Рой Якобсен - Ангел зимней войны Страница 13

Антонов спросил, в ответ Суслов опустился на стул и закрыл лицо руками. Остальные заговорили между собой, мне показалось, речь шла о водке и сигаретах. Вдруг учитель снова взвился.

— А всего через два месяца мальчишка украл другого коня! — радостно перевел Антонов. Рубщики хохотали и хлопали в ладоши.

— Тоже на продажу?

Учитель смотрел на Михаила затравленно, как на безнадегу.

— Это не важно. Важно, что он деградировал как личность. Мораль истории такова: мальчишка стал продажным человеком.

С нетерпением дождавшись, пока Антонов все переведет, они еще помолчали — ждали, когда я скажу свое слово, но я безмолвствовал, и младший из братьев задал волновавший всех вопрос:

— Он хотел продать и этого коня тоже?

— Да, — ответил учитель бесцветным голосом и демонстративно замолчал.

— Он не желает продолжать разговор, — сказал Антонов.

Рубщики стали наседать на учителя, они и грозили, и улещивали. Надар вскочил со словами, что прибьет его, учитель рявкнул в ответ то, что даже я понял.

— Идиота! Ничего вам больше не скажу!

— Он назвал нас всех идиотами. Тебя тоже.

— Меня?

— Да, и финн тоже, так и сказал.

Михаил процедил что-то сквозь зубы, учитель смутился.

— Михаил ничего такого не сказал, — тут же выпалил Антонов и сцепил руки на груди.

— Врешь, — ответил я. — Переводи!

— Не буду.

Я вынул из короба с дровами топор, положил его на стол и сказал Антонову, что у него ровно одна минута. Он боязливо посмотрел на Михаила.

— Он пригрозил убить учителя, если тот не расскажет дальше, — произнес Антонов бесстрастно и потупился, словно он тоже считал, что учителя надо заставить говорить. Я заметил, что остальные не сводят с нас глаз.

— Мы должны помогать друг другу, — сказал я.

Антонов глянул на меня с недоумением.

— Мне это переводить?

— Да.

— Но мы хотим услышать, чем все кончилось.

— Я не знал, что ты говоришь по-фински так хорошо, — сказал я, он удивленно зыркнул на меня, потом гордо кивнул.

— Я много чего умею. Но мы хотим дослушать историю. Это наше право!

Я был с ним согласен, но боялся, что уступчивость повредит моему авторитету, а между тем учителю явно не терпелось узнать, о чем мы говорим. Я придвинул к нему топор, положил обе руки учителя на рукоять и сказал:

— Скажи ему: пусть защищает себя.

Антонов взглянул на меня очумело, но перевел, и Суслов отдернул руки от топора, словно обжегшись.

— Он говорит, ему защищать нечего, — заржал карел.

— Пусть рассказывает.

Антонов вдохнул и рыкнул что-то учителю в лицо, тот беспомощно откинулся назад. Остальные громко захохотали.

Я притянул Суслова назад, к столу, и жестом объяснил ему, что выбора у него нет. Он заговорил, но голос звучал безжизненно и равнодушно, как речитатив в пустом храме. Рубщикам опять не понравилось.

— Это саботаж, — сказал Антонов и уж собрался рыкнуть на учителя еще раз, как его опередил Михаил, судя по всему, снова пригрозивший Суслову расправой. Тот обреченно замахал руками, продолжая нудно бухтеть.

— Теперь он говорит, что история закончилась, когда мальчишку похвалили вместо того, чтобы наказать. Это в ней единственный поучительный момент. А твое мнение?

— А зачем он рассказал, что парень украл другого коня?

Антонов перевел вопрос. Суслов отвечал как приговоренный к казни.

— Говорит, мы его вынудили.

— Так это неправда?

— Правда, но это уже лишнее доказательство, ненужное — ну, того, что мальчишка испортился, стал продажным. Вот что он говорит, но, по-моему, недоговаривает, просто чтоб мы от него отвязались.

В первый раз увидев Антонова, я подумал: что-то с ним не то. Так пугает нас звереныш, с рождения ведущий себя не как остальные, мы ведь не ждем, что собака будет петь, а дрозд блеять. Дело в том, что Антонов всегда выглядел так, словно работает дома, на своем поле, рубит и сгребает граблями в какой-нибудь ясный и мирный летний денек, и это было непостижимо, ведь мы все тут одичали, перестали себя за эти недели узнавать, и вот этого непрошибаемого Антонова так заела чья-то болтовня.

— По-моему, он просто сволочь, — все не мог угомониться карел. — Наверняка он и еврей, и цыган тоже, я слышал, такое бывает.

Я опять сказал ему, что он здорово шпарит по-фински, хотя он сажал по ошибке в каждую фразу.

— Это дело нелегкое, — сказал он примирительно и потянулся, как после тяжелой работы.

Учитель воспользовался заминкой и пристроился полежать на лавке с ведрами. И тут твердь у нас под ногами тряхануло так, что с полок посыпались стаканы и чашки, а стекла обоих обращенных к дороге окон внесло в дом.

