Георгий Кубанский - Команда осталась на судне Страница 12

Он не спеша обошел траулер, сделал нужные распоряжения, Быков с Оськой оборудовали крохотный – метров на тридцать – ярусок. Он походил на обычный перемет, каким ловят на небольших реках.

В первый подъем попало восемь штук трески. На нескольких крючках наживки не оказалось: возможно, добыча сорвалась, пока поднимали снасть с глубины?

Быков принялся потрошить улов, посматривая издали, как Оська наживляет крючки яруса. Внимательно проверив содержимое тресковых желудков, он вытер нож и поднялся к Ивану Кузьмичу.

Капитан сидел за столом в шапке и меховых сапогах. На плечах у него был наброшен альпак из цигейки.

– Треска ровная, говоришь? – спросил он, выслушав короткий доклад Быкова. – Кормится по-прежнему капшаком?

– Капшаком, – подтвердил Быков.

– Как наполнены желудки?

– Можно сказать... набиты.

– А печень?

– Покрупнее стала.

– Хорошо! – одобрил Иван Кузьмич.

Неловко действуя одной рукой, он раскрыл судовой журнал и записал:

«Треска продолжает двигаться под дрейфующим траулером. Кормовая база – капшак. Концентрация, судя по увеличивающемуся весу печени, устойчива».

Иван Кузьмич отложил журнал и достал из ящика промысловый планшет.

Быков почтительно следил за тем, как капитан делал пометки на карте. Старый рыбак знал, что такое промысловый планшет. И оттого, что капитан занес на карту принесенные им сведения, крохотный ярусок сразу приобрел в глазах Быкова большое значение.

– Продолжай проверку, – напутствовал его Иван Кузьмич. – За желудком и печенью следи особенно внимательно. Сытая рыба не спешит, движется еле-еле. Голодная треска мигрирует либо в поисках корма, либо к нерестилищам. Сегодня она здесь, а завтра... ищи ее. Посматривай, чтобы крючки при спуске не путались. Небось забыл уже, как ярусом-то ловят?

– Я этим делом с малолетства занимался, – с достоинством ответил Быков. – Несколько лет только и знал, что крючки наживлять.

– И по загривку доставалось? – невольно улыбнулся Иван Кузьмич.

– Нельзя без этого, – по-прежнему серьезно ответил Быков.

Недолгая беседа с Быковым несколько успокоила капитана. Но стоило ему выйти из надстройки, и непрочное спокойствие сразу развеялось.

Увиденное на палубе не радовало. Приборку сделали наспех. Под увязанным по-походному вдоль борта тралом виднелись осколки битых кухтылей – стеклянных поплавков, поддерживающих на плаву верх тралового мешка. Старший механик со своими людьми заделывай брезентом пробоину над машинным отделением. Обработка улова шла вяло.

– Рыба замерзла, – доложил старшина второй вахты. – Кипятку нет. Отогревать ее нечем. Вот копаемся: вытаскиваем с под низу рыбку, какая еще не совсем примерзла. Не работа... Морока!

Иван Кузьмин представил себе, как солят треску в трюме почти в полной темноте. Там сейчас больше напортят, чем насолят.

– Ладно! – Он с деланной беспечностью махнул рукой. – Оставим эту рыбку для камбуза.

И тут же прикинул на глаз: «рыбки» оставалось на палубе не меньше пяти тонн.

Последний резерв

С утра на море опустился плотный туман. В двух шагах трудно было разглядеть человека. Помощь могла пройти в нескольких десятках метров и не заметить бедствующего траулера. Палубные работы в тумане пришлось значительно сократить. Зато посты наблюдения были удвоены.

Начиная с первого удачного подъема, людей на палубе «Ялты» постоянно не хватало. За рыбоделы ставили всех, кто был свободен от своих прямых обязанностей. Но стоило омертветь машине, и матросов оказалось слишком много. Чем занять их?

Стремительно сокращающийся полярный день удавалось заполнить без особого труда. Но уже к обеду траулер тонул в непроглядной тьме. Команда скучивалась в салоне. И тогда появлялся новый враг – неизвестность. Удастся ли тем, кто придет на помощь «Ялте», за короткий серый день найти дрейфующий траулер? Что делается на фронтах? Целы ли семьи в Мурманске?.. Думы об этом не оставляли людей весь бесконечно долгий вечер.

Хуже всего, что единственную действительно неотложную работу так и не удавалось выполнить. Сперва небо заволокло тучами, а теперь туман не давал определить местонахождение траулера.

Лишь на третью ночь дрейфа облака расступились. В неширокую полосу проглянули неяркие северные звезды.

Вахтенный бросился будить старшего штурмана.

Не прошло и трех минут, как Анциферов с секстаном поднялся на ходовой мостик.

