Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане» Страница 17

Шкловский присел в окопе, раскрыл свою папку и принялся листать густо исписанные страницы. Шульгин вызвал Богунова и показал ему на ящики с боеприпасами.

— Принимай подарки, сержант, от нашей батальонной артиллерии. Раздай каждому солдату минимум по одной мине, а там смотри индивидуально. У кого позволяет здоровье, тому нагрузка — вторая мина. Только предупреждаю, дембелей ни в коем случае не выделять, раздать всем поровну.

Богунов развел руками:

— Обижаете, товарищ лейтенант. Между прочим, это только в примерной разведроте, которой нам всегда глаза тычут, дембеля налегке в горах ходят. Всю тяжесть у них молодежь зеленая таскает. У наших дембелей таких барских замашек не наблюдается. Берем пример с родных офицеров, которые тоже носильщиков не держат, не то, что некоторые, — Богунов покосился на батальонного комиссара, сердито шуршащего газетами, вынутыми из тощего вещевого мешка.

— Некоторые вещмешки бумагой набивают, — хмыкнул Богунов, — питаются воздухом, а спят, наверное, под газетками.

Шульгин украдкой показал сержанту кулак. Богунов ловко выпрыгнул из окопа, не в силах спрятать нахальную улыбку. Вскоре загрохотал над окопами его зычный голос.

— Товарищ лейтенант, — обиженно и неприязненно заговорил Шкловский, — смотрю я на вас и просто удивляюсь. Вы разве не понимаете, что с подчиненными надо обращаться только на «вы». Это удерживает их от ответного тыканья, не провоцирует на хамство. И вообще, у вас какие-то легкие отношения с личным составом. Я бы даже сказал — панибратские. Не армия тут у вас, а какая-то партизанская вольница. Просто удивительно, как это солдаты еще подчиняются вам и сохраняют к вам уважение?

Шульгин внимательно посмотрел на Шкловского.

— А я товарищ капитан, удивляюсь другому. Вот мы с вами русские люди, кажется, и говорим по-русски, а языки у нас с вами разные…

Их разговор перебила шумная веселая возня, которую устроил насмешливый Богунов вокруг ящиков с боеприпасами.

— Объясняю для непонятливых, — громко говорил Богунов, — чтобы потом не били себя в грудь ногами… К нам доставлены от любимой артиллерии подарочки, — Богунов покрутил миной над головой, — каждому по штучке, а для избранных — по две. Прошу разбирать без драки и по очереди. Хватит всем — жадных просим не волноваться.

— Ничего себе подарочки, — ворчал кто-то, — мало нам своих боеприпасов? На десять дней боев набрали, не разогнешься. Так еще от ленивых соседей перепадает.

— Тоже нашлись подарочки! Нет, чтобы жратвы подбросили, скоро паек кончается. А то эти железные окорочка не пожуешь, зубы обломаешь…

— Зато гантельки каждому! Ха-а… Физкультура для рейдовой роты. Вот, кончатся патроны, будем бегать за духами и по темечку их, паразитов, гантелечкой, по темечку…

Богунов критически оглядывал каждого подходящего, словно лошадь на базаре, похлопывал, пощупывал.

— Худоват, плоховат Ванеев. До второй мины не дорос. Получай одну. Кто следующий? Ага-а! Товарищ Матиевский. Каланча пожарная! Глаза завидущие, руки загребущие! Тебе за особую вредность характера две мины.

— Ох, и обижусь я на тебя когда-нибудь, гражданин начальничек, — огрызался Матиевский, — отрастил шею, из-под ушей сразу плечи начинаются. Щеки лопатами. И еще на стройных юношей обзывается. Телеса бегемотские…

Солдаты отмечали их перепалку дружным хохотом.

— Следующий, следующий… Недовольные жизнью и начальством злопыхают в сортирах, глубоко вдыхая тамошние ароматы. Осенев, подходи, не робей, тебе по росту положена только одна порция железятины.

— Плохо меряешь, сержант, — Осенев подобрался, нахмурился, — я потяну и вторую мину.

— Ты что, Осень, сдурел, — крикнул кто-то из солдат, — мало тебе пулемета для твоей комплекции.

— Ага… Он скоро миномет за спину повесит для равновесия.

— Ну, дает Осина. Гнет крепче железа!

Богунов развел руками:

— Коллектив не одобряет. И лейтенант приказал, всем по-справедливости. На килограмм живого веса строго по норме. Вот этому амбалу две мины, как слону припарка.

Богунов развернулся к подходящему Касымову. Гигантская фигура второго ротного пулеметчика нависла над снарядными ящиками.

— Что-то мы не торопимся, Эльдарчик? Захворали что ли?

— Ага… Болею. Ноги совсем натер… — угрюмо проворчал Касымов, еще не остывший от недавней стычки над окровавленной плащ-палаткой. — Две мины не понесу, сержант. Не ишак, Касымов. Давай одна мина. Две не надо… Не молодой уже.

