Момо Капор - Смерть — это не больно

Момо Капор

Смерть — это не больно

Материал предоставлен Неманей Мрдженовичем, редактором сайта http://www.freewebs.сom

Опубликовано в альманахе «Искусство войны», 2007, № 4(5)

Момо Капор родился в Сараево в 1937 г. Художник и писатель, автор около 30 романов, повестей, путевых заметок и эссе. Многие из его произведений стали бестселлерами, переведены на многие языки мира. Самые его известные романы «Притворщики» («Фолиранти»), «Ада», «Зое», «Уна», «С семи до трёх» («Од седам до три») и др. «Алло, Белград!» («Хало, Београд!») — последний роман из трилогии о белградцах, об их городе и жизни в нем, роман был в отрывках напечатан в газете «Политика».

Особое внимание в его творчестве заслуживают произведения о войне. Про Момо Капора можно сказать строчками из Анны Ахматовой, что Капор был «со своим народом там, где он, к несчастью, был». В 1991 г. он вернулся из-за океана в Югославию и тут же отправился в Герцеговину, отправился писать о войне. Его романы «Последний рейс в Сараево» («Последни лет за Сараjево»), «Хроника потерянного города» («Хроника изгубленог града») и сборник рассказов «Смерть — это не больно» («Смрт не боли») были написаны за время военных действия в Боснии, Герцеговине и Краине, где он был в качестве военного корреспондента. Роман «Хороший день для того, чтобы умереть» («Леп дан за умираке») написан во время 78-ми дней бомбардировок НАТО Югославии в 1999 г.

Момо Капор является автором большого количества документальных фильмов и телевизионных передач, по его сценариям сняты несколько художественных полнометражных фильмов. Его романы «Уна» («Уна») и «Книга жалоб» («Книга жалби») были экранизированы.

Избранное

На географической карте Европы границы Сербской Краины обозначены линией огня. Эта линия привела дипломатов к круглому столу в Женеве. Когда карту снимают, то на стене остаются выгоревшие очертания Краины. Линия огня — это линия жизни и смерти. Находясь на ней, человек получает самый важный урок в своей жизни — как справиться со страхом смерти. Как-то я проходил мимо танка, на котором было написано: СМЕРТЬ НЕ БОЛИТ! Говорят, что за мгновение перед смертью за одну единственную секунду в уме человека проносится вся его жизнь. Это идеальный роман, который каждый держит у себя в уме, но никто не может написать. На линии огня люди молчат; а слова редки и дороги. «Не бойся свиста пули, не услышишь той, которая попадет в тебя…»

Хорошо воспитанная страна

Краина — это хорошо воспитанная страна. Здесь живет самый вежливый народ в Европе. В Кордуне, Бании, Лице или недалеко от Книна с вами каждый традиционно поздоровается, скажет «добрый день» и спросит, как вы поживаете.

В этом ясно чувствуется отличие от Белграда, в котором, едешь в лифте с соседями по лестничной площадке, не здороваясь, стоишь перед неприятным молчанием и взглядами, полными непонятного нетерпения, зависти или равнодушия. Если это цена цивилизации, то я навсегда останусь первобытным человеком.

По пыльной проселочной дороге шагает старик с ружьем на плече. Он несет с собой аккуратно свернутую брезентовую палатку, сельскую сумку и топорик, чтобы рубить ветви для палатки и дрова для костра. Возвращается на передовую, потому что уже скосил траву со своего бедняцкого поля.

— Помоги вам Господи! Как дела, люди?

Это «как дела» не только простая вежливость. Его действительно интересует, как живут люди, которых он встречает в своем небольшом мире, ограниченном горами и враждебностью. Он развязывает кисет и предлагает нам угоститься домашним зеленоватым табаком. Я чувствую себя виноватым, имея пачку «Кента» в кармане.

«Помоги вам Господи!»[1] — традиционное сербское приветствие. В наше время чаще всего встречается в сельской местности. Ответом на него служит фраза «И тебе помоги Господи!»[2]

— А как у вас дела? — спрашиваем его, а он сворачивает сигарету и отвечает:

— Потихоньку…

Это «потихоньку» содержит в себе какую-то тихую скромность живого существа, брошенного в вихрь истории, в нем скрывается и боязнь сглаза, зазнайства, хвастовства, которые могли бы привлечь зло. «Потихоньку».

— Как дела? — спрашивает двенадцатилетний босоногий мальчишка в порванных штанах. Он самый старший из девятерых детей одинокой вдовы, живущей в деревянной постройке над Двором на реке Уне[3]. Он серьезен и вежлив, потому что заменяет мертвого отца, торжественно пожимает руку каждого из нас в пустом, с выжженной травой, заброшенном поле.

