Александр Васильев - В начале дня

В НАЧАЛЕ ДНЯ

И умер он, судьбу приемля, Как подобает молодым, Лицом вперед, обнявши землю, Которой мы не отдадим.

В польском городе Пшемысле на берегу реки Сан возле железнодорожного моста стоит скромный памятник. Несколько положенных друг на друга каменных плит с гербами Советского Союза и Польши. На металлической дощечке написано, что памятник поставлен в конце шестидесятых годов лейтенанту Нечаеву П. С. и бойцам-пограничникам — защитникам железнодорожного моста.

«Кто же был этот П. С. Нечаев и в чем заслуга его и бойцов?» — может спросить случайный прохожий, каких, особенно в летние дни, немало на туристских тропах Подкарпатья, живописной местности, богатой памятниками прошлого. Сколько их, больших и малых, величественных или почти неприметных, увидишь и на людных площадях городов, и у немых развалин какого-нибудь старинного замка или крепости, или вот здесь, на берегу реки, чей тихий плеск время от времени заглушается стремительным шумом проходящего поезда… И попробуй расшифруй эту короткую надпись! Разве лишь какой-нибудь краевед расскажет в подробностях про подвиг маленького отряда соЁетских пограничников в самом начале войны, или по-польски валки, с которого все — и русские, и поляки — ведут отсчет героическим делам, происходившим тогда в этом городе.

Много воды утекло с того дня. Выросло новое поколение, и мало уже тех, кто знал лейтенанта Нечаева — и в Перемышле, и в других городах и весях. Даже могилу его по сей день не нашли.

Только память о нем живет!

I

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант?

— Докладывайте.

— За время нахождения в дозоре на нашем участке ничего подозрительного не обнаружено, за исключением трубочиста.

— Опять? — живые темные глаза лейтенанта мгновенно загорелись. — Тот самый?

— Так точно. Только цилиндр на шляпу сменил… Но мы его, товарищ лейтенант, — красивый, ладный Саша Калякин подмигнул своему напарнику, худенькому, малорослому Кузнецову, — по ноздрям узнали. И по почерку.

— Передавал?

— Похоже. Слишком уж часто метлу дергал.

— А ты записал?

— Конечно. Вот, — Калякин поспешно достал из сумки испещренный значками листок бумаги. — Как вы учили: тянет — значит тире, дергает — точка…

Лейтенант жадно схватил листок, глаза его забегали по строчкам.

— Так… Так… — забормотал он. — Вроде что-то получается. — Он вскинул голову, прищурился. — А как ты узнал, где слова кончаются?

— Сам догадался. Если выпрямился, — значит, думаю, слово кончилось. Ну, а если выпрямился и постоял, да еще шляпу потрогал, значит — фраза…

— Молодец, москвич! Так… «Брата»… «понедельник»… — забормотал лейтенант, разбирая шифр. И вдруг хлопнул ладонью по столу: — Прочел! Три раза одна и та же фраза: «Брата ждем понедельник обедню новостями». Смотрите! — Он стал читать вслух.

Отпустив обрадованных его похвалой бойцов, лейтенант тут же, не откладывая, написал донесение в штаб комендатуры, высказав свое предположение насчет того, что под «братом» следует понимать какое-нибудь духовное лицо, которое должно в назначенное время передать на ту сторону вышеуказанные «новости» с помощью церковного колокола. Он хотел добавить, что, по его мнению, в понедельник надо записать вот так же азбукой Морзе, звон всех имеющихся в Перемышле колоколов, но — воздержался. «Это уж слишком, — решил он. — Там и без меня сообразят. А то еще посмеются, что яйцо курицу учит!»

Однако, как человек, привыкший любое дело доводить до конца, пожалел, что лишен возможности вытянуть всю эту ниточку, которая незримо тянется с немецкого берега на наш…

В коридоре послышались знакомые шаги, звон шпор, и в комнату вошел начальник заставы Патарыкин.

— Происшествия есть? — спросил он, садясь за свой стол.

— Есть, — заместитель положил перед ним донесение. — Прочитай и подпиши.

Патарыкин размашисто подписал, а потом уж прочел.

— Смотри-ка: трубочиста приспособили. — Потарыкин хохотнул, покрутил круглой, как шар, головой. — Или он такой же трубочист, как мы с тобой? Как ты его засек?

— Заочно, по обзорным данным. В октябре бойцы доложили, что на крыше дома, где монахи живут, трубочист возился, и в начале ноября тоже. А кто же дважды за месяц трубы чистит?

— Ишь ты, знаток печного дела! — умилился Патарыкин. — Откуда это у тебя?

— Я же сибиряк, из кержаков. А в Сибири печь — едино, что икона.

— Да, — протянул Патарыкин, любовно глядя на своего заместителя и вдруг, вспомнив что-то, нахмурился. — Слушай, ты мне сегодня утром насчет отпуска говорил. Это серьезно?