— Что ты говоришь, — насмешливо всплеснул руками Богунов, — мы уже навоевамшись. За нами пора с оркестрами и цветами следом бегать. Вот вам еще один пионер с дипломатом на веревочке, как выражается наш комполка Сидоров.

— Чево-о такое сказал, да-а… Вообще мин брать не буду, — вдруг зло огрызнулся Касымов и как-то угрожающе осел на своих гигантских кривоватых ногах. — Не нанялся Касымов мины таскать. Мне пулемета хватит, да-а… Минометчики эти во-о-н сидят целый день на одном месте, да-а-а… А я с этой боеприпасой бегай сюда-туда…

Касымов сжал кулаки и напрягся, бегая взбешенными глазами по насмешливому лицу своего сержанта.

— Ты кулачки свои лучше разожми, Касым-джан, расслабься, — как-то задушевно заговорил Богунов, улыбаясь и смешливо подрагивая бровью. — Я кипящих чайников не боюсь. Покипишь, покипишь и перестанешь! — Богунов вдруг быстро наклонился к самому лицу Касымова так, что тот испуганно отпрянул назад, и прошептал тихо, чтобы не донеслось до офицеров, наблюдающих за ними издалека. — Не возьмешь мины, переломаю руки, дурак. Нечем будет сигаретку к губам поднести.

Касымов обмяк, с досадой схватил мины и как-то обреченно отошел в сторону, размахивая злосчастными боеприпасами, не замечая их чугунной тяжести.

— Ну вот, товарищ лейтенант, — сказал Шкловский немного сдавленным голосом с сухим присвистом, — сплошные неуставные взаимоотношения. Все у вас в роте несерьезно, непрочно, все висит на волоске. Еще немного, и у нас на глазах случилось бы открытое неповиновение приказу… Воинское преступление, между прочим.

Шкловский закашлялся, достал из какого-то кармашка чистый носовой платок, аккуратно промакнул влажный лоб. Платок развернулся сияющей белизной, рванулся белым флажком на ветру из рук Шкловского.

— Я вас серьезно предупреждаю, — строго отчеканил Шкловский, скомкав в руках непослушный платок. — Наводите в роте настоящий дисциплинарный порядок. Партизанской вольнице должен быть положен конец. Солдаты должны обращаться к вам и к младшим командирам строго по-уставному. А вот с этими вашими смехуечками — один шаг до беды.

Шкловский развернул платок и принялся аккуратно складывать его в маленький квадратик, словно демонстрируя, как надо наводить во всем идеальный порядок. Шульгин наблюдал за ним с раздражением.

— Все-то вы правильно говорите, — сказал он тихо, царапая ногтями содранный скользящим ударом пули лак на прикладе автомата, — одна цитата из устава, другая из учебника, третья из газеты. А вот интересно было бы посмотреть, как бы вы сами поставили на место этого неуправляемого дембеля Касымова. Если бы оказались на месте сержанта Богунова. Или вы думаете Касымов — послушный пунктик из ваших идеальных параграфов. Вытянется в струнку, ручки по швам, глазки в переносицу, и пойдет строевым шагом по этим камням, ать-два-а…

Шульгин хмыкнул, непроизвольно погладил автоматный приклад, ласково и успокаивающе, как домашнюю кошку.

— Читать лекции с кафедры, либо сочинять инструкции — занятие нехитрое. Лекторов и инструкторов развелось у нас много. Даже чересчур много на душу населения. Вот если бы эти лекторы примеряли к себе все сказанное. Грузить других легче, чем нести самому. Да только грузить тоже надо с умом. Чтобы хребет не сломать…

Шкловский побагровел, задохнулся, сузил пожелтевшие от злости глаза:

— Сколько нужно грузить, столько и нагрузим, товарищ лейтенант. Не ваше дело. И понесете все, как миленькие. Не сломаетесь. Даже бегом побежите. Много стали размышлять. Лекции им не нравятся! — Шкловский вскинул пухлую ручонку с вытянутым указательным пальцем. — От лекций еще никому плохо не было! Может, вам, товарищ лейтенант, не только лекции, может вам… вообще наша идеология не нравится?

Шкловский поперхнулся, закашлялся, хватаясь за лямки вещевого мешка. Видимо, вещевой мешок хоть и с небольшой тяжестью мешал ему свободно дышать, душил его. Не привыкший к походной амуниции капитан Шкловский теребил лямки, пытаясь облегчить давящую на его тучную фигуру тяжесть.

— Мы перенесем этот принципиальный разговор в полк. Поговорим о нашей советской идеологии в более подходящих условиях. Например, в кабинете политотдела или на заседании партийной комиссии, товарищ лейтенант. Выясним, какая у вас идеология? А сейчас выделите для меня сопровождающих. Мне нужно пройти на позиции шестой роты, проверить там ход политической работы.