Юрий Стрехнин - Здравствуй, товарищ! Страница 17

То и дело оборачиваясь к Матею, слегка подпрыгивая на ходу, Диомид о чём-то с горячностью толковал, часто повторяя: «дракул», «примария». Этот маленький взбудораженный человек, вероятно, ругал тех, кто привез в примарию переполошившую всех бумагу.

В примарии не было видно ни огонька. Илие поднялся на крыльцо, неторопливо, но сильно постучал в запертые двери, крикнул:

— Памфил! Дескиде[22]!

За дверью послышались шаркающие шаги, брякнул засов. На пороге показался сгорбленный, босой, с всклокоченными волосами старик в длинной посконной рубахе. Он испуганно посмотрел на офицера и с поспешностью низко поклонился ему. Гурьев спросил:

— Где примарь?

— Ундэ есте примар? — повторил вопрос Матей.

— Ла каса, ла каса! — засуетился Памфил.

— Дома? Позвать его сюда! — распорядился Гурьев.

— Момент, момент! — Памфил скрылся в сенях и тотчас же вернулся с зажженной лампой в руке.

Вслед за Памфилом все, стоявшие на крыльце, кроме Диомида, который, как только приблизились к примарии, вдруг потерял всю свою бойкость, вошли в большую комнату, перегороженную барьером!. За барьером стояло два стола: один под клеенкой, закапанной чернилами, видимо, стол писаря, и другой — покрытый зеленым сукном, наверное — стол самого примаря. Над этим столом висел портрет короля. Висел он несимметрично, в сторонке, и рядом виднелось светлое прямоугольное пятно. Наблюдательный Федьков обратил внимание на это, толкнул Опанасенко в бок:

— Антонеску сбросили, а Михай ещё болтается!

Поставив лампу на барьер, Памфил торопливо вышел.

Вскоре он вернулся: примаря дома нет, и где он — неизвестно.

«Прячется!» — догадался Гурьев и попросил Матея: пусть Памфил подробно расскажет, кто и когда привез фальшивый приказ.

Оказалось, что несколько желтых бумажек передал примарю русский офицер. «Может быть, тот майор, у которого я только что угощался?» — предположил Гурьев.

Памфил подтвердил: да, передал именно тот офицер, который остановился в кооперативе.

«Что делать?» — Гурьев в напряжении стиснул губы. Конечно, можно и ничего не делать — переночевать и утром ехать дальше. Никто не обязывает разбираться… Но как эти липовые приказы к майору попали? Случайно? А если нет? Может быть, и майор — не майор?.. Документы у него в полном порядке… Почему он заминал разговор о прошлых боях? И участвовал ли он в них? Темноватый человек. Задержать его? Так просто он не дастся. С ним — два автоматчика… Да и вдруг — свой?

Гурьев в боевой обстановке обычно своевременно умел находить ту грань, где кончались необходимые выдержка, осторожность и могли начаться пагубные медлительность, нерешительность, и никогда не переступал этой грани. Но то было в бою. А сейчас нащупать такую грань — куда труднее…

В тот самый час, когда три однополчанина сели с хозяевами за стол в хате Сырбу, Петреску, приказчик сельского кооператива, закрыв лавку и забрав из кассы дневную выручку, вернулся домой. Он жил там же, где и торговал: из лавки в квартиру вел прямой ход. Петреску давно овдовел. Сейчас в доме, кроме него, никого не было; старуха соседка, ведущая его хозяйство, ушла, приготовив ужин и подав его на стол.

Уже совсем стемнело. Нашарив на комоде спички, Петреску зажег стоявшую на столе лампу. С трудом нагнув свое тучное тело, вытащил из потайного места в диванчике небольшую железную шкатулку, поставил её на стол. Вынул из кармана выручку — аккуратно сложенные мятые бумажки и горсть мелочи, — положил её рядом со шкатулкой. Опустился на стул, жалобно заскрипевший под его тяжестью.

Начал подсчитывать выручку. И вдруг вздрогнул, накрыл деньги ладонью: в окно чуть слышно, как-то боязливо постучали.

— Кто там!? — Петреску спрятал деньги в шкатулку и быстро сунул её обратно в диванчик.

— Это я, отец, — послышался из-за окна робкий голос.

Петреску побледнел: «Неужели?» С несвойственной ему резвостью выбежал из комнаты.

Через минуту вернулся. За ним скользнул в дверь худощавый брюнет в помятом, затрепанном, но модном костюме, в добела запыленных ботинках. В руках он держал палку с массивным серебряным набалдашником и потертый чемоданчик. Его глаза, глубоко спрятанные под густыми черными бровями, беспокойно помаргивали. Это был сын Петреску, Марчел, живший в Бухаресте. Отец ив видал его уже несколько лет.

