Владимир Лавриненков - «Сокол-1» Страница 13

Лев вышел при всем параде.

— Здравствуйте, Галина Иосифовна, большое спасибо, что пришли, я собирался навестить вас в первую очередь, а вы опередили меня.

— Как же, Левушка, могла я усидеть дома, когда вся Авдеевка о тебе говорит!

— Да неужели? И что же она говорит?

— Да то, Лева, что писал ты в своем последнем школьном сочинении.

— А что же я там писал?

— Я тебе сейчас прочту.

При этих словах она раскрыла свою сумочку, достала конверт, а из него извлекла вчетверо сложенный двойной тетрадный лист в линеечку, исписанный ровным почерком. Развернула его, начала читать:

«Кем я хочу стать? Пока не знаю. Знаю, каким мне хочется быть. Добрым и открытым, честным и смелым, стойким и решительным. Как Гаврош, Павка Корчагин. Но это, наверное, очень трудно. И я не уверен, что мне удастся быть таким».

— Вот, Левушка, — закончив чтение, сказала учительница, — о том, что ты стал таким, и говорят все в Авдеевке. А ведь для учительницы большего счастья не надо. Ее жизнь — в ее учениках.

Столь неожиданно обнаружившееся сочинение быстро перекочевало в семейный архив Шестаковых. А в руках у Галины Иосифовны появился фотоальбом со снимками испанских видов — корриды, тореадоров, — сделанных самим Львом, всегда носившим при себе фотоаппарат.

Закончилась эта трогательная встреча приглашением Шестакова на школьный комсомольско-молодежный вечер, посвященный героям Испании.

Лев даже не предполагал, насколько волнующим может быть возвращение в родную школу после долгих странствий и испытаний. Тихо и грустно он посидел на своей парте. Прошел по коридорам, где когда-то не раз стремительно проносился во время перемен… Все в этих стенах такое дорогое, столько хранят они чудесного, неповторимого, что при одной мысли об этом сердце заходится нежностью и благодарностью, потому что именно здесь он впервые всем сердцем почувствовал, какое это дорогое слово — Родина.

Олимпиаде не хотелось расставаться с Киевом. Но коль уж вышла замуж за военного, то будь готова ко всему. Побыл Лев совсем немного помощником командира эскадрильи на аэродроме под Киевом, а затем получил назначение в Ростов-на-Дону командиром отдельной истребительной эскадрильи. Вот по дороге к новому месту службы и заехали они в Авдеевку. Отпусками Лев не пользовался до 1939 года. Все не получалось. Прибыли из Испании — день и ночь писали подробные отчеты. Потом короткий отдых — и новая должность. Через месяц — повышение. И хоть Шестаков был молод и идеально здоров, но не трехжильный — усталость чувствовалась. Отоспался у матери в два-три дня, получил заряд душевной бодрости, побывал в школе, в железнодорожном депо, где работал слесарем-инструментальщиком — и снова зовет труба солдата в поход. А вместе с ним и его верную боевую подругу — стройную, милую Липу.

В Ростове-на-Дону стояло чудесное, теплое бабье лето — прекрасное время для полетов. Молодой командир эскадрильи, познакомившись с личным составом, вникнув во все, первым делом решил посмотреть на своих новых подчиненных в воздухе. Два дня летал с каждым по очереди в зону, где проверял всех на умение вести воздушные бои.

Результаты огорчили его. Летчики, обучавшиеся в упрощенных, не боевых условиях, казались ему медлительными, малоактивными. «Наверное, и я таким прибыл в Испанию, — подумал Шестаков. — Так что к ребятам особых претензий не предъявишь, но научить их настоящему бойцовскому искусству надо».

Однако об этом легко было думать. А как, с чего начать? Ведь придется ломать устоявшиеся порядки, традиции. А такое не проходит безболезненно. У него, конечно, отличный заместитель — прибывший вместе с ним из Испании старший лейтенант Матвеев. Политрук эскадрильи Юрий Борисович Рыкачев — подвижный, деятельный, все время жаждущий чего-то нового, интересного. Командир первого звена лейтенант Анатолий Комоса, по всему видно, человек надежный, готовый на все ради того, чтобы как следует обучить подчиненных. Ну, а как быть, например, с командиром второго звена лейтенантом Тытарем, если сдававший Шестакову дела комэск отрекомендовал его одним из лучших летчиков эскадрильи, а он в навязанном ему Львом учебном бою просто-напросто сорвался в штопор? И трудно было сказать, случайно ли это вышло у него. К тому же, но всему видно, — парень гонористый, привык ходить в «королях» и, если его развенчать, может вообще сбиться с правильного пути.

