Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане» Страница 18

— Мы перенесем этот принципиальный разговор в полк. Поговорим о нашей советской идеологии в более подходящих условиях. Например, в кабинете политотдела или на заседании партийной комиссии, товарищ лейтенант. Выясним, какая у вас идеология? А сейчас выделите для меня сопровождающих. Мне нужно пройти на позиции шестой роты, проверить там ход политической работы.

Он развернулся в сторону соседнего горного хребта, прищурил близорукие глаза, словно примеряя расстояние до окопов шестой роты, которая звалась в эфире «Подковой».

«Очень ты там нужен, проверяльщик», — подумал про себя Шульгин и невольно усмехнулся, представляя, как тяжко придется на склонах крутого ущелья тучному его начальнику с миной за потной спиной.

Шкловский повернулся к Шульгину:

— Долго мне ждать, ваших людей, товарищ лейтенант?..

Все осталось прежним в стареньком храме Воскресения Словущего. Черные покрова на аналоях, черная завеса на царских вратах, покрытый ажурным покрывалом высокий крест. Только все же показалось Анне Ивановне, что стало немного светлее среди траурного убранства церкви. И лицо у священника показалось Анне Ивановне приветливее.

— Открыл вам Господь правду, — сказал священник с грустной улыбкой, — вижу, знаете теперь, где служит сын.

Анна Ивановна сбивчиво рассказала о событиях последних дней, а батюшка даже не удивился

— Все промыслительно у Господа, — сказал он спокойно. — Вы хотели знать, какой крест вам нести? И вот теперь видите свой крест. Нелегкий это крест, скажу я вам, но каждому крест дается по силам. И сыну вашему выпал нелегкий крест…

Батюшка замолчал, опустил глаза.

— Только он его пронесет с честью. Он его не бросит. Большой пример он покажет всем, я в этом уверен… Душу свою спасет, — батюшка накрыл рукой Голгофу серебрянного креста, — ибо сказано Серафимом Саровским, спаси душу свою, и вокруг тебя спасутся тысячи… Одна душа спасается, и сколько озаряется света в мире…

Анна Ивановна с облегчением улыбнулась.

— Так мой сын спасется, — она побоялась поднять глаза на серебрянный крест. — Спасется, правда?.. Вы так думаете?..

— Спасется, — вздохнул священник. — Душу свою спасет… Вы его скоро увидите. Молитесь, бодрствуйте… Мы уже стоим на пороге последних времен. Военные слухи стучатся в каждую дверь. Многие сегодня ждут страшных повесток. И эта война не последняя для несчастной России.

Он обернулся и пристально посмотрел на пламя горящих свечей:

— Будет гореть пламя войны незатухающим факелом. Ибо разбужен дух войны в людях. Это самое страшное…

Священник сосредоточенно перекрестился.

— Легко возмутить пламя военной вражды. Для этого требуются считанные дни. Но угасить это пламя трудно. Десятки лет пылает огонь военной брани.

Батюшка обернулся к Анне Ивановне.

— Знаете, как называют наши дети своих врагов в Афганистане?

Анна Ивановна покачала головой.

— Они их называют «духами». У наших детей душа еще не огрубела от пожара войны. Они остаются мальчишками. Поют песни. Едят мороженое из снега. Катаются с ледяных гор… Но видят они перед собой «духов» и сражаются с темной злобой, которую подняли против них самые страшные духи поднебесья.

Батюшка вздохнул, покачал головой.

— Это самая страшная стихия — война. Война обнажает человеческие души. На войне всплывает все потаенное из души, вся грязь, вся нечисть льется рекой…

Батюшка закрыл глаза.

— Сколько мерзости несет война!

Затрепетали свечи от порыва ветра, словно донесся до них ураган далекой войны. Анне Ивановне даже показалось, будто колыхнулись ризы на иконах. Закачались кисти черных покровов.

Батюшка положил горячую ладонь на похолодевшие руки Анны Ивановны.

— Не скорбите, не теряйте надежды. Наши дети вынесут все. Они останутся верными до конца.

Батюшка погладил материнские руки.

— Нелегко им, конечно. Они воюют там не только с иноземным врагом. Они воюют со всей нечистью в нашей жизни. А этой нечисти стало так много…

— Вот еще что, товарищ лейтенант, — сердито сказал Шкловский, — хотелось бы знать, где тут у вас устроено отхожее место, — он невольно покраснел, поджал пухлые губы. — Надо немного оправиться перед выходом…

Шульгин развел руками:

— Степь вокруг большая… Специально сортиров не строим. Но удобнее вон за теми камнями. Оттуда ветром в сторону окопов не тянет.

