Юрий Стрехнин - Здравствуй, товарищ! Страница 16

Желая перевести разговор на другое, спросил:

— Нас, вероятно, почти в одно время ранило? Меня — весной, как на границу вышли. А вас?

— Раньше, старшой, раньше! — небрежно бросил майор.

— Когда же?

— Зимой. Да что там вспоминать! Пей, старшой, во славу русского оружия!

— А в каких местах вас?

— В каких, в каких… — с шутливой ворчливостью проговорил майор, подвигая Гурьеву стакан с вином. — В районе Корсунь-Шевченковского.

— Да неужели? — Гурьев обрадовался. — Ведь и мы там воевали. Вы в Первый Украинский или во Второй входили?

— В первый.

— Наш! А какая армия?

Майор назвал свою армию и спросил, не в её ли составе был полк Гурьева.

— Соседи, значит… — улыбнулся майор, услышав ответ. — Да ты пей, пей, старшой. Вина хватает. Дуй до дна!

Вслед за майором Гурьев опорожнил свой стакан. Вино было замечательное, выдержанное, огонек так и пошел по всем жилам.

— Славная была баталия…

Гурьев был рад, что встретился с человеком, который тоже принимал участие в знаменитом сражении. Захотелось вместе вспомнить пережитое в те дни, знакомые дороги, села, бои. Но майор почему-то не был расположен к воспоминаниям. Он только подливал вина да приговаривал:

— Дуй, старшой!

На расспросы Гурьева — где тогда, под Корсунем, он воевал и как его ранило, майор отвечал односложно, названий деревень не мог припомнить, задал Гурьеву пару вопросов невпопад и в конце концов раздраженно сказал:

— Меня и ранило и контузило тогда — всю память из головы вышибло…

Чувствовалось, что майору просто не хочется говорить о том, о чем, наоборот, очень хотелось сейчас потолковать Гурьеву, как всякому фронтовику, встретившему фронтовика.

«Почему так? — удивлялся Гурьев, — Может быть, есть у него какая-то своя, личная причина, чтобы отмалчиваться? Не хочет — не надо». И Гурьев заговорил о другом.

Майор старался поосновательнее угостить своего гостя. Но Гурьев больше пить не стал. Несмотря на увещевания гостеприимного хозяина, поднялся, поблагодарил за угощение и, сказав, что утром, как они договорились, заедет, чтобы дальше держать путь вместе, не без поспешности ушел.

Федьков рылся на ощупь в повозке: все искал и не мог найти две пачки махорки, припрятанные на всякий случай. Хотел угостить Стефана, его отца и брата: бедствуют здешние без табака.

Огонек под таганком совсем уже затух. Стефан поднялся и побрел к калитке. Молча остановился там, глядя на темную улицу. Как всегда — ни огонька, ни звука… Но вот его внимание привлек приглушенный разговор возле соседней хаты. Он узнал голос соседа. Окликнул:

— Диомид!

Сосед отозвался. Стефан пошел на голос. Диомид стоял за плетнем в своем дворе — Диомид был мал ростом, только голова над плетнем торчала, — и разговаривал с двумя другими соседями, стоявшими по эту сторону плетня, на улице.

— Что у вас делают русские? — настороженно спросил Стефана Диомид.

— Да вот только что поужинали.

— Ну, и каковы они?

— Как будто — хорошие люди…

— Хорошие? Я тоже так думал. Но эти хорошие всё отберут!

— Кто тебе сказал?

— Они сами!

Диомид вытащил из шапки аккуратно сложенный листок:

— Вот приказ советского коменданта.

— Где ты его взял?

— Сейчас я провожал русского офицера к другим русским, тем, что у приказчика остановились. Шел обратно мимо примарии — увидал меня сторож, Памфил. Дал мне эту бумажку: прилепи, говорит, где-нибудь на видном месте, а то мне идти на ваш край далеко.

— А что в этом приказе?

— Всё забрать у нас! Такого и при немцах не было!

— Святой Вонифатий, спаси и помилуй, загонят всех в колхоз! — заохал сосед, стоявший возле Диомида.

— Прятать, прятать нужно всё! — вторил другой.

Соседи заговорили наперебой:

— Что делать, что делать? Господи, помилуй…

— А ведь ходил слух, что они нам боярскую землю отдадут, как в России.

— Жди, как же! Ещё и нашу заберут в колхоз!

— А что такое — колхоз?

— Ой, увидим, увидим, не возрадуемся…

— Обождите, — вмешался, наконец, Стефан. — Я спрошу…

Федьков всё ещё рылся в повозке.

— Эрдже! Василе! — несмело окликнул его Стефан.

— Чего, Степа?

Кое-как Стефан объяснил, в чем дело.