Нечаев покраснел.

— Серьезно.

— Нашел время! Немцы к границе войска стягивают, а он… На сколько дней просишь?

— Хотя бы на десять.

— А куда поедешь? К своим старикам?

— Нет. В Ростов-на-Дону.

— В Ростов? — Патарыкин испытующе посмотрел на заместителя. — Кто там у тебя объявился?

— Невеста.

— Какая это еще такая невеста? — Глаза у Патарыкина вдруг округлились. — Постой, постой, уж не та ли это дивчина, которая в прошлый раз, когда мы у Белецких чай пили, тебе на фотографии приглянулась?

Нечаев еще больше покрасил.

— Она.

— Так это же, как у нас на Украине говорят, мрия, пустая думка! Или ты с ней уже списался?

— Нет.

— А как же?

— Так, по-пограничному… Оперативно.

Голос у лейтенанта был преувеличенно бодрый, на щеках, покрытых юношеским рыжеватым пушком, пламенел румянец.

Патарыкин насмешливо фыркнул и, махнув рукой, погрузился в чтение деловых бумаг. Поведение заместителя на этот раз показалось ему несерьезным. «Еще одумается, — решил он. — Или здесь, в Перемышле, для него невест нет?»

Нечаев помрачнел. Он уже готов был пожалеть, что открылся в своем, может быть, и впрямь немного безрассудном намерении. Впрочем, что же здесь особенного, бывает ведь любовь с первого взгляда? И у него тоже вспыхнуло чувство к этой девушке с нежным овалом лица и черной челочкой. Он выделил ее из всех школьных подруг Леры, жены своего друга и сослуживца Феди Белецкого, когда в тот самый вечер рассматривал альбом с фотографиями. «А ты глазастый! — сказала Лера. — Тамара Шерстобитова была гордостью нашего класса — училась хорошо и в самодеятельности участвовала — пела, танцевала. Вот бы тебе, Петя, такую жену! Между прочим, она и сейчас не замужем…»

Разговор был, конечно, шутейный. А запали эти слова Петру в душу. Он не раз вспоминал о них, возвращаясь после служебных забот и хлопот в свою пустую холостяцкую квартиру. И девушка являлась к нему в мечтах — красивая, веселая, ласково смотрела на него синими большими глазами, и на душе у него становилось тепло и спокойно. А этой ночью он увидел ее во сне, будто бы она плыла вместе с ним в лодке и пела звонко-звонко. Петр проснулся, счастливый, и, вдруг решившись, написал рапорт об отпуске. Нет, теперь отступать нельзя! Он поедет, увидится с ней и расскажет все, как есть. Неужели она его не поймет?

Патарыкин, читая рапорт, искоса поглядывал на лейтенанта. Тот сидел, отвернувшись к окну, за которым буйствовал осенний ветер, срывая с деревьев последние листья, и задумчиво барабанил пальцами по стеклу. «Та… Ти-та… Та-та… — Ухо начальника заставы уловило привычную дробь. — Ти-та-ти… Ти-та». «Тамара», — прочел Патарыкин и чертыхнулся в душе. — Фантазер!»

А Тамара Шерстобитова и в самом деле ничего не знала. Вернее, знала, что где-то, чуть ли не на краю света, в далеком и таинственном Перемышле (говорили, что туда пускают только по пропускам), на одной лестничной площадке с ее бывшей школьной подругой Лерой Бышевской и ее мужем, командиром-пограничником Федей Белецким, через стенку, живет какой-то холостой лейтенант, Федин начальник, который, будучи у них в гостях, увидел фотографию Тамары и сказал, что на этой красивой девушке он хотел бы жениться. Тамара, кажется, посмеялась тогда, читая Лерино письмо. Оно даже в памяти не осталось.

У Тамары в девятнадцать лет была своя заповедь: «Любовь не надо торопить, она придет сама». В соответствии с этой заповедью Тамара вот уже около года дружила с Сережей Саркисовым, молодым и тоже красивым, даже очень красивым инженером, ходила с ним на танцы и в кино, постепенно привыкая к нему. Нет, она еще не любила его, но он ей нравился — у него были хорошие манеры, он был ласков и предупредителен, хотя держался с Тамарой чуть покровительственно, как старший. Знакомые говорили, что они — «пара, что надо», на них любовались, встречные на улице оборачивались им вслед. И Сергей был доволен, он шел, бросая по сторонам гордые взгляды и демонстративно обнимал Тамару, чем немало смущал ее.

Они прогуливались медленно, не спеша, и девушка верила, что когда-нибудь они придут к неизбежному, как приходили к маленькому домику под зеленой крышей в Доломановском переулке, где жила Тамара. Прощаясь, молодые люди стояли у калитки минут пять, иногда десять, но не больше, договаривались о следующей встрече, целовались и расходились.