Лоран Бине - HHhH Страница 16

19 мая 1938 года замечено движение немецких войск близ чехословацкой границы. 20-го в Чехословакии проходит частичная мобилизация, и тем самым очень четко дается понять: если на страну нападут, она будет защищаться[70].

Франция, с твердостью и оперативностью, каких никто от нее уже и не ждал, немедленно заявляет, что останется «верна всем пактам и договорам, которые заключила», то есть, по сути дела, обещает в случае немецкой агрессии оказать Чехословакии военную помощь.

Неприятно удивленная поведением французов Англия, тем не менее, поддерживает позицию своего союзника, правда, с одним небольшим уточнением, тоже вполне недвусмысленным: даже в случае вооруженного конфликта о введении частей британской армии на территорию Чехословакии не может быть и речи. Чемберлен[71] бдительно следит за тем, чтобы его дипломаты не выходили за рамки такой весьма неясной формулировки: «В случае европейского конфликта трудно сказать, будет ли вовлечена в него Англия». Раньше его знали более решительным.

Гитлер еще припомнит эти уловки, но сейчас он вдруг пугается и отступает. 23 мая он приказывает своему Министерству иностранных дел довести до сведения чехословацкого посла следующее: у Германии нет никаких агрессивных намерений в отношении Чехословакии, а сообщения о концентрации войск на границе ничем не обоснованы. Официальная версия гласит: передвижения войск близ границы — всего-навсего обычные маневры.

Но на самом деле фюрер вне себя от ярости. Гитлера преследует чувство, что Бенеш смешал его с грязью, он испытывает пока неосознанное, но явно усиливающееся стремление развязать войну. И 28 мая он собирает высших офицеров вермахта, чтобы рявкнуть, едва они войдут: «Мое непоколебимое решение — стереть Чехию с карты!»

Обеспокоенный вялой реакцией Англии на происходящее и явным ее нежеланием выполнять свои обязательства, Бенеш звонит чехословацкому послу в Лондоне и спрашивает, какие новости. Их разговор, записанный германской разведкой, не оставляет ни малейших сомнений, что у чехов полностью отсутствовали иллюзии в отношении английских коллег, начиная с Чемберлена, которому досталось больше всего.

— Чертов ублюдок только к одному и стремится — полизать задницу Гитлеру!

— Ну так вправьте ему мозги!

— Какие там мозги у этого старого осла, их же ни на что, кроме как учуять, где какой нацистский кобель ногу задрал, и вертеться вокруг этого места, не хватает!

— Поговорите в таком случае с Горацием Вильсоном[72]. Скажите, чтобы он предупредил премьер-министра: если мы все не проявим должной решимости, Англии тоже грозит большая опасность. Сумеете заставить его это понять?

— Да как можно говорить с Вильсоном! Он же настоящий шакал!

Немцы поспешили передать пленку с записью разговора англичанам, Чемберлен, похоже, сильно обиделся, разгневался и никогда уже не смог простить чехам оскорблений.

Тем не менее именно советник Чемберлена по особым делам Вильсон сделает попытку уладить отношения между Германией и Чехословакией с помощью английского третейского суда, вернее — предложит фюреру такую возможность. Но Гитлер сразу же — причем грубо — отмахнется от предложения:

«Только мне и не хватало британского представительства! Старый вонючий пес окончательно рехнулся, если надеется обвести меня вокруг пальца таким образом!»

Вильсон удивится:

«Если господин Гитлер имеет в виду нашего премьер-министра, то могу заверить, что премьер-министр отнюдь не безумен, его заботит исключительно, что будет с миром, и…»

А Гитлер разъярится еще больше:

«Замечания его жополизов мне неинтересны. Единственное, что меня интересует, — мой народ, живущий в Чехии, мой измученный надругательствами и пытками народ, об уничтожении которого размечтался гнусный педераст Бенеш! Я больше этого терпеть не стану. Ни один порядочный немец этого не потерпит. Слышите, вы, тупой боров?»

Стало быть, по крайней мере в одном чехи и немцы вроде как оказались едины: Чемберлен и его клика, считали те и другие, не более чем мерзкие жополизы.

Интересно, что Чемберлен куда меньше придирался к оскорблениям со стороны немцев, чем со стороны чехов, и впоследствии мы увидим, что зря.

А вот фрагмент назидательной речи нашего доблестного премьер-министра Эдуара Даладье[73], произнесенной им по радио 21 августа 1938 года:

«Застрянет ли Франция, которая все больше беднеет в самое опасное для нее время, на разногласиях, способных погубить ее будущее, когда авторитарные государства экипируются и вооружаются, нимало не заботясь о продолжительности рабочего времени, а государства демократические стараются добиться процветания и безопасности на основе 48-часовой рабочей недели? Пока международная обстановка остается столь напряженной, нам нужна возможность работать на предприятиях, обеспечивающих интересы национальной обороны, больше сорока часов — вплоть до сорока восьми».

Читая стенограмму его речи, я думал о том, что вечной мечтой французских правых было получше запрячь соотечественников. Меня возмущала реакционная элита, которая, ни черта не понимая, что происходит, мечтала только об одном — о возможности использовать судетский кризис, чтобы свести счеты с Народным фронтом[74]. Надо сказать, в 1938 году авторы редакционных статей в буржуазной прессе без зазрения совести клеймили тружеников, которые якобы не думали ни о чем, кроме возможности отгулять свой двухнедельный оплаченный отпуск.

