Момо Капор - Смерть — это не больно Страница 2

Хорватия отпраздновала великую победу своих воинов в Дивоселу над бандитами, бунтовщиками и сербскими террористами, участники битвы получили награды. Оркестры исполняли марши. Красавицы телеведущие с улыбкой на губах рассказывали о последнем хорватском подвиге. В село Медак[10] возвращены обнаженные тела людей: горла перерезаны, головы разбиты пополам. Многие тела сожжены. Хорватской общественности никто не объяснил, что главой «бандитов, бунтовщиков и террористов» была одна добродушная старушка, которая защищала свой дом, кошку и курицу. Одежда оборонявшихся была сожжена, она была настолько бедной, что никто на нее не позарился. Военные ООН не нашли ни единого личного предмета. Плохо смотрели. В тени дерева, под которым когда- то стоял «браунинг», в увядшей траве остались очки бабы Даницы (плюс три с половиной), левое стекло было разбито. В этих разбитых очках, в маленьких кусочках стекла умножается небо, которое видит всё и всё помнит.

За монастырской трапезой

Только в военное время всеобщей бедности и голода один уже давно забытый обычай — благодарственная молитва Богу перед едой — приобретает снова смысл и значимость. В монастыре Святого Михаила в Крке[11] игумен, отец Бенедикт, мелодичным баритоном произносит эту молитву прямо так, как ее читали в 1350 году, когда эти святые стены были воздвигнуты. Обед постный, монастырский: горсть маслин и тарелка чорбы[12]. Епископ Далматинский, владыка Лонгин, крупный молодой человек с курчавыми черными волосами и бородой, в которой видна седина, благословляет пищу. Среди трапезничающих и Игорь Михайлович Стрельцин с Урала, бывший артиллерист и художник, путешествующий от монастыря к монастырю, молясь за спасение сербского народа. Как и в старые времена, подобно витязям давних времен, монастырь охраняет отряд солдат; Враги заняли высоты всего в двух километрах отсюда, и все же сюда приходят многие паломники, и каждый из них, согласно старинному обычаю, находит здесь кров и еду.

Во время еды разговаривать не принято: молодой послушник читает жития святых и мучеников. Разговор начинается только тогда, как владыка перекрестится и поблагодарит Бога за обед. Его грудь украшает особый золотой крест, знак сана, с крупными, удивительно сияющими опалами лазурного цвета. Этот драгоценный камень добыли из рудника рядом с австралийским городом Аделаида. Владыка несколько лет провел в Австралии, основав в недрах серой австралийской пустыни церковь, подобную раннехристианским катакомбам — так церковь, пусть даже на какой-нибудь метр, ближе к матушке-Сербии. Это богомольное место, вырубленное в утробе пустыни под кенгуру и гиенами, — одно из чудес далекого континента (далекого от чего?). Вырубили ее и украсили сербы — искатели опалов, найдя при этом довольно богатую жилу этого драгоценного камня. Владыка удивляется, что я переворачиваю вверх ногами фотографии из Австралии, которые мне показывает. А я просто всегда верил, что люди с той стороны планеты ходят вверх тормашками. Длинный массивный дубовый стол под сводами монастырского атриума — настоящий обеденный стол, за ним говорят о жизни, религии, истории и искусстве, пришедшие беженцы рассказывают о своей беде как на исповеди. Игорь Михайлович Стрельцин читает пролог монаха Пимена из пушкинского «Бориса Годунова»:

Еще одно, последнее сказанье —И летопись окончена моя,Исполнен долг, завещанный от БогаМне грешному…

Здесь каждое слово и опыт любого человека принимают с должным вниманием, как новую драгоценную рукопись в древнюю монастырскую библиотеку. В этом каменном здании составляли планы восстаний против турок, прятали харамбашей[13], плели заговоры, читали старинные книги, скрывали изгнанных, хоронились в дали от дорог и любопытных глаз.

Размещенный на самом дне созданной природой зеленой котловины, окруженный, будто змеёй, рекой Кркой, монастырь Святого Михаила всегда был прибежищем для изгоев, последним приютом для богобоязненных, несчастных, неспособных вписаться в светскую жизнь людей.

Это святое место представляет собой некую грамоту из камня на право владения землей, это неоспоримое доказательство того, что сербы из Краины достигли высшей степени духовности еще в 14-ом веке. И сербам, несмотря на все обрушивающиеся на них беды и болезни, удалось сохранить слабый огонек свечи перед иконой Пресвятой Богородицы, держащей на руках Христа, который ласковым взглядом прощает нам грехи.

