Николай Скоморохов - Служение Отчизне Страница 11

— Мне ни разу не приходилось еще латать дыры на нашем самолете. Я знал, что вы скоро вернетесь с победой. Поздравляю, командир, от всего сердца.

Мартюшев — уважаемый в эскадрилье человек, мой друг и наставник в житейских делах. Тридцатисемилетний сверхсрочник, он в свое время летал стрелком с В. А. Судецом в Монголии. Его оценка для меня многое значила.

На войне смена настроений происходит с невероятной быстротой. На второй день не вернулся с задания Коля Аверкин. Его все ценили за сердечность, душевность, веселый нрав. Он всем был нужен. И вдруг Коли нет среди нас. В столовой вечером остался нетронутым ужин, никто не прикасался к его аккуратно заправленной койке. Не хотелось верить в гибель товарища.

Мы долго не ложились спать, каждый высказывал предположения о том, что могло случиться. Но ни один из нас не делал вывода о том, что исход будет благополучен. Мы знали, что он пошел преследовать бомбардировщик на запад в море. Заснули каждый со своими мыслями.

Перед рассветом я проснулся от необычного шума, в нашей комнате. Что произошло? Для подъема не настало время. Открываю глаза, вижу: стоит моряк, размахивает руками, рассказывает что-то моему соседу. У того недоуменная физиономия: он смотрит на моряка, на меня и тоже, как и я, толком не понимает, кто перед ним и что происходит. Затем чей-то крик: «Коля, Аверкин, это ты?» Мы все повскакивали, подхватили его в объятия. Качать не удалось: потолок низок, — стали мять его, обнимать. Требовали наперебой, чтобы он нам сообщил, как он вернулся с того света.

И вот какую удивительную историю он нам рассказал.

Преследуя разведчика, он выпустил несколько очередей, немец стал нырять в облака. Аверкин за ним. А затем откуда-то появились «мессершмитты», которых он вовремя не заметил. И тогда выбили дробь по бронеспинке несколько снарядов, он понял, что ему, наверно, отсюда не выбраться. Его сбили в 40 километрах от берега. Он на парашюте благополучно приводнился. Несколько часов болтался среди холодных волн, перебирая в памяти свою короткую жизнь и совершенно не находя выхода из создавшегося положения. Правда, человек всегда на что-то рассчитывает, надеется. Так и он думал: может быть, где-то пройдет корабль и заметит парашют. Но вскоре и парашют утонул. Вечером, когда окончательно окоченел, вдруг в сумерках увидел всплывающую акулу. Его охватил неимоверный страх: откуда они в Черном море? Акула в это время преспокойно приближалась к нему, и на ней вдруг появился человек. «Кто ты, отзовись?» — раздалось по-русски. Аверкин сообразил, наконец, что это подводная лодка. Но чья? Непонятно. Ведь по-русски и немцы могли говорить. Вытащил пистолет, а с лодки снова: «Плыви сюда, нам некогда волынку тянуть». Вот это «волынку тянуть» и успокоило Аверщна. Свои. Забрали его подводники, подсушили, отогрели, чаем напоили и на берег высадили.

Жизнь между тем продолжалась и приносила новые радости и огорчения. После первого сбитого «фоккера» командиры стали относиться ко мне с большим доверием. Во всяком случае, чувствовалось, что «сюрпризов» от меня не ждали, только оказалась такая уверенность преждевременной. Отправились мы с Сергеем Шахбазяном снова на разведку. По пути встретили облачность. Нам бы повернуть обратно: слепому полету не были обучены. Нет, мы стали искать долины и ущелья, пытались преодолеть горный хребет. Северовосточнее Туапсе нашли лазейку, проскочили в район разведки: Краснодар, Крымская. Но по мере нашего продвижения на запад облачность сгущалась и понижалась, а мы все шли вперед, по крупицам собирая данные о противнике, не подозревая о том, что по собственной воле попадаем в западню. Выполнив задание, решили возвращаться, воспользовавшись прежней лазейкой. Но не тут-то было. Она оказалась закрытой облаками. Что делать? Под нами — оккупированная врагом Адыгея.

О вынужденной посадке не хотелось и думать. Где же выход? я проклинал себя за то, что вопреки здравому смыслу в самом начале не повернул обратно. Оставалось одно: пробиваться сквозь облака через горы. Спросил Шаха, согласен ли он. Тот в ответ одобрительно покачал крыльями. Решено. Даю команду Шаху на пробивание облаков и сам лихо вхожу в них.

Вначале все шло нормально, затем в облаках началась болтанка. Мой самолет стало бросать вверх, вниз, скорость то нарастает, то падает. Мелькнула мысль: прыгать. Я ни разу еще не пользовался парашютом, не знал, каково будет. Так уж случилось, что не пришлось выполнить тренировочный прыжок. Мысль о прыжке отброшена, а что же делать?