Но отец очень вовремя напомнил мне, что Даладье как радикал-социалист должен был входить в Народный фронт, я только что проверил — и надо же! — в правительстве Леона Блюма[75] он возглавлял Министерство национальной обороны! У меня просто-таки дыхание перехватило, и я с трудом могу резюмировать: Даладье, бывший министр национальной обороны в правительстве Народного фронта, обращается к вопросам национальной обороны не для того, чтобы помешать Гитлеру расчленить Чехословакию, а чтобы изменить отношение к 40-часовой рабочей неделе, одному из главных завоеваний Народного фронта. На такой стадии политического маразма предательство становится едва ли не произведением искусства…

26 сентября 1938 года. Гитлеру предстоит выступление на массовом митинге в берлинском Дворце спорта. С утра он потренировался на британской делегации, которая явилась к нему с письмом Чемберлена об отказе чехов немедленно очистить Судеты. После слов «чехословацкое правительство считает предложение совершенно неприемлемым» Гитлер вскочил и направился к двери, затем вернулся, дослушал, а после этого начал браниться и вопить так, как сроду не случалось слышать переводчику дипломатических переговоров. «С нами, немцами, обращаются как с неграми! — надрывался фюрер. — Первого октября я получу от чехов все, чего хочу, а если Франции и Англии будет угодно нанести удар, мне плевать на это! Бесполезно продолжать болтовню, она ни к чему не ведет!»

Прокричав это все, он удалился, а потом, уже с трибуны, стоя перед толпой своих фанатов, продолжил:

«Двадцать лет травили немцев в Чехословакии, и немцы вынуждены были терпеть. Двадцать лет немцы рейха наблюдали за этим зрелищем. Они делали это не потому, что принимают такое положение вещей. Нет, они делали это потому, что были бессильны и беспомощны перед лицом своих мучителей, брошенные в этом мире демократий. Да, если здесь взят под стражу предатель или взят под надзор кто-то, рассыпающий проклятья со своей кафедры, то Англия в ярости и Америка разгневана. Это — те образцовые мировые демократии, что не произносят ни слова, когда сотни и тысячи изгнаны из своих домов, когда десятки тысяч брошены в тюрьмы или тысячи убиты. Мы получили великий урок за последние годы. Мы лишь презираем их за это. Мы видим в Европе лишь одну великую державу, возглавляемую человеком, который понимает отчаяние Немецкого Народа. Это мой большой друг, я верю, что могу называть его так, это — Бенито Муссолини… (Крики в зале: “Хайль дуче!”) У меня не осталось сомнений, что хотя характерной чертой немцев является способность выносить что-либо долгое время с большим терпением, однажды этому терпению приходит конец… Перед лицом объявленных Англией и Францией намерений устраниться от судьбы Чехословакии в случае, если судьба этих народов не будет изменена и эти территории не будут переданы, герр Бенеш нашел другой выход из положения. Он отдал приказ о передаче этих территорий. Он заявил об этом! Но что же он сделал? Он не передал территории, он просто сгоняет с них немцев… Мы видим ужасающие числа: в первый день было 10 000 беженцев, на следующий день — 20 000, ‹…› потом 90 000, 107 000, 137 000, и сегодня мы насчитали 214 000. Целые области обезлюдели, деревни сожжены дотла, и немцы изгоняются газом и гранатами. Бенеш же сидит в Праге и думает: “Со мной ничего не случится, Англия и Франция всегда помогут мне”. И сейчас, мои Volksgenossen[76], я считаю, что пришло время сказать, что к чему, так, чтобы он услышал… В конце концов, у герра Бенеша семь миллионов чехов, но здесь — народ в семьдесят пять миллионов. Я предоставил правительству Британии меморандум, содержащий последние и окончательные предложения со стороны Германии… Содержание этого меморандума вполне скромное: территории, немецкие в соответствии с их населением, и те, которые хотят перейти к Германии, принадлежат Германии. И мы не можем ждать, пока герр Бенеш получит шанс удалить с них один или два миллиона немцев; они должны перейти Германии немедленно!.. Я немного могу добавить к этому. Я благодарен мистеру Чемберлену за его услуги. Я заверил его, что немецкий народ не желает ничего, кроме мира. Однако я также сказал ему, что не могу отступить за границы своего терпения. Я также заверил его и повторяю это перед вами, что как только этот вопрос будет решен, у Германии в Европе больше не будет территориальных проблем! Я также заверил его, что у меня больше не будет интереса к чехословацкому государству, как только страна разрешит свои внутренние проблемы, то есть чехи разберутся с национальными меньшинствами мирным способом, а не посредством притеснения. Я гарантирую ему это! Нам вообще не нужны чехи. Тем не менее я заявляю перед немецким народом, что мое терпение в отношении проблемы судетских немцев на исходе! Я сделал герру Бенешу предложение, которое представляет собой не что иное, как предложение выполнить его обещания. Решение — за ним! Свобода или война! Он может либо принять мое предложение и дать немцам свободу, либо мы, немцы, добудем ее сами! Пусть мир хорошенько это усвоит».