Николай Александров - Севастопольский бронепоезд Страница 12

Головин и Кочетов оказались настоящими энтузиастами стрелковой подготовки. Кочетов раздобыл где-то две снайперские винтовки для тренировки лучших стрелков.

Через неделю после начала работ в цех вместе с Головиным пришел еще один капитан. Неторопливо обошел платформы, остановился около паровоза. Головин что-то говорит ему, показывая то на бронеплощадку, то на паровоз, но мы ничего не слышим: в цехе страшный грохот, работает одновременно несколько пневматических молотов и зубил — рубят и клепают сталь. Лейтенант Кочетов побежал с докладом. Через несколько минут вернулся.

— Вот и командир бронепоезда прибыл… Капитан Саакян. Тоже из-под Одессы, — сообщил он.

В это время завыли сирены. Никто не двинулся с места.

— Почему люди не идут в укрытия? — спросил с удивлением новый командир.

— Да разве их заставишь уйти? — развел руками Головин. — И слушать не хотят.

— Если будем обращать внимание на каждую тревогу, — вставил кто-то из рабочих, — то и работать некогда будет. А фашистам того и надо.

Так и трудились: за стенами цеха грохочут взрывы, осколки барабанят по крыше, а люди не покидают своих мест.

Как-то по дороге на завод встретился я со своим другом Петром Пилецким: вместе служили на 39-й батарее в Одессе.

— И вы здесь? Какими судьбами?!

— Здесь вся наша батарея, — сообщил он. — Расположились в Казачьей бухте. [54]

Мы сразу же пошли к капитану Головину. Он без долгих слов отпустил меня повидать боевых друзей.

По дороге Петя Пилецкий поведал мне о делах батарейцев. 39-я участвовала в боях до последнего дня обороны. Своим огнем она прикрывала эвакуацию войск из города. Батарейцы уходили последними. Построили плоты, погрузили на них все, что можно было. А что не могли захватить с собой, уничтожили.

Буксир вывел плоты в море. Спокойное плавание длилось недолго. Налетели фашистские самолеты. Бомба угодила в буксир, и он затонул. Вражеским летчикам и этого показалось мало. На бреющем полете они делали заход за заходом, бомбили, обстреливали плоты.

Батарейцы установили «максимы» на самодельные вертлюги. Ударили по самолетам из трех пулеметов и всех винтовок. Успех был неожиданный: головной «юнкерс» врезался в море. Это немного охладило пыл фашистов. Хотя они и продолжали атаки, но уже не с таких малых высот. Моряки приободрились, усилили огонь. Один из самолетов задымил, повернул к берегу. За ним и остальные убрались восвояси.

Все понимали, что самолеты каждую минуту могут появиться снова. Но духом никто не пал. Подобрали людей с затонувшего буксира, оказали помощь раненым. А тут и ночь опустилась. В темноте самолетов можно было не опасаться. Но поджидала другая беда. Поднялся сильный ветер. Плоты бросало, волны перекатывались через них. Ослабли крепления, бревна того и гляди рассыплются. На счастье, подоспела наша подводная лодка. Она подобрала батарейцев и доставила в Севастополь.

В главной базе артиллеристы обратились к командованию с просьбой не разлучать их. Сейчас формируется подразделение, костяком которого будут уцелевшие моряки с 39-й.

И вот я снова вижу своего бывшего командира Шкирмана. Он уже капитан. Обнял меня, как сына. Нас окружили друзья. Начались бесконечные расспросы.

Самым печальным для меня было сообщение о Тане Селюйшой. Познакомились мы с ней перед [55] самой войной, когда она прибыла к нам на батарею. У нее было совсем юное румяное лицо, пепельные волосы. Однажды вечером, когда на небе уже высыпали первые звезды, я сидел на копне сена у блиндажа и, отдавшись мечтам, тихо играл на гитаре. Мысли о Тане никак не выходили из головы. Как-то сама собой вырвалась из груди песня и понеслась, словно запоздавшая на гнездовье чайка:

Дивлюсь я на небо

Та и думку гадаю…

Но не допел я свою любимую песню. Сзади что-то зашуршало, я оглянулся и чуть не ахнул от удивления и радости. Позади, чуть склонив голову набок, стояла она — лейтенант медицинской службы Таня Селютина.

— Пойте, пойте, — сказала мягким грудным голосом. — Вы хорошо поете. Я уже давно вас слушаю.

И она села рядом.

Я спел еще несколько песен. Потом завязался разговор. О многом мы переговорили в тот лунный вечер. Я узнал, что Таня сирота, воспитывалась в детском доме. Рассказал ей о себе. Эта беседа как-то сблизила нас. Потом она частенько наведывалась в наш дзот. Я учил ее играть на гитаре, стрелять из винтовки, вместе пели любимые песни.

