Позвоночник - Мара Винтер Страница 25

Что-то из этого снято на видео. Что-то осталось в моменте исполнения.

Падение спиной вниз с шеста, с самой верхотуры, и сцепку ногами в самом низу, к примеру, не успела поймать ни одна камера. Юна и сама думала, что разобьётся. А, удержавшись, не сама, что-то в ней – продолжило танцевать. Мазнув волосами по полу, подтянулось и… Быстрее и быстрее. До сверхскоростей. За трюк, увидь в цирке, ей бы аплодировали стоя. За вращение вокруг стальной оси, лёжа, параллельно горизонту, её, не думая, приняли бы в цирковое. За исчезновение ей бы не заплатили. Пришлось, держась земных темпов, остаться видимой. Тогда, три года назад, она почувствовала, что родилась. Родилась по-настоящему, и уже не человеком, но чем-то, его превосходящим.

Девочки думали: это невозможно. Мужчины готовили кошельки.

Вровень с этим падением было и другое. То, благодаря которому из белого она переоделась в чёрный.

Лес воспроизводил память её ног, всю, за всю её жизнь. Не щадя.

И пируэты. И хромоту.

***

#np Biz – Labyrinth (cut)

(продолжение)

Захотелось кричать. Что ей жизнь без танца? Застывший, лишённый движения, крик.

Захотелось смеяться. Она ведь не жива. Больше нет.

За деревьями притаился смех.

Видения манили глаз, не разум. Юна перебралась через залежи валежника. Свернула на тропу. И вскорости вышла к лубяной избушке. В гуще деревьев.

На крыше стонал флюгерок. Ветер по-прежнему отсутствовал. Дверь была такой ветхой, что, казалось, хрустела от стука. Открыли не сразу. Кто-то прошаркал весь пол, хрустя половицами, замешкался у щеколды и, наконец, выглянул наружу. Этот "кто-то" оказался стариком в длинной монашеской рясе с капюшоном, подпоясанной жёсткой пеньковой верёвкой. На верёвке гремела связка ключей. Из-под капюшона горели чёрные, как тлеющие угли, глаза, со всех сторон окружённые морщинами. Кожа хозяина дома была коричневой, как у моряка, задубевшей от житейских ветров.

– Ты вовремя, Юна, – проскрипел старик. Едва слышно. Рассохшимся деревом стали его связки. На фоне лесного безмолвия слова гремели.– Заходи. Вот, держи. Укройся. – Он протянул ей рясу, такую же, как у него. Здесь её явно ждали. Одеться не составило труда. Через голову и подпоясаться. Ткань оказалась мягкой и уютной, как родной (не её родной, а настоящий) дом.

Ей захотелось спросить про аварию, что сломано, жива ли она, если да, сможет ли хотя бы преподавать, встав на ноги, если нет, то куда ей деваться дальше, после жизни, если ни нет, ни да, зачем всё это тогда, кто он, и кто она, и…

Она промолчала.

– Рассказывай, – старик провёл её через тёмную веранду внутрь, в тёплую, с большой, во всю стену, печью, комнату. В навесных светильниках, нераздельно с комнатой, колыхалось пламя свеч. В стену напротив печи были вмонтированы полки с книгами и множеством разнообразных баночек. Кроме этого, из мебели стояли только стул и стол под открытым окном в лес. Сесть двоим оказалось некуда. Пахло травами и благовониями. – Рассказывай, как ты сюда попала, – велел ей старик. – Поймёшь, откуда, поймёшь и куда.

– Попала… – гостья задумалась, озираясь. – Из города. У нас там… много дыма.

– В здешнем городе тоже много дыма. Присядь, – предложил он, показав рукой на пол. Не успела она удивиться, как в ту же секунду из стены вышли два кресла-качалки. Полки разродились ими и закрылись. Юна вздрогнула. Старик улыбнулся. – Ты удивлена? У меня так принято. Никаких кнопок. Одна сила мысли. Садись, ну же, не стой. Пора отдохнуть.

Юна послушалась. Старик вынул из шкафчика, среди полок, чайник, насыпал в него каких-то трав, отодвинул заслонку печи при помощи полотенца и водворил его туда. Вода вскипела быстро.

– Кто вы? Что это за место? – спросила она, наконец. – Как в сказке, только старец вместо бабушки Яги… Нога не болит, а это уже даёт повод усомниться в реальности происходящего. Кто из нас существует, а кто спит?

– Ты существуешь и спишь, если угодно, сразу. А я – граница, – ответил аскет, разливая чай по жестяным кружкам. – Здесь – край твоего мира, Юна. Здесь – начало твоего пути. Захочешь – пойдешь дальше. Нет – можем хоть десять лет гонять тут чаи, пока твой дом, твоё тело, лежит в коме… Кстати, попробуй. Должно стать лучше. – Сев рядом, предложил ей напиток.

Попробовала, и вправду – стала лучше соображать.

– Полегчало, да? – спросил, не нуждаясь в ответе. – Кресло мягче, аромат благоуханнее, тишина ближе ушам. Я добавил в твой чай щепотку юности. Что это значит? Ты знаешь. С возрастом теряют остроту: общеизвестный факт. Время идёт, а счастье не ближе, скорее уж, дальше. Если к нему стремиться. Как только научаешься довольствоваться тем, что есть, в любом возрасте мир – это лезвие, и мир – это рай. Понимай, как хочешь.

Отпила ещё, помолчала, решаясь задать вопрос. Почему именно этот вопрос и почему именно ему, она не знала, но знала: так правильно.

– А что есть? Знать бы ещё это. Что – то есть кто. Кто я, если не танец? Кто я – как человек?

Он ждал этого, отхлебнул из кружки сам и кивнул, на глазах молодея.

– Ты скоро поймёшь. Пойдём. Нам нужно сходить в бар.

– Куда? – опешила Юна. На фоне погребённой в листве избушки не просто странным было подобное предложение, оно было диким. Но старик уже и стариком-то не был. Волшебный эликсир превратил его в юношу с длинными волнистыми волосами, светлыми, как и глаза, в том же одеянии, но юношу. Теперь он смахивал на послушника монастыря. Эдакий Алёша Карамазов без братьев.

– В бар, конечно. Уже не в лесу, ещё не в городе. В таких заведениях обретаются те, кто пока ничего не понял. В их городах царит анархия. В твоём – нет. В твоём городе, куда мы как раз собираемся, недавно произошёл переворот. Королеву заточили в башне, на самом верху. Не бойся. Пленённая королева всё же лучше, чем королева-фэйк. Тем более, у тебя есть шанс вернуть ей трон.

Юна посидела ещё немного, покачала под собой кресло и решила ничему не удивляться. Всё равно она, можно сказать, мертва. А так – можно хотя бы посмотреть на "свой мир", как это назвал безвозрастной отшельник, изнутри.

– У вас… У тебя есть имя? – озвучила она.

– Имя? – он, похоже, задумался. Потом посмотрел на неё в упор и улыбнулся. Губы были розовыми, полными, зубы – белыми. – У вас, у людей, теперь называют как попало. Раньше имена означали ядро человека, но ядра вышли из моды. Зови меня Аркадием. "Пастух" я или "блаженный", решай