Владимир Лавриненков - «Сокол-1» Страница 14

А когда изо дня в день до седьмого пота, с адскими перегрузками начали отрабатывать приемы воздушных схваток — некоторым стало не по себе. Да еще многих коробили тройки с минусами, которые решительно выставлял Шестаков. Особенно били они по самолюбию Тытаря. Между командиром звена и командиром эскадрильи назревал конфликт. И он был бы, не подвернись ситуация, сразу разрядившая обстановку.

Под 7 ноября в эскадрилье состоялось торжественное собрание, закончившееся праздничным ужином. Леню Тытаря как будто подменили: он шутил, заразительно смеялся, был весь словно на пружинах. Шестакову показалось, что это неспроста. Тытарь хочет в чем-то взять реванш. Но в чем? Все стало ясным, когда Леня во всю ширь растянул меха баяна, вышел в центр образовавшегося круга и, сам себе аккомпанируя, стал выдавать такую чечетку, какой даже Шестаков никогда не видывал. Тытарь был в ударе, работал, как говорится, по высшему классу. Все пришли от него в восторг. Танцор ни разу не взглянул на командира, но весь вид его говорил: «Мы, мол, тоже не лыком шиты!».

Лев любил такие вот натуры. И ценил азарт, искрометность. Но ему был дан вызов. Надо ответить.

— Липа, сбегай, принеси из дому патефон и пластинку с испанским танцем «Ага-га», — шепнул он незаметно жене.

Когда она вернулась, Тытарь, разгоряченный, под бурные аплодисменты величаво и торжественно «сходил со сцены».

Но вот раздались звуки незнакомой, зажигательной испанской мелодии. И на «сцену» не вышел, вихрем вылетел сам командир. Он «закатил» столь заразительный танец, что все сразу стали притопывать, прихлопывать, подкрикивать незнакомое, но всем пришедшееся по душе «Ага-га».

Под конец Лев стал выкидывать такие коленца, что все только диву давались. И странное дело: чем большим был успех Шестакова, тем светлее становилось лицо Тытаря. Он признавал превосходство над собой. Он, кумир эскадрильи, видел, что у него появился достойный соперник. Этот гордый казацкий парень понял, что и командир «не лыком шит», что ему ни в чем его не перещеголять, а коль так, то чего уж там «ломаться»!

Леонид пробежал по клавишам баяна, быстро подобрал мелодию «Ага-га» и как только закончилась пластинка, продолжил жизнерадостную мелодию на своем инструменте. Шестаков взглянул на него с благодарностью. Потом порывисто подошел к столу и на удивление всем стал с азартом виртуозно отбивать лихие перезвоны в такт этой удивительной мелодии. Тут уж и мертвый не смог бы устоять: все пустились в пляс…

Праздничное веселье затянулось до позднего вечера. А когда пошли домой, политрук сказал одобрительно:

— Ты человек-загадка, Лев Львович. Никогда не знаешь, что предпримешь в следующую минуту. Но главное, что это всегда с толком, с пользой для дела. Я не о пляске, а о том, что можешь ты вовремя оценить ситуацию, уловить настроение людей. И это не менее важно, чем личное боевое мастерство…

Политрук был прав. С некоторых пор и Тытарь всей душой потянулся к командиру. У него даже походка стала похожей на шестаковскую — уверенной, энергичной. Постепенно он перенимал и командирский летный почерк.

А там быть «похожими на командира» потянулись и другие, в том числе Ломазов, Лобзарь. Так Лев открыл для себя один из «секретов» командирской педагогики: хочешь, чтобы коллектив тебя поддерживал — будь в нем лидером во всех хороших делах.

Минуло еще несколько дней, и произошло событие, окончательно укрепившее авторитет нового командира: 14 ноября 1938 года по радио передали Постановление Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Ленина.

В первый момент он ушам своим не поверил, подумал, что ослышался. Ведь в те годы совсем немногие удостаивались столь высокой правительственной награды. О себе же Лев думал, что и орден Красного Знамени Михаил Иванович Калинин вручил ему, так сказать, авансом. И вдруг такая новость!

Вся эскадрилья пришла поздравить командира. А он, счастливый, взволнованный, снова и снова вспоминал все, что довелось пережить в Испании. Перебрал имена всех, не вернувшихся из жестоких боев. Скольких потерь можно было бы избежать, будь люди получше подготовлены к встрече с коварным врагом! Нет, надо ломать традицию «полеты для полетов», укоренившуюся в эскадрилье. Этому учит нас и партия: «Встречать врага во всеоружии!»