— Ерунда! — без размышлений решил Федьков. — Не может быть такого приказа. Напутали вы чего-то. Так и скажи своим соседям. Понял?

— Ынцелес, ынцелес[21]! — обрадовался Стефан и поспешил к калитке, но на полпути вернулся и позвал Федькова за собой. Он хотел, чтобы русский объяснил сам.

У соседнего дома людей было уже больше, чем несколько минут назад. Слышался тревожный, но приглушенный говор. Когда подошли Федьков и Стефан, голоса разом смолкли.

Взяв из рук Диомида бумажку, Стефан протянул её Федькову. Тот отмахнулся от неё, положил руку Стефану на плечо:

— Растолкуй. Пусть не паникуют.

Стефан, как смог, перевел односельчанам его слова. Крестьяне выслушали, но не расходились, словно ждали ещё чего-то.

— Вот темнота! — рассмеялся Федьков. — Брехне какой-то поверили!.. Да что это за бумажка? Дай-ка погляжу! — Он взял у Стефана желтый листок.

У калитки им встретились Гурьев и Опанасенко, только что вернувшиеся из кооператива.

— Товарищ старший лейтенант! — доложил Федьков, когда они втроем вошли в хату. — Там! местный народ растревожился, отберут, мол, у них всё. Я с ними провел работку, что брех это. Какая-то бумажка их попутала. Вот. — Он протянул желтый листок. Гурьев внимательно рассмотрел его. Странно: на листке — только румынский текст. А подобные приказы имеют обыкновенно и русский.

— Ну и как, Федьков, поняли тебя местные?

— А как же? — голос Федькова звучал уверенно. — Меня вся заграница понимает.

Гурьев положил листок на стол, спросил у Илие:

— Что здесь написано?

Старик нагнулся к светильнику и стал, медленно шевеля губами, читать про себя. Лицо его мрачнело. Дочитав листок до конца, он, ни слова не сказав, передал его Матею.

— Да о чем же там? — снова спросил Гурьев. Илие словно не слышал.

Гурьев с нетерпением повторил вопрос.

— Момент, пожалуйста…

Не веря своим глазам, Матей читал:

— «Запрещается: продажа и передача другим лицам разного рода скота, сельскохозяйственного инвентаря, а также различного рода сельскохозяйственных продуктов, а также запрещается убой скота и птицы — впредь до определения имущества, подлежащего передаче в общественную собственность.

Учет имущества, подлежащего передаче в общественную собственность, производится особым распоряжением. Лица, укрывающие вышеуказанное имущество от учета, а также уклоняющиеся от передачи его в общественную собственность, подвергаются строгому наказанию вплоть до долгосрочных принудительных работ и конфискации всего имущества».

Внизу стояла подпись: «Советский военный комендант».

Растерянно посматривая то на бумагу, то на Гурьева, Матей пересказал ему содержание прочитанного.

«Неужели и Матей и Илие поняли неправильно? Нет. Не может быть. Оба грамотные… Жаль, не могу прочесть сам… Может быть, там что-нибудь другое? Но что бы там ни было — наши такого приказа дать не могут. Никак не могут».

Решительным жестом положив ладонь на желтую бумажку, Гурьев твердо сказал:

— Фальшь!

Лицо Илие посветлело. Тыча пальцем в странный приказ, он стал что-то оживленно толковать Матею.

— Откуда взялась эта бумажка? — спросил Гурьев Федькова. Тот объяснил.

«Как быть? — Гурьев почувствовал себя в затруднении. Они не обязаны ввязываться в эти дела. — Но разве можно не вмешаться? Ведь на всю нашу армию тень от этой бумажки падает. Докладывать о происшествии здесь некому, надо решать самому… Но что делать? Как?» И Гурьев после недолгого раздумья сказал:

— Идем в примарию. Надо до конца разобраться.

— Выходит, мы вроде комендатуры? — Федьков оправил гимнастерку.

— Приходится, раз в такие места заехали.

Гурьев пригласил Матея сопровождать их.

— Толмач? — догадался тот. — Бун, бун!

Видя, что старик собирается тоже идти, Дидина подбежала к нему и что-то торопливо, умоляюще зашептала, подергивая его за рукав. Но Илие сердито отмахнулся.

По безлюдной улице, потонувшей в синеве позднего августовского вечера, вспугивая рано улегшуюся деревенскую тишину, двигалась целая процессия. Впереди почти бегом поспешал Диомид. За ним шли Матей, Гурьев, Федьков, снова завладевший карабином, и Опанасенко. Степенно ступал молчаливый Илие, а следом тянулись, не решаясь идти рядом с русскими, несколько селян — соседей Сырбу, желавших лично убедиться, что офицер прикажет примарю считать страшный приказ недействительным!