Илья Лавров - Девочка и рябина Страница 9

— Что вы, что вы, спасибо! — замахала руками Юлинька. — Я же не больная! Сама все сделаю!

Когда Варя ушла, Юлинька уткнулась в подушку. Но это не были горькие слезы… Тут же вскочила, отерла лицо. Надо готовить ужин. Бежать за Фомушкой. На миг стало страшно: не хватит времени для работы над ролями! Сейчас бы сидеть за пьесой, над книгами…

Она потерла подбородок о плечо: руки грязные — чистила картошку. С грустью посмотрела на пальцы. Еще недавно они были такие белые, красивые, гладишь по шелку — скользят, а сейчас — нельзя: цепляются. И коричневые от картофельной кожуры. Попробуй-ка отмыть. А актрисе нужны хорошие руки, на сцене все видно.

— Ну, ничего! — уговаривала себя Юлинька. — Утрясется! Нужно только, чтобы и минута не пропадала. Попозднее ложиться, пораньше вставать!

А отчего же такой милой стала комната? Отчего сердце вдруг счастливо заныло? Юлинька, перебирая в воде очищенную картошку, огляделась и поняла: у дома стояло несколько раскидистых желтых тополей. Они пустые, тихие. И только тополь у ее окна почему-то облюбовали воробьи. Облепили все ветки, дрались, перепархивали, сыпали в окно такой щебет, что можно было подумать: листва бронзовая, ее трясут, и каждый листок звенит, звенит…

Окно загорожено ширмой. Сквозь просвеченный шелк увидела проносящиеся тени птиц. И Юлиньке показалось, что они учинили драку и звонкий гвалт на королевском столике, на ее кровати за ширмой.

В новую квартиру ребята вбежали с воплями радости.

Вечером они сидели за круглым столом без скатерти и лепили коробочки и домики. На столе и на полу сугробы из обрезков бумаги. Валялся опрокинутый стул. Посередине комнаты сгрудились сандалии. Лязгали ножницы, клей засыхал на пальцах пленкой.

Фомушка, без рубашки, босой, в красных мохнатых шароварах с черными коленками, кричал:

— Я не соглашивался закрывать глаза!

Саня, в зеленых шароварах, в колпаке из газеты, не уступал:

— Ага! Ишь ты! Так и я могу! Хитрый какой! А ты зажмурься!

— А ну, что это у вас там за схватка? — крикнула Юлинька из-за занавески.

Босая, в фартуке, набрав из кружки воды в рот, Юлинька опрыскивала фикус, и он, освеженный, сиял яркой зеленью. В тазу плавала тряпка для мытья пола.

Целый день Юлинька прибирала, мыла, даже спина разболелась. Кладя руки на поясницу, Юлинька перегибалась назад.

Ребятишкам уже пора спать, но их не так-то легко уложить.

Подошел Саня.

— Давай что-нибудь и я буду делать, — предложил он.

Тихий, по-взрослому серьезный, Саня был ее верным помощником. Он бегал в магазины, следил за братом, умел варить кашу, мыть пол. Когда внезапно, от разрыва сердца, умерла мать, его охватил страх: в огромном, чужом мире он остался один с маленьким братом.

Юлинька приехала на похороны сестры. Увидев бледных, напуганных, страдающих детей, она заплакала и сказала, что никому и никуда не отдаст их. Саня, словно к матери, прижался к ней. Он следил за каждым ее движением. Однажды здоровый парень кинул в воробья коркой хлеба и случайно попал в Юлиньку. Саня, как маленький тигренок, бросился на него. Юлинька едва оттащила.

Теперь он уже стал израстать, был тонкий и долговязый.

— Давай я буду мыть цветы! — предложил он.

Юлинька улыбнулась, брызнула в него.

— Обганивай меня! — закричал Фомушка и с грохотом уронил стул.

Саня выскочил из-за занавески.

— Чего ты тут, как маленький! У тети Юли голова уже трещит!

— Ребята! А вы слыхали о корабле с алыми парусами? — крикнула Юлинька и с шумом пустила воду на фикус. С ветвей, как после дождя, сверкая, сыпались капли.

Юлинька вышла на середину комнаты, держа пустую эмалированную кружку. Ребята окружили ее. Фомушка смотрел, приоткрыв пухлые губы. Его шаровары сползли, обнажив выперший живот.

Юлинька, присев, подтянула их, поправила чубчик.

Саня пристально следил за ней, она всегда придумывала что-нибудь забавное.

— Был на свете такой корабль с алыми парусами, — начала Юлинька таинственно.

— А зачем они алые? — Фомушка вечно задавал вопросы.

— Для красоты! Скользит по морю, а паруса горят, как пламя. От них на корабле все белое становится розовым. На воде рядом с кораблем красная тень плывет. Об этом даже книга есть. Кругом вода, блеск солнца! — Юлинька повела рукой с кружкой, превращая комнату в океан. — А корабль, гордый и стройный, мчится в Африку. На ее берега к океану лунными ночами выходят львы. Из джунглей. Тихо. И матросы на корабле слышат их рев, видят зеленые огоньки глаз!