Убедившись, что никто не ранен, я выскочил на улицу и увидел, что ближайший дом, один из тех, в которых Николай топил печь, разрушен прямым попаданием, крыша и стены пылали, среди руин бегали люди с ружьями и санитар со скатанными носилками. В ответ ударила артиллерия Илюшина, а стоявшие вокруг развалин церкви танки тронулись с места и вереницей потянулись на север.

Я рванул выше, к дому бабки Пабшу — он стоял как стоял, темный и заброшенный. А из соседних домов выскакивали солдаты, их было несколько десятков, и исчезали в ближайшем окопе. Человек шесть пытались потушить полыхавшую полевую кухню, мельтешили солдаты и офицеры, мешались звуки, и я впервые увидел зарево в лесу на той стороне озера: это били финские орудия, они стояли у самой паромной переправы.

Я вернулся к рубщикам, они испуганно вжимались в пол, выбирая из волос и одежды осколки и щепы, только Михаил заколачивал фанерой выбитые стекла, как безумный твердя одну и ту же фразу.

— Он говорит, что живой, — сказал Антонов. — Что будем делать?

— Не знаю.

Мы сидели и молча слушали войну, пока нам не показалось, что она зазвучала как обычно, а может, мы просто привыкли к новому звучанию.

— По-моему, Рождество, — сказал Антонов в пустоту.

— Да, — сказал я. — Вчера было…

Он задумался.

— Финское?

Я кивнул.

— Мы выживем? — спросил он.

— Да, — ответил я.

Он обдумал и эти мои слова.

— Откуда ты знаешь? — он выдавил улыбку.

Я попробовал тоже улыбнуться.

— Они отступают, — сказал я. — У них там тоже разброд.

Антонов выкрикнул несколько фраз по-русски, и все посмотрели на нас, ожидая чего-то.

— Ну а мы что?

— Я не знаю.

— Что финны сделают с нами?

— Тоже не знаю.

Родион был коренастым и крепко сбитым мужичком, и даже теперь, похудев и осунувшись, он совсем не казался хилым — этот механик с головой странной формы, обладатель пары дамских туфелек, которые он снова баюкал у груди.

— Формы на нас нет, — бубнил он. — Они могут принять нас за пленных или дезертиров, мы можем так и говорить.

— Русские нас не тронули, — сказал я, — поэтому как теперь посмотрят на нас финны, я не знаю. К тому же неизвестно, что вообще останется от города, пока финны его возьмут…

А потом я стал рассказывать о своем хуторе, это километров двадцать от города, в Лонкканиеми, сказал, что если все не против, мы может укрыться там, на хуторе есть и еда, и горючее…

Я разливался соловьем, а непрошеные мысли о том, каким образом эти доходяги по метровому снегу одолеют два десятка километров, в сорокаградусный мороз, да так, чтоб их не заметили ни финны, ни русские, плотной цепью лежащие по обеим сторонам озера, — эти мысли я старался задвинуть подальше, но тут потребовал слова Лев.

— Он говорит, что нам надо сделать из простыней накидки, как привидений изображают, — с улыбкой перевел его Антонов, — чтобы они нас не заметили.

— Я тоже об этом думал, — соврал я, раздосадованный, что мне не пришла раньше в голову эта простая мысль; в доме полно постельного белья, кипенно-белого, и машинка швейная есть. Братья тараторили, перебивая друг дружку, старались убедить остальных.

— Они считают, что надо попробовать, — сказал Антонов. — И я тоже «за». А лошадей мы не найдем?

Я задумался, мне уже хотелось отыграть назад.

— А учитель как думает?

Антонов поговорил с Сусловым, тот кивнул, он тоже готов был рискнуть. Я посмотрел на Михаила, и тот снова сказал «за», хотя вид у него был оглоушенный. Мы взглянули на Родиона, он лежал на коврике, закрыв лицо руками, красные отсветы от огня в печке блестели на лысине, мизинцами он мерно похлопывал по закрытым векам.

— Да! — сказал он, не глядя на нас. — Да, да, да!

Они были похожи на детей, которым удалось добиться своего, поэтому мы, не обращая внимания на грохот, от которого повыбило стекла и в восточной стене тоже, стали собирать по всему дому белые полотнища; мы оттащили в кухню Роозину машинку, братья кроили, а Родион с учителем строчили; они озорничали и болтали, переругивались и смеялись, им было глубоко плевать на грохотавшую за окном битву. Одно хорошо: они теперь будут заняты делом до утра, надо надеяться, потому что нам осталось одно только это игольное ушко. Как давно был сожжен Суомуссалми? Три недели назад, четыре? Целый человеческий век. Но потом снова возникли проблемы: братья требовали пуститься в путь как только маскировочные накидки будут готовы, Суслов, отчего-то ставший главным поборником этого безрассудного плана, возражал, Мне пришлось перейти на крик, чтобы заставить Антонова утихомирить их.