Последние полвека Хорватия, как злая мачеха из сказки, прятала Краину от глаз мира, засыпав ее гарью и пеплом. Мало кто знал, что в ней живёт столько сербов… А они все то время жили будто в резервации. Уже после нескольких километров шоссе, идущие от моря в направлении гор, превращаются в проселочные дороги и козьи тропы в лесных зарослях. Сербы будто жили тайно, разговаривая полушепотом у костра, пока чаша терпения не переполнилась, и на дорогах не появились поваленные деревья, а жители Краины не вышли из древних лесов как свободные люди. Наконец, очнувшаяся Краина надела кровавое платье своих прадедов.

На литургиях Стрельцин кланяется иконам до земли черной, кладет поклоны, ударяя лбом о стертые каменные плиты, и крестится по старому русскому обычаю широко и патетично.

Эта война против Православия, кроме всех остальных причин, ведется еще для того, чтобы уничтожить доказательства, что здесь когда-то жил и существовал сербский народ. Во время операции хорватских войск «Равни Котари-Масленица»[14] в 1993 г. были разграблены и разрушены башня Стояна Янковича[15] и его дом, в котором родился автор «Весны Ивана Галеба» Владан Десница, потомок сердаря[16]. Подвергся пушечному обстрелу монастырь Крупа[17], в котором уже несколько месяцев не встает с постели больной игумен, отец Павел Козлица, он старается принять под монастырский кров и накормить толпы беженцев из Южной Далмации. Бомбили этот монастырь из гранатометов большого калибра, но Бог направил снаряды в холм рядом с дорогой, идущей сверху от городка Кистаня. Владыка Лонгин, выгнанный из своей резиденции в Шибенике[18], выбрал Крку в качестве пристанища на время войны.

Люди, которые сюда приходят, не имеют с собой ничего кроме потертых подошв своей изношенной и пыльной обуви и немногих личных вещей в сумке. И у монахов ничего нет, но они немногим монастырским добром — терпким вином, черным хлебом, старыми книгами и холодной ключевой водой — делятся с каждым, кто им окажет честь своим приходом. За столом, плита которого стерта локтями и ладонями многих гостей, собрались, таким образом, представители старейших человеческих занятий: священник, воин, земледелец и представитель искусства, в данном случае, художник.

Это скромный Божий народ задается вопросом, нападет ли Америка на сербов, как пригрозил президент Соединенных Штатов? В этом вопросе есть некоторое затаенное упрямство и скрытая надежда упертого человека. С таким великим и мощным противником мы еще никогда не мерялись силами!

Кто знает, почему я вспомнил своего старого друга Джона Джонсона, которого все зовут Джи-Джей!? Он известный нью- йоркский репортер телеканала Эй-Би- Си, черная звезда Гарлема. Подумалось, комментирует ли он по-прежнему в семичасовом выпуске, высказывается ли «за» бомбардировку сербских позиций? Знает ли, что я здесь, среди монахов и военных? Разве не было бы лучше, если бы и он сюда пришел помолиться Господу, чтобы Бог выдернул его из бессмысленного круговорота, в котором сначала зарабатываешь, а потом тратишь? Поставлю свечу на вечерней литургии за старого Джи-Джея.

Игорь Михайлович Стрельцин спрашивает, почему хорваты хотят нас истребить. Монах считает, что это оттого, что их мучает совесть! Уже два раза в своей истории согрешили они против христианства, совершили страшнейшие преступления над нами, а мы им простили. Тогда нужно уничтожить немых свидетелей. Свидетели не только живые люди, но и кладбища, церкви, монастыри… И разрушают их и землей забрасывают только по этой одной причине.

В течение своего путешествия через две сербские республики во время войны, рассказывает художник, он часами проходил мимо брошенных и разрушенных домов. Интересно, что остались целыми только дымоходы, словно памятники исчезнувшей теплоте домашних очагов. Дома разрушены с одной и другой стороны. Из-за чего? Майор ему объясняет, что ненависть обладает большой силой, она страшна как водяной поток и разрушает все, что стоит у нее на пути. Поэтому в народе верят, что тот, у кого разрушен дом, никогда не вернется на это место. Инстинкт разрушения сильнее осознания пользы. Стрельцин не понимает этого. Если враги заняли сербские дома, почему беженцы страдают во дворцах спорта и других убежищах? Разве не было бы лучше, если бы они вселились в оставленные неприятелем дома и работали бы на земле?