И Лев со своими помощниками горячо взялся за дело. Все было подчинено предельно напряженному ритму боевой учебы. Появился состязательный дух: кто лучше атакует, кто первым откроет огонь, кто ловчее вывернется из-под удара. Даже Жора Лобзарь так увлекся, что начисто забыл свою теорию о «спокойной жизни» в транспортной авиации.

И когда январские туманы вынудили летчиков сидеть на земле — они не находили себе места. Шестаков это время использовал с наибольшей эффективностью: сделал детальный анализ учебных воздушных боев, подвел первые итоги, а затем провел целую серию занятий по тактике действий авиации в Испании. Это были уроки, которые запомнились каждому на всю жизнь. Запомнились и сослужили добрую службу, когда черные тучи в июне 41-го нависли над нашей страной.

Шестаков с особым волнением рассказывал о борьбе с франкистской авиацией. Как раз в те дни пришло печальное известие: фашисты захватили Барселону — первый испанский город, увиденный Львом и полюбившийся ему. В памяти всплыли слова экскурсовода коммуниста Педро о том, что враг не бомбит богатые кварталы центра города — надеется еще вернуться. Тогда в возможность этого почти не верилось.

Как там сейчас чувствуют себя ребята, сменившие летчиков эскадрилий Гусева и Девотченко? Ох, и тяжело им, наверное. Взять бы да и махнуть туда со своими орлами. Вот была бы радостная встреча! Только сейчас не та ситуация. По всему видно, что республиканской Испании уже не поможешь. Ведь мрачная тень войны нависла над Европой, она приближается и к нашим границам. Надо готовиться к большим боям. Об этом и правительство заботится — пополняет эскадрильи молодежью. В первой половине февраля Шестакову представилась группа выпускников Сталинградского авиационного училища. Среди них выделялся чем-то отдаленно напоминавший Платона Смолякова совсем юный летчик Алексей Череватенко. Он, как и его товарищи, во все глаза глядел на командира эскадрильи — капитана с двумя орденами на груди — и не верил, что посчастливилось служить под началом такого героя. А ведь разница-то между ними была всего в два-три года.

Романтики, они ожидали, что первые слова Шестакова будут высокими и значительными, а он спокойно и просто задал самый прозаический вопрос:

— Вы давно что-нибудь ели? Наверное, проголодались?

Пришлось ребятам отправиться в столовую, а затем уж состоялся обстоятельный разговор с командиром. Он тщательно ознакомился с летными книжками выпускников.

— Маловат самостоятельный налет, — сделал заключение.

— В этом мы не виноваты, — ответил за всех Череватенко.

— А я и не говорю о том, — сказал Шестаков. — Просто досадно, почему в училищах так много дают теории и совсем мало практики? Надо готовиться к борьбе с сильным и коварным противником. Я убедился в Испании, фашиста голыми руками не возьмешь. Воевать умеет, и техника у него что надо.

Молодые ребята впервые слышали подобные откровения. Командир-«испанец» знает, что говорит…

Парни задумались над его последними словами, он заметил это, добавил:

— Но вообще-то не так страшен черт, как его нам малюют, бить его можно и в хвост и в гриву! Только для этого нужно боевое мастерство, а оно само не приходит, его нужно добывать, как шахтер уголек. С этого мы и начнем. Но сначала я лично проверю вас в полетах.

О том, как проходила проверка, рассказал в своей книге «Небо Одессы, 1941» полковник запаса Герой Советского Союза А. Череватенко. Вот что он пишет:

«На третий день мы с Шестаковым поднялись в воздух. Сидел он во второй кабине учебно-тренировочного истребителя, контролируя мои действия. Я боялся допустить малейший просчет при выполнении фигур пилотажа. Во время виража, что называется, перестарался, перетянул ручку, машина задрожала и едва не свалилась в штопор. Капитан вовремя отжал ручку управления от себя, после чего упражнение повторили несколько раз. Посадка прошла хорошо. Спрашиваю: какие будут замечания?

Комэск отчитал меня по первое число за ненужную спешку. Советовал вырабатывать в себе хладнокровие, делать все плавно, не обращать внимания на того, кто находится в задней кабине. Потребовал четкого выполнения виража, переворота через крыло, петли Нестерова. Предупредил, что плохо летать не разрешит. Я должен летать только отлично».

…Приближалось 23 февраля. Намечался двойной праздник — день рождения Красной Армии и принятие эскадрильей новой Военной присяги, утвержденной 3 января 1939 года.

— А каким был текст самой первой присяги? — заинтересовались молодые летчики.