Иван Сотников - Днепр могучий Страница 14

А что думает об этом член Военного совета? Командующий прошел к нему в соседний блиндаж и без обиняков высказал свои соображения. Лбом стену не прошибешь. А тут стена, и еще какая! На виду у, Киева их неудача была особенно огорчительна, и все же выход один — приостановить наступление и готовить новый удар.

Ватутин взглянул на Хрущева, Хрущев — на Ватутина. В-своем мнении они единодушны. Самое трудное сейчас взять трубку «ВЧ» и сообщить Москве о неудаче, Москве, что затаив дыхание ждет совсем других вестей с фронта, вестей, на которые она отвечает залпами своих салютов.

На пути к машине Ватутин повстречал раненого. Санитары остановились и опустили носилки на землю. Один из них бойко отвечал на вопросы командующего. Да, оттуда. Без передыху жарит. Всю землю исковырял. Раненых вывозить не успевают. А этот сапер — парень геройский. Комдива выручил. Конец бы тому. Как, говорите, выручил? Слышит, мина тяжелая шршр… шршр… Такую услышишь издалека. Здесь одно — ложись. А он видит, комдив открыто стоит в траншее, — в один миг к нему и заслонил. Ну, и зацепило. А за час до того танк подбил, и ничего. А на этот раз не повезло парню — в ногу угодило. Вот машин нет, в расходе.

Раненого смутило внимание генерала, и он молча смотрел на него черными блестящими глазами.

— Ну, спасибо, герой, — наклонился Ватутин и осторожно взял солдата за плечи, — большое спасибо. Орден в госпиталь пришлю. Валей Шакиров, говоришь? Очень хорошо. Спасибо, друг, запомню. Машину сюда! — повернулся он к адъютанту. — Лично отвезите в госпиталь. Я на другой уеду.

Бесхитростный рассказ о подвиге сапера взволновал командующего. Возвращаясь в штаб, он всю дорогу обдумывал предстоящие бои, а мысли его почему-то беспрестанно перебивались воспоминаниями о раненом сапере. Герой и есть. Бесстрашный народ! С такими да не взять Киева! Не может того быть. И командующий чувствовал, как в душе постепенно таяла горечь всех неудач.

Новые планы и решения обещали успех. Лишь требовали осторожности, быстроты действий, скрытности. В своем замысле они ясны и просты. Обмануть Манштейна и, разбив его ударом на новом направлении, освободить Киев. Букринский плацдарм притянул главные силы киевской группировки немцев. Искусно продолжая атаки, надо сковать силы Манштейна, убедив его, что именно тут решающий удар. А тем временем основную массу пехоты, артиллерии и танков перебросить отсюда на север и, создав там перевес сил, ударить на Киев.

Значит, перехитрить Манштейна! Что ж, у Ватутина не первая с ним встреча, и он не раз уже бивал фельдмаршала на полях сражений. Судьба словно нарочно сводила их на фронтах войны одного против другого. В свое время оба они на одинаковых должностях служили в генеральных штабах своих армий, только Манштейн начинал эту службу лет на двадцать раньше Ватутина. Ватутин еще не выезжал на фронт, а Манштейн слыл уже за видного стратега. Он предложил Гитлеру план прорыва через Арденны на Дюнкерк. Его корпус первым прибыл к Сене. Его дивизии не раз отличались в боях с обезоруженной Францией. Он, Манштейн, разрабатывал план вторжения в Англию. Там, на западе, слава дружила с ним.

Не то на востоке. Будущему историку, как и любому современнику, трудно понять, почему в германской армии Манштейн прослыл за «лучшего стратега восточного фронта». Разве потому, что его — ирония судьбы, что ли? — нещадно били на всех восточных фронтах. В сражении под Псковом Ватутин подсек основание клина его ударной группировки, нацеленной на Ленинград. Немецкие дивизии километров на сорок были отброшены тогда назад и более месяца зализывали свои раны. В следующем году фельдмаршал возглавил котельническую и тормосинскую группировки. Этими силами он пытался пробиться на помощь Паулюсу и опять потерпел фиаско. Часть этих сил разбил Ватутин, другую часть — Еременко. Третий раз Манштейн встретился с Ватутиным на Курской дуге. Побили Манштейна и здесь, хотя его войска были вооружены до зубов. Лишь за первый день они выпустили снарядов больше, чем при захвате всей Польши, а за три дня своего наступления больше, чем за всю войну с Францией. И вот еще встреча, уже на Днепре. Что ж, замысел нового удара рассчитан, чтобы разбить Манштейна и здесь. Впрочем, Ватутин ясно понимал — это не просто столкновение двух полководцев, а скорее — двух школ, двух армий, из которых в конце концов побеждала самая передовая и самая сильная.

Итак, перехитрить! Насколько велик риск, Ватутин понимал прекрасно. Разгадает противник — и трудности возрастут в геометрической прогрессии. А на севере они и без того огромны. Киев прикрыт там лесным массивом. Сплошная полоса засек, завалов, рвов. Мощные оборонительные рубежи своими флангами упираются в Днепр и Ирпень. Натиск должен быть быстрым и решительным. Задержись, и враг стянет сюда дивизии с юга. Тогда нечего рассчитывать на успех операции.