Пока он готовился произвести нужные наблюдения, тучи сомкнулись. Несколько позже на западе очистился клочок ясного неба. Но и он продержался недолго. Мутная пленка затянула его, а потом и вовсе закрыла.

Остаток ночи Анциферов терпеливо мерз в холодной рубке, с опушенными инеем машинным телеграфом, компасом и штурвалом. Надежда сменялась разочарованием и снова надеждой... Под утро опять поднялся туман. Продрогший до костей, спустился старший помощник в салон, желая избежать лишь одного – вопроса капитана: « Определился? »

Капитана в салоне не было. Его вызвал Корней Савельич.

В холодной каюте помполита, на столе, Иван Кузьмич увидел две эмалированные ванночки – одну с инструментами и вторую с шариками из марли и ваты.

– Опять! – поморщился Иван Кузьмич.

– Вы боитесь перевязки, как школьник зубного врача, – укоризненно заметил Корней Савельич.

Последние дни оказались для Ивана Кузьмича тяжелым испытанием. Приходилось напрягать всю выдержку, волю, чтобы скрыть от подчиненных свое нервное и физическое состояние. Весь день он был на глазах у людей. А тут еще Корней Савельич со своими заботами.

– Не вовремя вы затеяли все это, – недовольно заметил капитан. – Весь день я на ногах...

– Напрасно, – перебил его задетый словом «затеяли» Корней Савельич. – Надо больше доверять людям. Тогда незачем будет одному подменять всех. Вы вмешиваетесь в распоряжения старшего механика. Сами ставите вахты...

– Когда вы станете капитаном, будете держаться по-своему, – перебил его Иван Кузьмич.

– Вы капитан. Можете приказывать на судне любому! – повысил голос и Корней Савельич. – Но когда человек ранен, не ваше слово решающее, а мое. Будь вы хоть трижды капитаном, а мои предписания потрудитесь выполнять. Садитесь.

– Что у вас за тон? – возмутился Иван Кузьмич. – Что за тон?

– С больными я разговариваю так, как они заслуживают. Три дня вы не даете мне обработать вашу рану. Чего вас после бомбежки понесло с раздробленной кистью на переход? Есть и у меня предел терпению. За каждого раненого отвечаю я. За вашу руку с меня спросят.

– На этом мы закончим ненужный разговор. – Иван Кузьмич выпрямился и пристукнул здоровой ладонью по столу, как бы ставя точку.

– Рано кончать, – отрывисто бросил Корней Савельич. – Главное я еще не сказал.

– Давайте... Главное!

– Нельзя тяжелораненых и обожженных держать на голодном пайке.

– Что же я могу сделать? Даже при нашем, как вы сказали, голодном пайке хлеба хватит всего на два дня. Не больше.

– Нельзя кормить раненых только треской и пересохшим хлебом. Нельзя! – настаивал Корней Савельич. – Им нужно молоко, масло.

– Где я возьму вам масло? – вспыхнул Иван Кузьмич. – Молоко!

– В аварийном запасе спасательных шлюпок.

– Вы с ума сошли! – Иван Кузьмич даже отступил на шаг от помполита. – Окончательно сошли с ума.

– Я предлагаю вам вскрыть...

– Не желаю вас слушать, – оборвал его капитан. – Не желаю!

– Я не прошу, Иван Кузьмич. Не забывайте, что я не только фельдшер... После гибели капитана мы действовали заодно. По-моему, это давало хорошие результаты.

– О правах вспомнили! – Иван Кузьмич тяжело опустился в кресло. – Так, так! Ответственности я никогда не боялся. И сейчас не боюсь. – Иван Кузьмич подошел к иллюминатору, постучал зачем-то в замерзшее стекло и, не поворачивая головы, бросил: – Вызовите... старшего помощника.

Спустя несколько минут Анциферов выслушал приказание капитана и удивленно посмотрел на него.

– Знаю. Все знаю! – раздраженно предупредил Иван Кузьмич вопрос, готовый сорваться у старшего помощника. – Раненых кормить надо. Возьмите боцмана и выполняйте.

– А теперь... – Корней Савельич проводил взглядом Анциферова до двери и произнес спокойно, словно и не было сейчас резкого объяснения, – я обработаю вашу руку. И попрошу, хоть на этот раз, не подгоняйте меня. Садитесь.

Он снял повязку с руки Ивана Кузьмича. Внимательно осмотрел распухшую темную кисть, чернеющие края рваной раны.

Иван Кузьмич морщился, глядя на ловкие руки старого фельдшера. Скоро ли конец этой мучительной процедуре? Больше ни о чем сейчас он думать не мог.

Анциферов вбежал в каюту без стука. Бледный, потерявший привычную строевую подтянутость, невнятно пробормотал что-то.