Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит Страница 82

— Конечно, мой дорогой! Я хочу, чтобы вы работали! Вы знаете, как я честолюбива, когда речь идет о вас, — это больше, чем личное честолюбие. Мне только не хочется, чтобы вы забывали бедную Танис! Вы мне скоро позвоните?

— Конечно! Обязательно! Непременно!

— Пожалуйста, звоните! Я больше вас тревожить не буду.

Он раздумывал: «Бедная девочка! Только зачем она звонит мне в контору… Удивительное существо, сколько чуткости… честолюбива, когда речь идет обо мне. Но, черт возьми, не позволю, чтобы меня принуждали, позвоню, когда сам захочу! Черт их дери, этих женщин, вечно чего-то требуют. Нет, она меня долго не увидит… А, черт, как хочется повидать ее сегодня, крошку мою милую… Эй, друг, брось глупить! Раз ты уже вырвался, держись!»

Больше она не звонила, но еще через пять дней он получил письмо:

«Неужели я вас обидела? Поймите, я этого не хотела. Я так одинока, мне нужна родная душа. Почему вы не пришли вчера на чудесную вечеринку к Керри — по-моему, она вас звала. Не можете ли вы заехать ко мне завтра, в четверг, вечером? Я буду дома одна и хочу вас видеть».

Его обуревали самые противоречивые мысли.

«Провались я на месте, почему она не может оставить меня в покое? Почему женщины не понимают, что мужчины ненавидят, когда их волокут силком? Вечно кричат, какие они одинокие, — разве это не насилие?

Нехорошо, молодой человек, свинство так говорить! Она добрая, честная, порядочная женщина, а жизнь у нее и вправду одинокая. Почерк у нее красивый. И бумага отличная. Простая, изящная. Придется к ней зайти. Слава богу, хоть до завтрашнего вечера я от нее свободен.

Милая-то она, милая, но… Нет, черт подери, меня не заставишь! Я на ней не женат. И жениться не собираюсь, честное слово!

А, чччерт… Все же придется пойти».

Четверг — день, назначенный Танис в письме, — был полон волнений. За столом «дебоширов», в клубе, Вердж Гэнч агитировал за Лигу Честных Граждан и нарочно (как казалось Бэббиту) не приглашал его вступить, как других. У старого Мэта Пенни-мена, подручного в конторе Бэббита, были Неприятности, и он пришел жаловаться: старший сын — бездельник, жена болеет, с зятем он поссорился. У Конрада Лайта тоже накопились Неприятности, но так как Лайт был лучшим клиентом Бэббита, пришлось его выслушать. Как выяснилось, мистер Лайт страдал исключительно интересной формой невралгии, и к тому же его обманули владельцы гаража. Когда Бэббит вернулся домой, все стали рассказывать ему свои Неприятности: жена собиралась рассчитать новую прислугу — бесстыжую девку, и в то же время боялась, что та сама уйдет, а Тинка во что бы то ни стало хотела наябедничать на свою учительницу.

— Ох, перестаньте шуметь! — зашумел Бэббит. — Разве я к вам пристаю со своими Неприятностями, попробовали бы вы управлять конторой по продаже недвижимости! Сегодня я обнаружил, что мисс Бэнниген два дня уже не ведет счетов, прищемил себе палец ящиком, потом пришел Лайт, бестолковый, как всегда…

Он был так раздражен, что после обеда, вместо того чтобы тактично улизнуть к Танис, просто буркнул жене:

— Я ухожу, постараюсь вернуться часам к одиннадцати!

— Ах, ты опять уходишь?

— Опять? Как это — «опять»? Я всю неделю носа не высовывал из дому!

— Ты… ты идешь в орден Лосей?

— Нет-с. Надо кое-кого повидать.

Отлично слыша свой собственный голос и понимая, что говорит резко, видя, что жена укоризненно смотрит на него большими глазами, он все-таки прошел в переднюю, схватил пальто, меховые перчатки и отправился заводить машину.

Ему стало легче, когда Танис встретила его весело, без попреков, вся сияющая, в платье из коричневых кружев на золотистом чехле.

— Бедненький, ехать в такую погоду! Жуткий холод! А не выпить ли вам стаканчик?

— Честное слово, люблю умных женщин! Конечно, неплохо бы выпить стаканчик, если он только не слишком велик — литра три, не больше!

Он поцеловал ее беззаботно и сердечно, совершенно забыв, что она «вынудила» его прийти, потом развалился в огромном кресле с блаженным ощущением, что наконец-то он попал домой. Он вдруг разболтался, он объяснил ей, какой он благородный и непонятый человек, насколько он выше Пита, Фултона Бемиса и всех других ее знакомых, а она, наклонясь к нему, подперев прелестной ручкой подбородок, весело соглашалась со всем. Но когда он заставил себя спросить: «А как ваши дела, родная?» — она приняла этот формальный вопрос всерьез, и оказалось, что у нее тоже есть Неприятности.