Шкловский отвернул от Шульгина кислое лицо, направился к камням, на ходу снимая вещмешок с нелепо торчащей из него крыльчаткой мины. Вскоре он скрылся за камнями. А Шульгин вызвал Богунова и распорядился выделить группу для сопровождения батальонного замполита. Ткнул Богунову твердым кулаком по бронежилету, приказывая не балаганить при Шкловском, соблюдая по-возможности вообще полное молчание. Богунов понятливо закивал головой. Солдаты тоже прекрасно знали въедливый характер батальонного комиссара.

Шкловский вышел из-за камней, облегченно вздыхая и поправляя лямки вещевого мешка. Никто не обратил внимания, что черный хвост мины уже не торчал из тесемок мешка. Шкловский выпрямился, поправил лямки вещевого мешка, отряхнул полы новенького бушлата и махнул Шульгину пухлой пятерней:

— Задумайтесь, товарищ лейтенант. Искореняйте неуставные взаимоотношения! И крепче всего, — Шкловский сердито сдвинул брови и покачал розовым пальчиком, — блюдите дисциплину в подразделении.

Кто-то прыснул за спиной у Шкловского, екнул тихий голосок:

— Чего-о блюдите?..

Шкловский круто развернулся, и под его сухим взглядом каждый солдат сделал такое движение, словно хотел спрятаться один за другого.

Только рядовой Осенев безучастно сидел посреди всех в одной полосатой тельняшке прямо на скалистом склоне и тянул черную нитку из распоротого шва гимнастерки. Невидимая иголка в его руках выписывала восьмерку. Стягивался шов с каждым стежком. Обычное солдатское дело. Подлатать прорехи в штанах в минуты затишья. Но только Шкловскому почему-то ужасно не понравился скромный портняжка.

— А вы почему сидите, рядовой? — взорвался вдруг Шкловский. — Что вы себе позволяете? Почему в присутствии старшего офицера расселись, как эти… вольнонаемные… Вы что, издеваетесь?

Осенев поднял невинные глаза, оглянулся, словно искал кого-то третьего, пожал плечами.

— Вста-ать, — тонким голосом закричал Шкловский, — когда к вам обращается замполит батальона…

Осенев встал, и шитье свалилось с голых колен. Брови у него полезли вверх. Ухо задралось выше другого. На вытянутой шее показался грязный шнурок.

— Что это? — ткнул Шкловский пальцем в лицо Осеневу.

— Рядовой Осенев, — растерянно представился пулеметчик.

— Я вас не спрашиваю кто-о, я спрашиваю, что-о это? — зашипел Шкловский.

— Что что-о-о?.. — совершенно растерялся Осенев.

— Вот это что-о-о? — закипел Шкловский, рука потянулась к шее Осенева, пальцы вцепились в потертый шнурок. Затрещала в руках черная нитка, и над тельняшкой мелькнул крохотный нательный крест. Заблестела полустертая медь. Тонкие руки, распятые на кресте, разлетелись птичьим крылом. Золотой нимб воссиял над склоненной головой.

— Вот это что-о? — вскричал Шкловский. — А-а?.. Что это?.. Крестами обвешались! Комсомольцы хреновы… Вот она — гнилая идеология. Вот что развелось от сопливых размышлизмов! — Шкловский недоуменно посмотрел на медное распятие. — Христиане развелись! Поглядите на это безобразие! Политинформаций у них в подразделении нет, партсобраний нет, а христиане есть…

Шкловский гневно топнул ногой по камню.

— Снять немедленно!

— Не сниму, — тихо сказал Осенев.

Он потянул за лопнувшую нитку, перехватил крестик, зажал его крепко-накрепко в побелевших пальцах.

— Бросьте, я сказал, — взвизгнул Шкловский.

— Не брошу, — тихо ответил Осенев.

— Та-а-ак… — осевшим голосом прошептал замполит батальона. — Во-от оно… Во-от! Невыполнение приказа… Открытое неповиновение…

Он накрыл рукой заходившую ходуном грудь. Негодование душило его.

— Та-ак… Развели антимонии. Кресты нацепили, — Шкловский потер вспотевшей ладонью грудь. — А ну, выбросить эту дрянь! Это приказ!

Словно выстрел хлестнул над горами.

Осенев побледнел, пошатнулся, опустил голову, но только пальцы его сжались еще крепче вокруг креста.

— Это не приказ, — вдруг раздался спокойный голос Шульгина, — это издевательство…

Разъяренный Шкловский обернулся к Шульгину.

— Вы еще прикажите снять штаны, — усмехнулся Шульгин. — Рядовой Осенев — самый дисциплинированный солдат в роте. Отличник боевой и политической подготовки. Орденоносец. Неоднократно спасал товарищей в бою. Лучшего солдата нет ни в нашей роте, ни в нашем полку вообще. Я не знаю лучшего, по крайней мере…