя он его и скрывал, обнаруживалось более явно, чем она могла перенести.

На следующий день «Сигнал» опубликовал особое сообщение, посвященное этому событию. Выяснилось, что уже в течение одиннадцати лет Пять Городов ни разу не удостаивались национальной стипендии. Жителей округа просили не забывать, что мистер Пови добился успеха в честном соревновании с самыми одаренными юношами во всем королевстве, причем в той области, которою он заинтересовался совсем недавно; при этом не надо забывать, что правительство назначает ежегодно только восемь стипендий. Имя Сирила Пови переходило из уст в уста. Все, встречавшие Констанцию на улице или в лавке, непременно говорили ей, что она должна гордиться таким сыном, но что, по правде сказать, они нисколько не удивлены… и как горд был бы его бедный отец! Некоторые с сочувствием давали ей понять, что материнская гордость — это роскошь, которая может стоить слишком дорого.

III

Отдых на острове Мэн, естественно, был для нее совершенно испорчен. Она с трудом передвигалась из-за ощущения, что носит в груди кусок свинца. Это ощущение не покидало ее даже в самые солнечные дни. Кроме того, она страдала от чрезмерной тучности. В иных обстоятельствах они могли бы пробыть там больше месяца. Ученик по контракту не связан по рукам и ногам, как обычный ученик. Кроме того, при желании контракт можно расторгнуть. Но Констанции вовсе не хотелось здесь оставаться. Ей надлежало подготовиться к отъезду Сирила. Ей надлежало сложить хворост для своего мученического костра.

В этих приготовлениях она проявила такую глупость, такое отсутствие дара предвидения, о каких может лишь мечтать, как о поводе для мягкой иронии, даже идеальный сын. Ее забота о пустых мелочах соответствовала лучшим традициям преданнейшего материнства. Однако небрежные, насмешливые высказывания Сирила не оказывали на нее действия, кроме одного случая, когда она разгневалась, что очень его испугало; он вполне справедливо и проницательно отнес этот беспримерный взрыв гнева на счет ее издерганных нервов и простил ее. К счастью, трудности подготовки переезда Сирила в Лондон несколько смягчались тем, что юный Пил-Суиннертон досконально знал столицу, имел брата в Челси{55}, обладал сведениями, где можно снять приличную квартиру, то есть мог заменить путеводитель по городу, да к тому еще собирался провести в Лондоне часть осени. Если бы не это, вся подготовка, которую мать сопровождала бы рыданиями и истериками, оказалась бы для Сирила несколько утомительной. До отъезда оставалась ровно неделя. Констанция стойко изображала радость в связи с этой перспективой. Она сказала:

— А что, если я поеду с тобой?

Он улыбнулся, посчитав эту шутку довольно сносной. Тогда и она улыбнулась, как бы соглашаясь, что шутка не плоха.

В течение последней недели он продолжал посещать своего портного. Многие молодые люди заказали бы себе новое платье не до отъезда в Лондон, а по прибытии туда, но Сирил доверял только своему портному.

В день отъезда все домочадцы находились в состоянии крайнего возбуждения. Ему предстояло уехать рано. Он и слышать не хотел о плане матери проводить его до Найпа, где окружная дорога соединялась с главным железнодорожным путем. Она получила разрешение сопровождать его не дальше местного вокзала. Она было взбунтовалась, но он лишь намеком выказал жестокость своей натуры, и она немедленно покорилась. Во время завтрака она не плакала, но выражение ее лица заставило его высказаться.

— Послушайте, матушка! Не забывайте, что на Рождество я вернусь. Остается всего три месяца. — И он закурил.

Она промолчала.

Эми тащила кожаный саквояж вниз по винтовой лестнице. Сундук уже стоял около двери на смятом ковре и сдвинутой циновке.

— Ты не забыла положить головную щетку, Эми?

— Н… н… нет, мастер Сирил, — прорыдала она.

— Эми! — резко заметила ей Констанция, когда Сирил побежал наверх. — Неужели вы не можете сдержаться?

Эми едва слышно извинилась. Хотя к ней относились, как к члену семьи, ей не следовало ни на минуту забывать, что она прислуга. Какое право она имела плакать над вещами Сирила? Именно этот вопрос прозвучал в замечании Констанции.

Прикатил кеб. Сирил с подчеркнутой беспечностью сбежал с лестницы и с такой же подчеркнутой беспечностью пошутил с кучером.

— Ну, мама! — крикнул он, когда погрузили его багаж. — Уж не хотите ли вы, чтобы я опоздал на поезд? — Однако он знал, что времени у него еще много. Просто таков был стиль его шуток.

— Нет, нет, не нужно меня торопить! — сказала она, поправляя шляпку. — Эми, как только мы уйдем, можете убрать со стола.

Она тяжело взобралась в кеб.

— Вот так! Ломайте, ломайте пружины! — поддразнивал ее сын.

Лошадь сильно хлестнули кнутом, чтобы напомнить ей, как серьезна жизнь. Было прекрасное, свежее осеннее утро, и кучеру очень хотелось передать бьющую в нем энергию кому-нибудь или чему-нибудь. Они пустились в путь, а Эми, стоя у двери, глядела им вслед. Все было так замечательно предусмотрено, что они прибыли на станцию за двадцать минут до отхода поезда.

— Не огорчайтесь! — насмешливо успокаивал мать Сирил. — Лучше приехать на двадцать минут раньше, чем опоздать на одну минуту, не правда ли?

Его приподнятое настроение требовало выхода.

Минуты утекали, и синевато-серую пустынную платформу заполнили люди, которые за всю жизнь привыкли к этому поезду и к окружной железной дороге и изучили все их капризы.

Послышался свисток поезда, отправлявшегося от Тернхилла. Сирил обменялся последними словами с носильщиком, который занимался его багажом. Он выглядел великолепно, и в кармане у него лежало двадцать фунтов. Когда он вернулся к Констанции, она шмыгала носом, и он заметил сквозь вуаль, что глаза у нее покраснели. Она же сквозь вуаль ничего не видела. Подошел поезд и с грохотом остановился. Констанция подняла вуаль и поцеловала его, вложив в этот поцелуй всю свою душу. Он ощутил аромат ее крепа. На мгновение он почувствовал себя очень близким ей, ему показалось, что он глубоко проник в ее тайны, что он задыхается от сильного душевного волнения, вызванного этим крепом. У него закружилась голова.

— Пожалуйста, сэр! Второе купе для курящих! — позвал его носильщик.