Одногодок Шестакова, поджарый, жилистый, Тытарь был из тех, кто ни в чем не умел уступать своего первенства. Лев понял сразу: удастся ему сделать своим другом и союзником Леонида Тытаря — многие трудности уберутся сами собой. Но как подобрать ключи к нему, до сих пор слышавшему в свой адрес только похвалы?

Попробовал поговорить, рассказать ему об Испании. Леонид как-то нехотя выслушал его, а потом будто вскользь бросил:

— Вам повезло — вы повоевали. Окажись на вашем месте, я тоже мог бы героем вернуться…

Кроме Тытаря, были и другие, с которыми требовалось найти контакт. Вывод один — больше работать с людьми. Но в эскадрилье партийная организация была еще малочисленна. Шестаков и Рыкачев, понимая, что в короткий срок ряды коммунистов не возрастут, особый упор делали на комсомольцев.

В канун отчетно-выборного комсомольского собрания в эскадрилью пришла бумага из вышестоящего штаба. Прочитав ее, Шестаков пригласил к себе комиссара и его заместителя.

— Посмотрите, — вручил он им листок с текстом, отпечатанным на машинке.

Оба пробежали его глазами и молча уставились на Шестакова, как бы спрашивая: «А что дальше?».

— А дальше, — сказал Лев, прочитав их мысли, — то, что мы должны активно включиться в конкурсные состязания на лучшую эскадрилью воздушного боя.

— Что же тут особенного, — ответил Рыкачев, — мы каждый год участвуем в подобных состязаниях.

— И какие места занимали? — голубые глаза Шестакова загорелись боевым азартом.

— Да где-то в конце всегда были…

— Вот-вот, в конце, замыкающими. Особенное же состоит в том, что мы должны выйти в лидеры.

«Да, напористый наш новый командир», — мелькнула у комиссара мысль. А вслух он сказал:

— Сложное это дело. Там такие зубры участвуют, что с ними не потягаешься.

— Подумаешь, — ответил Лев, — у нас тоже зубры… В Испании говорят: тореадорами не рождаются, ими становятся.

— В таком случае сдаюсь, — поднял руки вверх Рыкачев, — и тут же иду к людям, растолковывать, что к предстоящей «корриде» мы должны прийти во всеоружии.

— Отлично, Юрий Борисович, при таком согласии мы горы свернем.

На отчетном собрании Лев выступил сам.

— Гораздо лучше все идет, — сказал он, — когда намечаешь себе большую цель и любой ценой стремишься ее достичь. Тогда жизнь и служба приобретают четкий смысл, что уже само по себе является хорошим стимулятором. Нам нужно включиться в борьбу и победить в летных состязаниях по воздушному бою. Если мы этого не добьемся, значит, даром едим государственный хлеб, и не летчики мы, а извозчики. В том, что вы можете выйти в лидеры — не сомневаюсь. Техника пилотирования у всех приличная. Добавим к ней боевую выучку и будем в дамках.

Видел по лицам, по реакции в зале: не все с энтузиазмом восприняли его предложение. Комоса со своими летчиками, конечно, поддержит. А Тытарь? На мгновение вспыхнул задорный огонек в его глазах, но тут же угас. Как-то неопределенно поелозил на стуле Ломазов, летчик, не очень-то рвавшийся к полетам, озабоченно хмыкнул подумывавший перейти в транспортную авиацию Лобзарь.

Подошло время утверждать проект решения собрания. Председатель сказал:

— Кто за то, чтобы внести в проект предложение командира эскадрильи включиться в борьбу за первое место в состязаниях по воздушному бою?

Проголосовали единогласно.

— Значит, дело пойдет! — удовлетворенно потер руки Шестаков.

Однако дело пошло не сразу и не просто.

Лев, со свойственным ему азартом, горячился, торопил события. И сразу стал предъявлять к летчикам жесткие требования. До этого они летали в основном по кругу, по маршруту, в зону. Шестаков сразу же переключил эскадрилью на воздушные бои. Правда, перед этим провел совещание, рассказал об испанском опыте, растолковал, что истребитель рожден для боя и только для него, в этом главное его предназначение. В эскадрилье же получился невольный перекос — полеты ради полетов, а главное — бой — на втором плане.

Вроде бы все поняли Шестакова. То, что он говорил, звучало как аксиома, истина, не требующая доказательств. Но внутренне далеко не каждый мог быстро перестроиться, пойти на ломку старых представлений и привычек.

А когда изо дня в день до седьмого пота, с адскими перегрузками начали отрабатывать приемы воздушных схваток — некоторым стало не по себе. Да еще многих коробили тройки с минусами, которые решительно выставлял Шестаков. Особенно били они по самолюбию Тытаря. Между командиром звена и командиром эскадрильи назревал конфликт. И он был бы, не подвернись ситуация, сразу разрядившая обстановку.