Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям Страница 17

Когда и как он придумал способ проникнуть в Ситоре-и-Мохасса? Кто знает.

Но способ был идеальным и остроумным. Что угодно мог вообразить эмир, но только не появление разгневанного тестя — отчима Наргис.

Что ж, согласно устоям адата, приходилось принять этого неизвестного ему человека со всей любезностью и вниманием, допустить до своей особы и даже распорядиться оставить их вдвоем наедине для родственного разговора.

Иначе нельзя. Обычай есть обычай. А обычай требует относиться к отцу жены как к своему собственному.

Таким образом, разведчик Красной Армии, горный охотник Мерген проник в летнюю резиденцию эмира, охраняемую и оберегаемую столь тщательно, что, казалось, за стены ее не могла проскользнуть и мышь.

Теперь можно и действовать вместе с сыном и, прежде всего, не дать возможности Сеиду Али мха ну бежать от народного гнева.

XIV

Зло настигает того, кто его совершил.

                Арабская пословица

Сон горца чуткий, нервный, даже если старые кости Мергена покоятся не на жесткой соломенной подстилке, а на подлинно эмирских мягких курпачах — тюфячках, подбитых шелком и бархатом. И даже если сновидения тягостные, мутные, вроде того, что кого-то тащат волосяной веревкой за шею с явным намерением отрубить ему голову.

— Тьфу! — бормотал с трудом приходящий в себя Мерген, — в сем эмирате за дурные дела — милосердие без справедливости, за добрые дела — справедливость без милосердия...

— Пред вами, — прозвучал невнятно голос в сумраке расписной мехмонханы, — я... сам... от милости аллаха, то есть, это вы, уважаемый тесть самого халифа, то есть наш тесть... иншалла! Довелось свидеться в такой час тревоги, смятения всеобщего... Не могли встретить достойно отца любимой супруги, цветка красоты Наргис... в отлучке мы... придворные люди получат палок и плетей... Разве так принимают во дворце тестя эмира?.. Эй, люди! Проклятие!.. Все сюда... О боже, какой миг ужасный!..

В мехмонхане едва пробивался сквозь щели ставень длинный голубой луч луны. Зайчиком он колебался на мучнисто-белых щеках и лбу эмира, оставляя черные провалы глазниц и превращая лицо, обрамленное черной бородкой, в лик мертвеца.

Мерген отплевывался, бормотал молитвы. Говоривший с ним человек, судя по всему, сам эмир Сеид Алим-хан, был более похож на призрак, чем на живое существо. И приятный голос прерывался на каждом слове, и фразы превращались в какую-то мешанину из обрывков странных слов.

Что это?

Продолжение сна? Видение? Бред?

— Ох,— забормотал Мерген,— поистине, где я? И неужели...

Все-таки Мерген добился своего. Как ни пытался помешать хитрец дарвазабон, как ни приставляли к груди его копья и сабли стражники, как ни тянул его назад в полном смятении Баба-Калан, но в какой-то момент, пользуясь всеобщей суматохой, Мерген проник во внутренние роскошные покои дворца. В зеркальном, он, отстранив прислужников, уселся по-хозяйски на груду одеял, подложил под локоть бархатную подушку и, все еще задыхаясь от борьбы, проговорил свирепо:

— А ну-ка, шакалы, троньте тестя эмира!

Для наглядности он передвинул вперед на поясе свой узбекский нож в кожаных, дорогого тисненья ножнах.

— Подать чаю... Тестя эмира жажда мучит.... Ну!

Он медленно попивал эмирский высокосортный чай.

Покрикивал на мечущихся суетливыми тенями прислужников, ошалевших, не знающих, что им делать с этим горцем, голос которого приводил их в трепет.

Мерген вызвал много суеты и беготни, казалось, весь дворец жужжал, как растревоженный улей.

Но эмир так и не появлялся. Впрочем, это выяснилось позже: он и не мог появиться. Он отсутствовал — находился в городской своей резиденции — в Арке. Под гул и гром орудий он предпринимал неуверенные попытки заставить что-то делать впавших в панику и смятение советников.

Часа два он просидел в комнате с радиопередатчиком — последней новинкой техники, понукая дрожащим голосом радиотехника-индуса и присутствующих военных советников из зарубежных стран. Радиотехник делал отчаянные попытки связаться с Мешхедом и передать призыв эмира Лиге Наций о помощи. Но телеграмма «Большевики штурмуют стены Бухары»—так и затерялась в пространствах эфира. Передатчик трещал, свистел, хрипел. Аппарат был слишком несовершенным, а радист неопытен. Благовоспитанный англо-индийский юноша запутался в кнопках, проводах, лампах. Он ничего не мог уловить в наушниках и побелевшими губами спрашивал у окружающих: «А комиссары далеко?»

