Позвоночник - Мара Винтер Страница 22

но не сделали. Так даже лучше. Кого, как ни тебя, я могу надеть на своё лицо, маской? Вести себя, как ты, говорить, как ты, думать, как ты. Если быть собой уже не в состоянии, я становлюсь тобой. Так легче. Ты сильная. Ты справишься. Я – нет. Если мы когда-нибудь ещё встретимся, я скажу тебе спасибо. За всё, чем ты была, есть и будешь. Скажу, хотя, вполне возможно, даже не произнесу этого вслух.

Приложение: то ли в клетку листок, то ли в линию

Герман шёл, дрожа. Холодно не было.

Он оттолкнул её не впервые. Это стало нормальным после того, единственного, случая, когда она оттолкнула его. Не в детстве. Многим позже.

Сестра сказала: у меня нет времени. Брат услышал: у меня нет времени для глупостей.

Маленькая Юна провела в Сибири всего два года. После чего мелкими шажками, на пуантах, утекла к Неве. Герман, тогда – Гера, не обижался на сестру. И понимал: в большом городе ей лучше.

Москву он помнил смутно. Её огни, магистрали, открытые пространства между памятниками старинной архитектуры и новостройками: камнем и стеклом. Питер в его голове выглядел точно как Москва, только гостеприимнее. Там ждали Ласточку, а значит, умели летать. Ей было одиннадцать. Ему – семь. С тех пор многое изменилось. Не в Москве.

Юна почти не приезжала. По ней не скучали. Она была сама по себе, они – сами по себе. Мать, та вообще в себе. Очень глубоко. Нонна, бабушка-мент, дрессировала внучка, как собачку. Чем старше он становился, тем плотнее она стискивала, по его собственному выражению, "яйца в тисках".

Такой подход к воспитанию в самом себе содержит бунт. Рано или поздно бунт выходит наружу. У Германа – рано. Ничто не удерживало его от побега: ни голодная смерть, ни дверные замки. Находили раньше, чем удавалось покинуть город. Постоянно находили. Драки с бабушкой молча слушал весь подъезд. Нонна Руки-железные-бляхи применяла ремень. Герман Узник-без-кармана не считал зазорным ловить его в полёте, швырять обидчицу на пол и, хлестнув, уходить. По лицу не били. Постороннему придраться было не к чему. А среди своих – кто сильнее, тот и прав. Цецилия зажимала руки ушами. Жили вместе. Квартиру бабушки арендовали студенты. Платили вовремя.

Невовремя свалилась Лия.

О родственниках чаще вспоминают в горе, чем в радости.

Юна звонила матери в больницу. Постоянно присылала ей деньги. Звонила брату под лестницу на заброшке. Говорила умные вещи. Говорила: скоро я тебя заберу, осталось недолго, закончи учёбу… Бабушке не звонила, хотя Нонна, при их обоюдном отвращении, крайне редко позволяла себе поднимать на неё руку. Они были друг другу чужими. Чужих просто так не бьют.

Всё было токсичным. Всё и все.

Увлекшись кулинарией, Герман перестал появляться дома. Его успеваемость резко устремилась вверх. Новые друзья, "повара", пошли ему на пользу. Он не просто закончил школу, а хорошо её закончил. Раньше, чем остальные, экстерном. Появилось время и место для чтения, а читать он любил. И о будущем в ту пору ещё помнил. Именно тогда его, в узких кругах, начали называть "Оборотнем". Не за что-то одно. За многое. Кличка подходила.

Стоило ему услышать про смерть тёти, как тётя автоматически стала любимой. Когда тебе завещают квартиру (да не просто квартиру, а профессорскую, с библиотекой, далеко от доставших родичей), ты как-то сразу проникаешься теплом к дарителю. Бросаешь университет в ближайшем к дому крупном городе, где делать было изначально нечего, кидаешь на бабки друзей, собиравшихся кинуть тебя, отшиваешь всех девчонок, мечтавших пришить тебя к себе. И, собрав монатки за день, садишься в самолёт. Спешишь ты, естественно, на могилу любимой, самой любимой изо всех старых дев на свете, единственной и, к счастью, к великому счастью! – покойной мадемуазели. Как её, кстати, звали? Неважно. Имя написано в бумагах. Выяснишь и сразу забудешь.

Ветер развевает твои волосы. Тебе еле-еле стукнуло восемнадцать. Твоей сестре – двадцать два. Для тебя она – "сеструха-стрипуха". Вы толком не виделись. Травма, разбитая будущность, приличный заработок: это всё, что ты про неё знаешь. А потом вы встречаетесь. Она мила, мала и похожа на обещание. То, которого не выполнила. Она улыбается, и… у тебя встаёт. Как по малолетке, только сильнее. Без твоего участия. Встаёт самовольно.

До неё ты не видел женщин. Только девочек. И дело не в возрасте. Женщина – это сознание своей сути. Бывшие, твои бывшие, женщинами не были. Подходить к ним ближе тел не хотелось. Эта – подошла сама.

Ты – Герман. Она – Юна. Оба – Волковы. Оба – детёныши человечьи.

Она подошла и сказала: «Помоги нашим с жильём». Нашим – больной на всю башку бабке и не менее двинутой мамаше. Он, разумеется, отказался. Сказал: «Без них нам лучше. Я не смогу с ними. Я только от них отделался. Нам лучше держаться от них подальше. Ты как хочешь, но я их к себе за километр не подпущу».

Юна пожала плечами. Предложила "нашим" купить квартиру в стройке. Выгодный обмен: две в дыре на одну в высотке. Цецилия фыркнула: «Никаких вложений, не верю я в стройки, вдруг не достроится, брать на фундаменте не буду ни за что. Жить на съёмной? Нет, никогда! Если квартира, то уже готовая. А у нас нет возможности себе это позволить. Не те цены». Юна, сама снимающая не квартиру даже, комнату в коммуналке, плюнула и впряглась без выходных. Пахала с отдачей. Купила "нашим" гнёздышко в Шушарах. Выслушала от них фи по поводу района. Далеко от метро.

Нет, нет… Она подошла раньше. «Вспоминай, вспоминай», – шептал Герману шорох его же шагов.

Юна подошла и, распив с ним бутылочку вина, смеясь, сказала: «Ты не был у нас на шоу. Хочешь сходить? Тебе вход – бесплатно».

Герман отказался. Он попросил её станцевать. Потом ему не раз снился этот танец. Одета она была простенько, по-домашнему. В платье. Без белья.

У неё в прошлом были: незнакомец, Тимур, незнакомец, Виктор, незнакомцы, во множественном числе. Для опытов над собой и над ними. «У меня с мужчинами всегда так, – заявила она без тени сожаления. – Мы смотрим друг на друга, киваем и расходимся в разные стороны. Мы друг другу не нужны». В её настоящем были женщины. Разных типажей и рас.

У него была фантазия о будущем. В том числе о ней.

Потом… (да, только потом)

Потом она заговорила про "наших". Ему стало противно.