Валериан Якубовский - Дезертир Страница 12

— Даже следственных? — удивился Невзоров. — Любопытно. Послушаем.

— Слободская красавица Дунька в Ильин день пошла на лесные вырубки за малиной и не вернулась. Два дня искали ее и не нашли. И если б не слободской пасечник Олекса, никто не узнал бы, куда девалась Дунька. Рядом с вырубкой находилось болото. В жидкой трясине, прозванной "Черным омутом", он заметил Дунькину косынку, которая осталась на поверхности и, как живая шевелилась под струйками выходящего из глубины болотного газа.

Догадливые слобожане урезонили недогадливых. Дуньку-де зацеловал леший, а Дунька не снесла позора и кинулась в омут.

Накануне годовщины со дня ее гибели Шилов, залезая вечером на полати живо представил себе бросающуюся в омут обезумевшую красавицу, а ночью увидел сон, будто к ней на бережок спустился леший да так застонал, что листья посыпались с дремучих деревьев.

Утром, провожая в стадо буренку Шилов встретил меня и спросил:

— Хочешь настоящего лешего увидеть?

— Опять сон?

— Сон… Пойдешь?

— Пойду.

Отпросившись в ночное, мы взяли с собой отцовскую шубейку и окольными путями отправились к слободскому болоту. Увидев стожок сена на лесной опушке, мы забрались наверх, к стожарам, чтобы подождать рассвета, потому что леший должен явиться к водяной Дуньке на восходе солнца. Попотчевав друг друга полдюжиной деревенских поверий про нечистую силу, мы повернулись на спину и долго всматривались в ночное августовское небо. Большая Медведица опустила хвост — минула полночь. Сон смыкал ресницы.

— А если мы уснем? — зевая, спросил я Шилова.

— Тогда все пропало. Нельзя спать.

Восточная часть неба мало-помалу стала наливаться бледным румянцем. Редкие звезды начали меркнуть и постепенно терялись из виду. Сжимаясь от холода, мы сползли со стога и перепорхнули к Черному омуту, скрывшись в могучих лапах огромной ели. В лесу еще было темно. Как-то невзначай перед глазами с ветки снялась и зачирикала птичка. Ей отозвалась другая, и лес наполнился разноголосым свистом.

Начиналось утро. По верхушкам деревьев скользнули первые лучи солнца. В розовом тумане зашумели неспокойные осины. Все ожило, заговорило, задвигалось в ожидании чего-то необыкновенного.

— А что, если он не придет?

— Кто?

— Леший.

— Сейчас придет.

На дальних подступах к болоту затрещали сучья. Какое-то живое существо медленно подкрадывалось к болоту.

— Тише, — прошептал Шилов, — идет.

Мы уткнули головы в разостланную шубейку и перестали дышать. Страх овладел нами. В конце концов любопытство взяло верх. Мы приободрились, зорко вглядываясь в то место, откуда доносился треск сучьев и хвостами вихрился молочно-розовый пар.

Показалась человеческая фигура в белой рубашке, без головного убора и с тальянкой на плече. Пугливо оглядываясь, она подошла к омуту, бросила под куст тальянку и стала на колени.

— Глянь-ко, Миша, — прошептал я Шилову, — нечистая сила, а рожа-то чистая, что у человека.

Шилов хитро улыбнулся:

— Неужто не узнал? Это же Николка, слободской парень, бывший батрачонок помещика Тарутина. Молчи. Мы его сейчас разыграем.

Позже я узнал, почему Шилов, приглашая меня к слободскому болоту, был так уверен в появлении "лешего". Он слышал от матери, что Николка за лето по праздникам не раз приходил на восходе солнца к Черному омуту поклониться водяной Дуньке, а в Ильин день обязательно придет, и Николка пришел.

Николка сам испугался своей затеи проникнуть в загробный мир и заговорить с мертвецом. Рука его так и тянулась, чтоб наложить на себя крест… Но Николка все-таки удержал душу за крылья и раскрыл рот:

— Дунюшка-а-а! Солнышко ты мое красное-э-э… Отзови-и-ись!

Шилов мигом сообразил, что ему делать. Он решил сыграть роль утопленницы-водяной и, закрыв рукой рот, припал к шубейке:

— У-у-у-у-у!

Казалось, голос его выходил из-под земли и глухо распространялся над Черным омутом. Оробевший Николка, услышав Дунюшкин голосок, начал свое слезное прошение:

— Дунюшка! Прости, что не уберег тебя от злого человека-насильника-а.

— Уходи, Николка-а! Не будет тебе прощения-а-а!

Николка не сдавался, неуступчивость утопленницы

заставила его трижды отвесить поклон Черному омуту, чтобы горячим усердием разжалобить холодную душу женщины, ушедшей в небытие. Но и это не помогло. Дунюшка больше не откликалась, и Николка утратил последнюю надежду получить успокоение от злого духа и утешить разбушевавшуюся совесть.