Так или иначе Сеид Алимхан был занят делами, а Мерген свирепел от ярости и голода. Разве он мог притронуться к яствам, поданным на шелковом дастар-хане, пока «их высочество» зять не пригласит «канэ мархамат» — откушать.

Мерген неожиданно заснул на подушках, сломленный усталостью. Он не спал уже трое суток и, вполне естественно, что гнев оскорбленного отца был пересилен крепким, мирным сном.

Поздний час заставил знакомство зятя с тестем скомкать на нет.

Да и сам Мерген не мог спросонья сразу опомниться. Он только гудел басом:

— Господин... их величество... Да что там... Я пришел говорить о дочери моей Наргис. Клянусь, если... Проклятие небес тогда на твою голову, тиран... Требую васику! Требую свидетельство о браке... по закону. Я отец, и мое право...

Бледный череп закружился, заплясал среди таких же черепообразных ликов. Певучий голос Алимхана прозвучал в темноте:

— Наш тесть, о... мы рады... даруем милость... высшую... премного довольны... Эй, назир, приступайте... Свечей...

И тут все закружилось, засуетилось в вихре халатов, чалм, колеблющихся язычков стеариновых свечей, в дыму не то исрыка, не то коптилок и светильников... Какие-то руки натянули на могучий торс Мергена дорогой зеленого сукна халат, затем шелковый, подбитый ватой, затем нестерпимо яркой расцветки, в широченную полосу — розово-оранжево-голубой. И каждый халат препоясывал самолично трясущимися руками поясным платком — бельбагом — сам Алимхан, у которого на белом лбу выступили капли пота.

Какой небывалый почет и уважение! Сам халиф завязывает на животе тестя пояса.

А тут на уже не могущего шевельнуть рукой горца надели — о высшая мера награды! — роскошно поблескивающий и мерцающий золотом и рубинами парчовый халат — эдакую пудовую ризу — и застегнули на животе бархатным поясом в четверть шириной, густо усаженным яхонтами, сапфирами, рубинами, бирюзой.

Из последних сил эмир Алимхан приподнялся на цыпочки и надел, нет, закинул на голову Мергена золототканую тюбетейку стоимостью в целый кишлак Тилляу со всеми домами, мечетями, школой слепых, рисовыми полями и кошами волов.

— Поздравляем.,. Уф, усталость... мучение, — Сеид Алимхан бессильно плюхнулся на курпачи и потянул за собой куль из халатов, в который превратился ошалелый Мерген. Он разевал рот глухо, гудя чтп-то про васику о браке. Но оказавшись в объятиях дорогого, столь обстоятельно гостеприимного тестя, да еще самого правоверного халифа, разве можно протестовать? — Муборак булсин! Поздравляю, — возгласил все так же ласково, певуче Сеид Алимхан... Пожалуйста, угощайтесь! Откушайте... Вас прошу... дорогой тесть мой...

Странный это был свадебный пир. А Мерген — разгневанный, обуреваемый самыми черными мстительными чувствами, — пытался добиться от Сеида Алимхана истины.

А истина эта заключалась, по убеждению Мергена, в том, что падчерица его Наргис делалась не женой, а одной из многочисленных наложниц эмира и что он должен требовать восстановления попранной чести девушки. А Сеид Алимхан всячески уводил разговор в сторону, юлил, дипломатничал. Он, Сеид Алимхан, сам не помнил, был ли заключен брак по шариату, существует ли васика — документ. И сейчас по всему дворцу Ситоре-и-Мохасса и даже в окрестностях разыскивали придворного муфтия, забившегося в какую-то щель от страха.

Проще было отмахнуться от всего, не обращать внимания на Мергена, Но Сеид Алимхан не желал в такой тревожной обстановке скандала и осложнений. Он плохо представлял себе, откуда «на его голову свалился» этот Мерген, кто он такой, но отлично знал нетерпимость своего бухарского народа в делах семейных, болезненную щепетильность в вопросах чести девушки и не хотел создавать лишних осложнений, когда весь порядок в эмирате закачался и затрещал.

И нужно же, чтобы эта история с девушкой Наргис всплыла в такой критический момент, когда сотрясались древние глиняные стены, а трон под эмиром ходил ходуном. Нельзя допускать ни малейшего шума. Люди эмира в покоях дворца говорили шепотом, делали все втихую... Сеид Алимхан готовился к бегству... И надо же!..