Темной ночью батареи букринского плацдарма начали оглушительную канонаду, под гром которой сотни орудий и танков двинулись с юга на север. К утру встал густой туман, сильно облегчивший маскировку. Большие силы шли на северный, лютежский плацдарм, где полк Щербинина теперь уже со многими другими вел тяжелые бои с противником.

Ватутин молча окинул взглядом длинные шеренги бойцов и офицеров. Без слов ясно, как много их, героев Днепра. Все они застыли в торжественном строю, и в их глазах искрились живые огоньки радостного возбуждения. Много, очень много наград прошло через руки командующего фронтом. Не перечесть, скольким героям вручал он ордена и медали. Но такого еще не было. Днепр! Это подвиг народа. И вот перед ним лучшие из лучших его сыновей. Ощущение необыкновенного душевного подъема охватило командующего, когда он шагнул к строю.

Самохин стоял в стороне, и его терзали разноречивые чувства. Обида или раскаяние, зависть или досада — он и сам не знал толком. Не случись той ошибки, стоять бы ему в строю вместе с Березиным и Жаровым, Румянцевым и Пашиным, многими и многими другими. А теперь хочешь не хочешь, а признайся, не выдержал и последним оказался там, где мог бы стать первым. Видно, прав, очень прав Березин, сказавший, что Леону недостало сознания понимать, что можно и чего нельзя. Только он должен — он ни перед чем не остановится — если не сегодня, пусть завтра быть вместе со всеми, в том строю, к которому приближается сейчас Ватутин.

Яков тоже не сводил глаз с командующего и был полон самых светлых чувств. А стоило ему взглянуть на Леона, и все разом меркло. Как он тогда не удержал Самохина? Не сделав этого, Яков вольно иль невольно в ответе за все, что случилось. Почему не всегда получается, как хочешь и как должно? Впрочем, отвлекаться уже некогда. После комбата вызвали Румянцева. Он твердым строевым шагом подошел к командующему, и тот вручил ему Золотую Звезду и орден Ленина. Румянцев не помнил, как Ватутин приколол к его груди Золотую Звездочку, как поздравил с наградой, пожал руку. Необыкновенный вихрь новых чувств захватил Якова, и в душе его будто вспыхнул жаркий огонь.

Голев заранее знал, что его нет в списке награжденных, и тем не менее был радостно возбужден. Еще бы, столько наград! Нет, он никому не завидовал: придет срок и каждый получит свое. А те, что отмечены сегодня, были истинно первыми из первых.

Но, радуясь за награжденных, Голев был поглощен и своими заботами. Он не сводил глаз с Ватутина. Помнит или не помнит? Впрочем, где же помнить? Изо дня в день столько лиц и фамилий, что не под силу никакой памяти.

Естественно, среди солдат и офицеров не было никого, кто не вглядывался бы в лицо Ватутина. Тем не менее зоркий глаз командующего, привыкший замечать все, вдруг выхватил из общей массы лицо Голева.

У Тараса перехватило дыхание. Неужто вспомнил? Нет, не вспомнил. Вдруг после вручения наград Ватутин подошел к Голеву.

— Где я вас видел, никак не припомню?

Тарас встрепенулся. Но, чувствуя явное расположение генерала и полагая, что напоминание ему тоже приятно, ответил:

— У вас дома, в Чепухино, товарищ командующий. Вы тогда погостить приехали, а мы на постое там.

— Помню, помню, — сразу оживился Ватутин и, уже обращаясь к солдатам, добавил: — Вхожу в родную хату, а они босиком в домино режутся… Тогда и познакомились. Значит, воюем? — опять обратился он к Голеву.

— Воюем, товарищ командующий, как все…

— Так и должно, солдат!

Командующий распрощался.

Здесь, неподалеку от Днепра, размещалось полевое управление штаба фронта. Офицеры — оперативники и разведчики, артиллеристы и авиаторы, танкисты и инженеры сидели у раций и телеграфных аппаратов, надрывались у телефонов, составляли схемы и таблицы, подолгу склонялись над картами. Глядя на них, командующий снова ощутил тот накал чувств, который всегда переживал в канун новых сражений и битв.

На длинном столе Ватутина развернуты целые полотна разномасштабных карт. На них условные знаки, обозначающие полки и дивизии. Остроконечными стрелами они наползали к зубчатому извиву Лютежской обороны, густо заполняли все пространство меж Днепром и Ирпенью от переднего края до самого Киева. Местами множество стрел, значков, цифр создавало угрожающую синеву. Но против нее уже вытянулись красные стрелы советских полков и дивизий, танковых бригад, значки артиллерийских групп и сильных резервов. Появились заштрихованные красным овалы и прямоугольники, куда будет обрушен огонь артиллерии и авиации. В этом кажущемся хаосе условных обозначений крылся строгий и четкий замысел, как ослепить, смять, уничтожить все, что мешает движению на Киев. Над этим работали сотни и тысячи людей… Стоит теперь подать сигнал, как мигом заполыхает огонь в красных овалах и прямоугольниках, как оживут эти пока неподвижные стрелы и там, где пунктир, протянутся неумолимые красные линии. Тогда от скоплений вражеских войск и техники останутся лишь обгорелые скелеты машин и пруды трупов — все сметут эти грозные силы, нацеленные сейчас на Киев, чтоб принести ему свет и жизнь!