— В общем, ничего, но я так рассердилась на Керри. Она сказала Минни, будто я ей сказала, что Минни ужасно скупая, и Минни сказала мне, что Керри ей это сказала, и, конечно, я ей сказала, что я ничего подобного не говорила, а потом Керри узнала, что Минни мне все сказала, и она просто рассвирепела оттого, что Минни мне сказала, а я, конечно, вскипела, потому что Керри сказала Минни, что я ей все рассказала, и мы все собрались у Фултона — его жена, слава богу, уехала! — ах, у них такой изумительный паркет, так чудно танцевать! — и мы все перессорились и вообще… О, я так ненавижу эти ссоры, а вы? Это так… так неблагородно, правда? А тут еще моя мама собирается приехать на целый месяц; конечно, я ее очень люблю, но, честно говоря, она совершенно нарушит мой стиль — не может отучиться во все вмешиваться, всегда допытывается, куда я ухожу по вечерам, а если я ей совру, она начинает шпионить и выслеживать, узнаёт, где я бываю, а потом смотрит на меня глазами долготерпеливой мученицы, таких, знаете ли, изображают на надгробьях. Доводит меня просто до слез! Нет, я непременно должна все вам сказать… Вообще-то вы знаете, что я никогда о себе не говорю, я ненавижу людей, которые вечно говорят о себе, а вы? Но сегодня я такая глупая, наверно, вам скучно все это слушать, но я… Скажите, как мне быть с мамой?

По-мужски легко он разрешил все ее сомнения. Приезд мамы отложить. Керри послать к чертям. Она поблагодарила его за эти драгоценные советы, и они стали привычно сплетничать про «компанию». Про то, какая Керри сентиментальная дура. Про то, какой Пит ленивый мальчишка. Про то, каким славным может быть Фултон Бемис — «конечно, после первой встречи многие считают его старым ворчуном только потому, что он не начинает сразу гоготать над их шутками, но стоит узнать его поближе, и всякий скажет, что он прелесть!».

Но после того как они всех обсудили подробнейшим образом, разговор не клеился. Бэббит попытался было завести интеллигентную беседу на мировые темы. Он высказал несколько глубоко продуманных суждений о разоружении, свободомыслии и терпимости, но ему показалось, что мировые вопросы интересовали Танис лишь постольку, поскольку они касались Пита, Керри пли их самих. Наступило тягостное для Бэббита молчание. Он попытался заставить ее разговориться, но молчание серым призраком встало между ними.

— А… ммм-ммм… — выдавил он из себя, — я… мне кажется, что безработица уменьшается.

— Может быть, Питу удастся получить приличное место.

Молчание.

Он сделал отчаянную попытку:

— В чем дело, дружочек? Вы сегодня какая-то грустная.

— Разве? Нет, ничего. А вам… не все ли равно, грущу я или нет?

— Мне? Как это все равно? Конечно, нет!

— Правда? — Она бросилась к нему, примостилась на ручке его кресла.

Ему ужасно не хотелось принуждать себя к нежности по отношению к ней. Он погладил ее руку, натянуто улыбнулся и снова развалился в кресле.

— Джордж, я все думаю — ты меня любишь или нет?

— Конечно, люблю, дурочка!

— Правда, солнышко? Правда, любишь хоть капельку?

— Ясно, люблю. Иначе разве я торчал бы тут целый вечер?

— Ого, молодой человек! Что за тон! Не смейте говорить со мной так сердито!

— Нет, я не хотел… — И почти по-детски обиженно он пожаловался: — Господи боже, просто надоело, говоришь обыкновенным голосом, а все тебя попрекают, что ты сердишься. Петь мне, что ли?

— Кто это «все»? Каких еще дам вы утешали?

— Слушай, что это за намеки?

В ее голосе звучало смирение:

— Знаю, милый. Я просто тебя дразнила. Маленький и не думал сердиться. Маленький просто устал. Прости гадкую Танис! Скажи, что любишь, скажи!

— Люблю… Ну да, люблю.

— Да, по-своему! — вызывающе сказала она, и тут же спохватилась: — О милый, прости меня, я не хотела тебя обидеть. Но… но я так одинока! Я чувствую себя такой бесполезной. Никому я не нужна, ничего не могу сделать для других. И знаешь, милый, я такой энергичный человек — было бы только, что делать! И я еще молода, не правда ли? Я не старуха! Правда, я не глупая старуха?

Ему пришлось разуверять ее. Она гладила его волосы, и он старался сделать довольное лицо, хотя в этом мягком прикосновении он чувствовал настойчивую властность. Ему становилось невтерпеж. Хотелось уйти, убежать в суровый, надежный мужской мир, без всяких сантиментов. Может быть, ее ласковые пальцы вдруг ощутили его брезгливую неприязнь. Она перестала гладить его и, придвинув скамеечку, села у ног Бэббита, умоляюще глядя на него. Но часто бывает, что собачья преданность или внезапный детский страх вызывает у мужчины не жалость к женщине, а лишь какое-то раздражение и невольную жестокость. Так и ее самоунижение только злило его. И он видел, что она уже не молода, что она скоро совсем постареет. Он ненавидел себя за эти мысли, но не мог от них избавиться. «Стареет! — с тоской подумал он. — Стареет!» Он заметил, как кожа под ее подбородком, у глаз, у кистей рук собирается тонкими складками. На шее виднелась шершавая кожа, словно крошки от ластика на бумаге. Стареет! Годами она моложе его, но тошно смотреть, как она мечтательно подымает свои большие, круглые глаза, «как будто, — с дрожью отвращения подумал он, — тебе объясняется в любви твоя собственная тетушка!».