Тут он почувствовал, что надо уходить, что несговорчивая Дунюшка не примет его прошения, что дело может кончиться для Николки плохо. Пока он совершал обряд прощального челобития, Шилов, улучив момент, запустил комок земли в самый центр омута:

— Утоплю-у-у-у!

Николке почудилось, что Дунюшка с распушенной зеленой косой плеснулась в омуте и плывет к нему, чтобы утащить с собой. Николка, что помешанный, дико осклабился, замычал, вскочил на ноги, перекрестился и задал такого деру, что Шилов невольно захохотал и пустил вдогонку:

— Держи его-о-о-о!

Шилов торжествовал, что ловко одурачил Николку, а я чуть не плакал… Мне жаль стало этого честного парня, который взял на себя вину, что не защитил Дунюшку от насильника, и так жестоко поплатился за чужие грехи.

Осознав это, я предложил Шилову бросить тальянку в омут и повесить на языки замочки, чтобы никто не узнал печальной истории, которая произошла в Ильин день у Черного омута. Шилов обещал молчать, но тальянку Николки прибрал к рукам:

— Зачем бросать? Чтоб Дунька-водянуха там играла? Нет уж, дудки!

Шилов принес тальянку домой, спрятал на чердаке в куче пакли и забыл про нее. Осенью, когда мы уже ходили в пятый класс Удимской ШКМ. Татьяна Федоровна, подрядив мужика проконопатить стенку, которая промерзала в зимнее время, сбрасывала с чердака паклю и нашла тальянку:

— Ты откуда, дитятко, принес эту тальяночку?

Шилов рассказал матери о Николке, сорвав клятвенный замочек с языка. Татьяна Федоровна прикусила губу и ничего сыну не сказала, а утром уехала в город и увезла с собой тальянку. Что она там натрепала про Николку, никому неизвестно. Только на другой день пришел "черный ворон", и Николку арестовали. Говорили, что он сошел с ума, все ночи напролет перекликаясь со своей Дунюшкой, и умер в камере до суда…

— Понятно… Чисто сработано — не подкопаешься, — в раздумье проговорил Невзоров, не проронивший ни единого слова за время рассказа Ершова о Николке. — Однако, с какой стороны ни подойди к Шиловым, так или иначе пахнет какой-то уголовщиной. Только все это скрыто от постороннего глаза. А ведь Николка стал жертвой клеветы Татьяны Федоровны.

— Выходит так…

Видя податливость Ершова в оценке роли матери и сына Шиловых в гибели Николки, Невзоров пытливо взглянул на своего подследственного, надеясь найти в нем единомышленника, и обрушился на Шиловых.

— Неудивительно, — сказал он с твердой убежденностью, — что такие люди становятся убийцами и предателями. Почему? Потому что для Татьяны Федоровны преступные забавы сына дороже Николки. Мало того. У нее в крови неистребимая страсть приписывать свою вину другим и доносить на них властям.

Ершов не мог согласиться с доводами Невзорова, что Шилов — убийца и предатель, и попытался, конечно, возразить:

— Товарищ старший лейтенант! По-моему, в гибели Николки виновата одна Татьяна Федоровна, а Шилов тут ни при чем. Ведь сын за отца не ответчик?

— Это верно, — сказал Невзоров, — не ответчик. Но если сын во всем повторяет мать и соучаствует с ней в злодеяниях, он отвечает за себя, но вместе с матерью. Шилов сыграл роковую роль в судьбе Николки. Этого отрицать нельзя. Он с детства с пользой для себя усвоил мерзкую науку матери — лгать, доносить, наказывать безответных и многое другое — потому что эта наука возвышала Шилова над слабыми существами, которые, как мне кажется, боялись его подзатыльников, но и тянулись к нему, чтобы задобрить своего палача оградить себя в будущем от его тумаков. Припомните, Саша, избивал Шилов когда-нибудь учеников младших классов?

— Избивал, — признался Ершов. — Но это, мне кажется, были детские шалости — не больше.

— А вы избивали?

— Я? Я не избивал…

— Значит, не шалости — закономерность… Кому перепадало в детстве от родителей, тот не считает зазорным давать волю и своим кулакам. А слово "бить" — одного корня со словом — "убивать". Вывод сделайте сами…

О ночном походе к Черному омуту Невзоров записал целую страницу, поставил на полях вопросительный знак, перевернул листок и поднял на Ершова брови с готовностью слушать дальнейшие показания:

— Скажите, Саша, выполнял ли Шилов общественные поручения в школе?

— Конечно, выполнял, — не задумываясь, ответил Ершов. — Такая потребность появилась у него после нашей ссоры.