— Как дела? — спрашивает потрепанный жизнью солдат и протягивает руку полковнику Войничу. Они земляки, родом из одного села. Здесь вообще никто никому не отдает честь. За два года войны я ни разу не видел построения. «В колонну по два, шагом марш!» — здесь никому неизвестная команда. Впрочем, как же построить в одну шеренгу стариков, которые пришли заменить погибших сыновей, и безбородых юношей? Эта армия с самого своего создания истинно народная: немного гайдуков[4], немного родственников. Та формальная армейская дисциплина, без которой, как думается, армия не может состоять, здесь не существует. Но как только неожиданно прогремит выстрел, все на месте как один.

И одеты они по-разному: кто-то в военных рубашках старой армии, кто-то в трофейных комбинезонах от Кикаша[5], кто-то в маскировочной форме. На головах можно увидеть какие угодно головные уборы: от сербских шайкач[6] и беретов до кепок, ушанок и пилоток… Обувь тоже разнообразна: у кого сапоги, у кого опанки[7], можно увидеть и американские ботинки со шнуровкой и, конечно же, кроссовки всех видов от простых бедняцких до фирменных спортивных «Рибок» для теннисистов и бегунов. «Когда наталкиваюсь на группу одинаково одетых солдат, тут же открываю огонь», — рассказывает офицер в черной майке. — «Это точно не наши».

— Как дела? — спрашивает баба Даница Обрадович на самой высокой высоте западного православного мира в селе Дивосело[8] недалеко от Госпича[9]. Она сидит за замаскированным листьями тяжелым пулеметом «Браунинг» и беспомощно разводит руками, извиняясь, что кроме воды нечем нас угостить. Баба Даница — вышедшая на пенсию повариха семидесяти лет, в пенсне, какое обычно носят бабушки, в форменной военной рубашке, но в тапочках, которые называют домашними туфлями. Именно она обучила своих односельчан стрельбе из миномета и пулемета. Старушка расположилась на вершине, с которой далеко просматриваются позиции неприятеля и опасно открытые фланги позиций обороняющихся сербов, куда часто проникают диверсионные группы, прячась за густым кустарником. Почти каждую неделю она теряет двоих-троих товарищей по борьбе. Этот красивый зеленый край пахнет смертью. У человека возникает ощущение, что на него со всех сторон смотрят глаза убийц, и что он совсем не может защитить себя. Мужчины из отряда бабы Даницы заросли двухнедельной бородой, они разговаривают, держа палец на курке автомата. Я был много где, видел многое, но, мне кажется, что никогда в своей жизни я не был так близок к смерти как на этой высотной позиции в Дивоселе, а ведь эта местность (какая ирония!) называется Великий край!

— Пришлите хоть какую-то помощь, кого найдете! — постоянно просит нас старушка, которую намного легче представить себе рядом с плитой, чем с «браунингом».

— Пришлите добровольцев, армию, хоть кого-то! Мы здесь долго не протянем.

Перебежав простреливаемое пространство, спрашиваю у одного из её людей, что он думает о неприятелях, которые находятся с другой стороны луга и рощи:

— Эх, какие они могут быть?… Такие же несчастные, как и мы здесь. Бедняки, брат, но, как и мы, здесь родились и знают каждый камень.

Прошло 20 дней после этой встречи. Дивосело сравняли с землей, всех оборонителей села убили. После продолжительной артиллерийской подготовки, длившейся 16 часов, хорватская армия под предводительством международных псов войны и наемников вошла в Дивосело и уничтожила все живое. Пришедшие позже военные ООН не могли найти ничего живого — ни кота, ни собаку, ни даже овцу!

Баба Даница была зарезана прямо за своим пулеметом, из которого выпустила все пули. Я могу себе представить, как из кустов на маленькую полную старушку добродушного вида выскакивают легионеры в черном с ножами в руках. Это сцена преследует меня. Может, я сделал не все, что мог? Может, надо было стать посреди белградских площадей и кричать изо всей силы, просить помощи для бабы Даницы и ее людей. На белградских рынках я вижу женщин ее возраста, которые жалуются на цены при покупке перца на зиму: у них та же самая походка, так же вены выступают на ногах, такие же веснушки на руках, тонкая оправа очков. У бабы Даницы не было привилегии заготовить что-то на зиму— сидя за пулеметом, иногда за минометом, она защищала урожайное обилие золотой осени на белградских рынках и покупателей, которые думают, что пришел конец света из-за высоких цен на перец.