— Молю тебя, отец, — покосился Марчел на окно, — никто не должен знать, что я здесь!

— Хорошо, — хмуро произнес Петреску.

Никак не ожидал он, что сын появится именно сейчас. Уж не от полиции ли спасается? Ох, видно, не довели Марчела до добра его темные дела, о которых уже давно догадывался отец.

Тяжело поворачивая толстую шею, Петреску посмотрел, плотно ли задернуты занавески на окнах. Раздраженно спросил:

— Что натворил? Говори!..

Как знал Петреску, его сын давно занимался мелкой спекуляцией и мечтал выйти в «большие» люди. Перед войной отцу стало известно: Марчел вступил в «железную гвардию». Петреску-старший был не против, что его сын «пошел в политику». Её, считал он, должны творить деловые люди. А из Марчела мог выйти ловкий делец. Вместе с такими же, как он, молодчиками, Марчел участвовал в налетах на собрания и митинги противников его партии. Во время войны он поступил на тайную службу в сигуранцу[23]. Его определили подсобным рабочим в цех патронного завода и поручили проследить, кто разбрасывает коммунистические листовки и организует саботаж.

Однажды в своем шкафчике с одеждой Марчел нашел записку, приколотую к рукаву пальто: «Убирайся вон, полицейская собака, пока жив!» Пришлось исчезнуть с завода. Но Марчел не остался без дела. За исполнительность его неплохо вознаграждали. Даже обещали хорошее назначение в Транснистрию, но ход войны помешал получить его.

Незадолго до вступления советских войск в Бухарест он перестал выходить из дома. И не только потому, что на улицах то и дело рвались снаряды: обозленные выходом Румынии из войны, немцы обстреливали Бухарест из зениток, ещё недавно охранявших город. Марчел боялся, что его схватят: в городе вспыхнули бои между рабочими отрядами и полицией. Кое-где на домах уже виднелись красные флаги. Марчел ужасался: «Неужели станет, как в России?»

Не выдержав, в страхе прибежал к своему «шефу»: как спастись? Шеф приказал немедленно явиться на пункт сбора «волонтеров».

Но под пули Марчел лезть не собирался и поэтому предпочел в «волонтеры» не вступать.

Стал прятаться и от своих и от «красных». Наконец, в городе утихла стрельба. Марчел осмелился выглянуть из дома. Совершенно неожиданно его на людной улице узнал один из тех, кого он в свое время помог запрятать в тюрьму. За Марчелом погнались. Но потом в переулке то, что было в его трости, помогло ему отделаться от самого настойчивого из преследователей.

После этого он уже не решался возвращаться домой. Скрывался, где мог. Но самое страшное для него началось в тот момент, когда он увидел первый советский танк. Белый от пыли, тот остановился на углу площади, и сразу же вокруг собралась толпа. Никто на площади, кроме Марчела, не боялся русских. И они, было видно, чувствовали себя не как в только что взятом вражеском городе, а словно в гостях у соседей: спокойно слезли на землю, закурили и стали о чем-то толковать с обступившими их людьми. А какая-то женщина, протиснувшись с букетом сквозь толпу, протянула цветы улыбающемуся танкисту в синем комбинезоне. Отдала букет и вдруг порывисто обняла танкиста. Все захлопали в ладоши. Женщины, что-то весело крича высокими голосами, наперебой стали проталкиваться к танку… «Поди, те самые, которые перед королевским дворцом орали, хлеба и мира требовали, — со злостью подумал Марчел, наблюдавший за толпой вокруг танка из-под арки ближних ворот. — Дали вам тогда жару и мы, и полиция…»

Но теперь полиции словно не существовало. Полицейский, внешне ничем не изменившийся — тот же коричневый мундир, медная бляха с буквой «П», огромная клеенчатая коричневая фуражка, — стоял и спокойно посматривал, словно для него уже было привычно, что во вверенном ему участке женщины целуют советских солдат. Теперь полицейский не зашита Марчелу, а, пожалуй, даже и забрать его сможет, если Марчела кто-нибудь опознает…

К вечеру того же дня Марчел был уже далеко от Бухареста. Кое-как добрался до Мэркулешти.

И вот теперь рассказывает отцу о своих злоключениях.

Упомянув о своей встрече с тремя русскими на дороге возле колодца, Марчел опасливо спросил отца:

— Ты не слыхал, они в селе или дальше поехали?

— А что?

— Да лучше не попадаться им на глаза…

— Чудак! — удивился Петреску-старший. — Они же не знают, кто ты такой… Да я обрадуюсь, если ко мне хоть на минутку завернут какие-нибудь русские.