С трудом установил постоянную скорость: 320 километров. Затем поставил машину так, чтобы она шла без кренов с небольшим набором высоты. И вдруг до меня доходит, что иду-то я курсом вдоль Кавказского хребта, а не поперек его, как следовало бы. И никак не могу сообразить, как этот курс взять. Пока размышлял, высота стала уменьшаться. Перевел самолет в набор, довернулся вправо, поставил самолет поперек хребта, прошел минут 5—6, смотрю, снова курс не тот. И опять начинай сначала. Набрав высоту около 3 тысяч, прошел минут 5—6 в горизонтальном полете, проверил курс и стал снижаться. Скорость разогнал до 450 километров в час — это для ЛАГГ-3 немалая скорость. Тяну ручку на себя, снова становлюсь в горизонтальный полет уже на высоте 1000—1500, на компасе снова 140 градусов, то есть я опять практически иду вдоль гор.

Снова поворот вправо, но, оказывается, это не так просто. Хочу повернуть вправо, а мне кажется, что машина и без того идет с большим правым креном. Страшное дело иллюзия. Неимоверного труда стоило мне выйти на верный курс. Я весь мокрый. Плохо представляю себе, где нахожусь. Не знаю, что с Сергеем…

Все это напомнило мне случай на Волге, когда мы, пацаны, ныряли под баржи. Сначала под одну, потом сразу под две. И как-то получилось, что рядом появилась третья, а я этого не заметил. Нырнул, а как вынырнуть — не знаю: куда ни ткнусь, всюду днище. Решил, что пошел вдоль них, рванулся туда-сюда — нет выхода. Полуживой выбрался тогда из глубины.

…Точно такое же чувство безысходности испытывал я и сейчас. И вдруг в небольшом просвете облаков засинело море. А я был убежден, что кручусь над горами, боялся столкновения с ними. Разворот, снижение, выскакиваю из облаков на высоте метров 600, перевожу дух, встаю в вираж, верчусь на месте и соображаю, как к берегу выйти. Вышел из виража, посмотрел на компас, установил курс перпендикулярно к берегу, то есть по кратчайшему расстоянию, и пошел на северо-восток.

Минут через б—7 увидел береговую черту. Радости не было конца. Выскочил где-то между Лазаревской и Сочи.

Теперь надо разыскать Сергея. Жму кнопку передатчика: «Шах, я Скоморох, если слышишь меня, иди к Сочи, я там стану в вираж». Шахбазян не мог ответить: у него был только приемник, но он, переживший точно то же, что я, услыхал меня, взял курс на Сочи. Прямо над центром города и состоялась наша встреча. Мы здорово обрадовались тому, что все обошлось хорошо. Наше настроение омрачала только перспектива встречи с командирами. Что скажем? Разведданные у нас скромные, возвращались домой, как провинившиеся школьники.

Не буду рассказывать, что было на земле. Нам крепко досталось, особенно мне, ведущему. Надвигалась и более сильная гроза, да прошла стороной. Случилось так, что к нам прибыл командир дивизии Герой Советского Союза полковник Н. Ф. Баланов. Узнав о нашем полете, вызвал к себе, подробно расспросил каждого и пришел к такому выводу: несмотря на то что мы поступили вопреки здравому смыслу, пробиваясь через ущелье за хребет при явном ухудшении погоды, потом все же проявили выдержку и находчивость. Следуя логике, за первое — заслуживаем наказание, за второе — похвалы: плюс да минус — остается ноль.

— Впредь не допускайте таких глупостей, — сказал комдив, — а сейчас вы свободны. А с вами, Скоморохов, я завтра сам полетаю, посмотрю, что вы за птица.

Откровенно говоря, после этого случая облака нас стали меньше страшить, а для боя это значило многое.

Утром следующего дня мы снова встретились с Балановым: выше среднего роста, плотный, с мужественным лицом, в блестящем кожаном реглане, сверкающих хромовых сапогах, он покорял всех с первой встречи. Умел во всем разобраться, легко решать любое дело, умно поговорить, посмеяться.

И вот мне предстояло идти с ним ведомым. Мы взлетели. Был воздушный бой. Крутились, как в чертовом колесе, Баланов несколько раз заходил в хвост к «мессерам», но не стрелял. Ничего не понимая, я поражался этому. Однако предпринимать что-либо не решался. Тянулся за Балановым, как нитка за иголкой, зорко охраняя его. Бой закончился вничью.

На аэродроме Баланов выскочил из кабины до невероятности разгневанный. Таким у нас его еще не видели. Бросился к капоту, откинул его и зло ругнулся: лента с патронами не была присоединена к приемнику оружия.

— А ты чего не стрелял?

— Вас прикрывал…

— Кто вас так учил? Ведомый не только прикрывает, но и атакует, когда нужно!