И вот теперь узнаю, что Таня тяжело ранена в голову и живот. Ее успели отправить на Большую землю, но следы ее затерялись.

Пробыл у товарищей до обеда. Пора было возвращаться.

— Ну, как настроение? — спросил Головин, выслушав доклад о прибытии.

— Будто в родной семье побывал, товарищ капитан!

— Надо, чтобы и наш экипаж стал такой же боевой семьей, — заключил он.

Вечером состоялось комсомольское собрание. К нам прибыли комиссар бригады Ехлаков и начальник политотдела Ищенко. Вопрос был один: создание комсомольской организации бронепоезда и выборы бюро.

Комиссар рассказал о положении на фронте. Много [56] теплых слов в наш адрес сказал Ищенко. Он назвал лучших комсомольцев, отличившихся на постройке бронепоезда, поставил их в пример всему экипажу.

Избрали бюро. На заседании снова выступил Ищенко.

— Предлагаю избрать секретарем Александрова. Имеет боевой опыт за плечами, да и опыт комсомольской работы тоже есть.

Я был удивлен и, признаться, даже растерялся. Справлюсь ли?

А обстановка на фронте становилась все более тяжелой.

29 октября в Севастополе было введено осадное положение. Эскадра покинула севастопольские бухты. Противник приближался. Военный совет флота обратился к морякам с призывом: мужественно, до последнего вздоха отстаивать колыбель Черноморского флота — Севастополь.

1 ноября противник занял Бахчисарай. Мы спешим с постройкой бронепоезда. Чтобы не тратить времени на ходьбу, переселились из казармы в вагоны, стоявшие на путях недалеко от завода. Для командного состава выделили пассажирский, краснофлотцы разместились в трех теплушках. На колесах будут у нас и склады боеприпасов, и мастерские, и кухня, и санчасть. Вагоны для них матросы вместе с железнодорожниками оборудуют на станции.

2 ноября Головин послал меня туда проверить, как идут работы. Оборудование вагонов подходило к концу. Потолковав с ребятами, я уже собирался уходить, как вдруг лицом к лицу столкнулся с машинистом в промасленной спецовке.

— А, морячок, — улыбнулся он. — Прижился в Севастополе?

Это был тот самый машинист, с которым я ехал из Джанкоя в Севастополь. Михаил Владимирович Галанин. Я рассказал ему, что пока еще не воюю, строю бронепоезд.

— Бронепоезд, говоришь? — заинтересовался он. — А экипаж набрали?

— Да, в основном сформирован.

— И машинисты есть? — допытывался он.

— Пока еще нет. [57]

— Так какой же это бронепоезд без машиниста? Где твое начальство? Веди к нему.

«Вот, — думаю, — отчаянная голова. Сам напрашивается туда, где жарче».

На завод пришли вместе. По дороге Михаил Владимирович рассказывал, как прорывался со своим паровозом из Симферополя, когда в город ворвались немцы.

Это было 31 октября. Симферопольский узел опустел. На станции остались лишь подрывники и небольшая команда бронепоезда «Войковец», который отправлялся последним. Но тут случилось то, чего никто не ожидал. Паровоз бронепоезда вышел из строя.

На станции еще находились секретарь парторганизации депо Ларионов, заместитель начальника депо Михаил Блинов, машинист Михаил Галанин, его помощник Женя Матюш и кочегар Иванов.

— Надо любой ценой спасти бронепоезд, — сказал Ларионов. — Паровозов нет, остался только один, маломощный. Бери, Миша, «овечку», экипируйся — и в путь добрый.

Вскоре бронепоезд стоял уже под парами, готовый к отправлению. Дежурный по станции поднял сигнал. Короткий свисток паровоза — и поезд тронулся в путь. Через несколько минут Симферополь скрылся из виду.

Разъезд Булганак (ныне станция Чистенькая) проехали без остановки. Дежурный по станции только и успел крикнуть:

— Следи за воздухом!

Не успел бронепоезд проскочить станцию Альма, как над ним действительно появилась группа самолетов. Они начали бомбить мост, чтобы преградить путь составу.

«Только бы взять этот крутой подъем!» — думал Галанин, а вслух то и дело требовал:

— Больше пару! Больше давай пару!

Ребята старались изо всех сил. Пот градом катился с их лиц.

Рядом раздался взрыв. Осколки бомбы попали в открытую площадку. Было убито несколько человек из команды. Осколком второй бомбы перебило воздушную магистраль паровоза. Поезд остановился. Выяснив обстановку, [58] командир скомандовал:

— Полный вперед!

— Есть полный вперед! — ответил Галанин. — Но ехать будем без автотормозов.