Радостный Фомушка сел у ног Юлиньки, снизу смотрел ей в лицо. Он почему-то всегда радовался.

— А потом корабль несется в Индию за слоновой костью… и за корицей! Там есть большая роща… из одного дерева!

— А как это? — спросил Фомушка.

— Молчи ты! — тихонько прикрикнул Саня.

— Стоит дерево. Ветки его свесились до земли, коснулись ее и тоже пустили корни, стали стволами и развесили свои ветви. Те опять коснулись земли, пустили корни, стали стволами. И так без конца!

— А почему?

Саня только глазами сверкнул на брата.

— Так уж природа сделала… А на корабле все матросы отважные, веселые, дружные. У них… капитан с трубкой… Он мог схватить льва, поднять в воздух!

— А почему?

— «Почему, почему!» — передразнил Саня.

— Потому, что он сильный и смелый. Давайте так жить: как будто мы на корабле с алыми парусами! Мы все отважные, веселые, дружные!

Юлинька говорила горячо, ее большие темные глаза сияли. Она опустилась на корточки перед ребятами.

— Ага, давайте! — всё радовался Фомушка. — А зачем?

— Чтобы интересно было! Будто мы все плывем и плывем! — объяснил Саня.

— Только все должно быть, как на корабле! Порядок, дисциплина! Фомушка, где твоя дудка?

Фомушка на четвереньках пробежал до кровати, нырнул под нее и принес жестяную дудку, окрашенную желтым лаком.

Юлинька вытерла ее фартуком и задудела.

— На корабле все делается по свистку боцмана! Капитаном у нас будет Саня. Он старший, — Юлинька поправила воротничок на рубашке Сани. — На корабле капитану все подчиняются с первого слова. Так заведено у храбрых моряков!

— Тетя Юля, а я кем буду? — радовался Фомушка.

— А ты будешь боцманом. Капитан дает приказ: свистать всех наверх! Ты дудишь, и все выстраиваются. Как будто много-много моряков!

С часок поиграли в корабль и матросов. Наконец Юлинька мигнула «капитану». Он скомандовал:

— Свистать команду наверх!

«Боцман» затрубил.

— Матросы! По койкам! — и оба моряка начали торопливо раздеваться.

Юлинька тихонько засмеялась. Когда подтерла пол, почувствовала, что совсем устала. Но нужно было еще выстирать рубашки ребятам.

Пока на плитке грелась вода, полистала пьесу. Октябрьская революция, гражданская война! Это — даже не прочитанное в книгах, это — часть жизни ее семьи. Отец Юлиньки был счастливцем. В дни революции, семнадцатилетним пареньком, он полгода работал в приемной у Ленина.

Бывало, отец интересно рассказывал о солдатах, бравших Зимний, о старых большевиках, о матросах, опоясанных пулеметными лентами, о ходоках из деревень, в лаптях, с жестяными кружками в пустых котомках. Рассказывал, как с ними разговаривал Ленин и как они выходили из его кабинета, потрясенные и счастливые.

Перед Юлинькой возникал бурлящий Смольный, пулеметчики у подъезда, броневики в темноте, выстрелы в Зимнем, Ленин, провозглашающий конец старого мира.

Вода согрелась. Юлинька, стирая, вспоминала отца, прочитанные книги и старалась понять не умом, а почувствовать душой то грозное и прекрасное время.

Полоскала рубашки, выжимала их, развешивала на веревке, выносила воду, но все это делала механически. Ее заполняло другое: как она сыграет комиссара.

Шел дождь. Шум его доносился в приоткрытое окно.

Тихонько постучали.

— Алеша?

— Устала? — спросил он ласково и сел на стол против Юлиньки.

— С ног валюсь, — созналась она.

Он посмотрел на ее почти детские, все еще красные после стирки руки, лежащие на книге. И ему стало жаль ее. Он облокотился на стол, разглядывал утомленное лицо и грел о свою щеку ее влажную холодную руку.

— Посмотрим на дождик? — предложила Юлинька.

…Здесь была когда-то парадная дверь. Потом ее заколотили и даже сделали скамейку. Над ней сохранилась крыша в виде козырька. Недалеко горел фонарь на телеграфном столбе. Дождик стучал о каждую крышу по-разному.

С одного бока у козырька свесилось множество тоненьких струек. Эту сторону как будто задернули занавесом из стеклярусных нитей. Занавес двигался, колыхался.

С другой стороны козырька свесилась толстая веревка воды. Она все время трепетала, вертелась, как будто ее сучили. Конец ее звучно шлепал по асфальту.

Юлинька и Северов сидели под этим козырьком. Здесь было уютно и сухо.