Гюнтер Штайн - Ультиматум Страница 17

И словно не было ничего более важного, Жорж посмотрел вслед трем «мессершмиттам», которые с глухим ревом пролетели над вокзалом.

— Ты что-то от меня скрываешь? — Руст вплотную подступил к Жоржу.

Жорж загадочно улыбнулся. «Чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер, — подумал он. — К тому же у человека только одна голова на плечах. Сначала надо убедиться, с кем ты имеешь дело, а потом уже доверяться ему».

Жорж вытащил из своей шапки письмо. Пораженный, Руст взял его из рук Жоржа. Оно было от матери.

Анна Руст прислала сыну всего несколько строк. На этот раз она написала так мало, пожалуй, не потому, что ей было неприятно поверять свои мысли листку бумаги: просто ей не терпелось как можно быстрее переслать сыну письмо его отца.

На формуляре со штампом «концентрационный лагерь Бухенвальд», содержащем инструкцию по правилам поведения в нем узников, отец сообщил, что ему «в основном живется хорошо» и что состояние его здоровья в «прекрасной форме». Что в данном случае означало слово «прекрасно», Руст понимал: с СС ему уже довелось познакомиться. Между безобидно звучащими вопросами и замечаниями, которые, по-видимому, правильно могла расшифровать только его мать, три фразы относились непосредственно к Руперту. Хотя они и звучали лишь как вопросы обеспокоенного судьбой сына отца, чиновнику цензуры следовало бы обратить на них внимание и по крайней мере зачеркнуть их, как это обычно и делалось. Кто знает, какая случайность сыграла здесь свою роль, но этого почему-то не произошло.

Изнуренный многолетним заключением, отец нашел в себе силы высказать то, что диктовала ему забота о сыне: «В связи с теперешним положением я часто думаю о Руперте. Он должен сам решить, что ему делать. Об американцах и англичанах я, как вы знаете, никогда не был хорошего мнения…»

«Правильно, — подумал Руст. — Зато о русских он всегда отзывался только хорошо». Ему вдруг стало ясно, что стояло за этими словами и как их следовало понимать.

8

Ю-52 приземлился на усеянном воронками и осколками временном аэродроме к северу от города Корсунь. Полковник Кристиан Фехнер вышел из кабины вслед за обоими офицерами из пропагандистского аппарата, которые во время полета без конца надоедали ему своими расспросами, и стал наблюдать за тремя «мессершмиттами». В последний момент над зданием пылающего вокзала им удалось рассеять группу атакующих советских истребителей. «Воздушный мост», стало быть, еще существовал, но был он слишком слаб.

Полковник Фехнер глубоко вдыхал обжигающе-холодный воздух. Сознание того, что он снова чувствует под ногами твердую почву, поднимало его настроение. Где-то неподалеку рвались бомбы. Полковник недоверчиво огляделся. Все, что он увидел, свидетельствовало о серьезности положения, в котором он оказался вопреки всем своим ожиданиям.

Оставляя позади себя маленькие снежные вихри, то и дело подъезжали грузовики с разбитыми взрывами гранат кузовами. Изнуренные бессонницей люди из наземного персонала аэродрома лихорадочно сгружали с приземлившихся самолетов ящики и мешки, бортмеханики с руганью возились около моторов, время от времени поднимая свои перепачканные смазкой лица к небу, канониры батареи двадцатимиллиметровых орудий с непокрытыми головами засыпали землей свежие воронки на краю взлетного поля и наполняли боеприпасами опустошенные магазины, над взлетной дорожкой раздавались отрывистые команды, нетерпеливые окрики.

Все, в том числе и рев моторов готового к старту транспортного самолета, заглушалось многоголосыми криками: раненые на носилках и те, кто поддерживал друг друга стоя, требовали себе места в Ю-52.

Что это, ритм фронта? Он давно уже превратился в пульс жизни Фехнера, по крайней мере с тех пор, как его перевели из Франции на Восточный фронт. Но то, что происходило здесь, было похоже на лихорадочное дыхание. На котел.

Полковник, подобно большинству командиров на днепровской дуге, понимал, как серьезно положение. Именно поэтому 23 января он отправился в Берлин для неотложной операции на челюсти, втайне надеясь, что, когда он вернется, фронт, на котором действовал его полк, наконец, будет выровнен. Однако он просчитался, и к этому просчету прибавилось еще беспокойство за сына. Письмо Торстена, в котором он сообщал, что его батарея переподчинена дивизии СС «Викинг», позволяло сделать вывод о полнейшей безнадежности создавшегося положения. Передачу армейской единицы в подчинение СС полковнику довелось пережить лишь однажды — в 1942 году при подобной же неразберихе.

Легковая машина, подкатив на полной скорости к полковнику, резко затормозила. Оба офицера из пропагандистского аппарата с плохо скрываемой завистью посмотрели ему вслед, когда он отъезжал на машине командующего.

В здании, в котором расположился штаб генерала Штеммермана, царило необычное беспокойство. Повсюду сновали ординарцы, офицеры, связисты. Полковника в коридоре несколько раз обругали и несколько раз о чем-то спросили. В приемной Штеммермана дежурный офицер заявил, что по приказанию генерала ему надлежит незамедлительно явиться на совещание командиров дивизий.

Фехнер недоумевал. Какое отношение он, командир полка, мог иметь к совещанию командиров дивизий?

— На какой час назначено совещание? — спросил полковник.

— Оно продолжается уже полтора часа.

Когда полковник нерешительно вошел в маленький зал, его встретил оживленный шум голосов. Некоторые командиры, споря, склонились над картой, другие, по-видимому, обсуждали только что услышанное со своим соседом или обговаривали какие-то детали с начальником штаба. Генерал Штеммерман, скрестив на груди руки, стоял, широко расставив ноги, возле большого стола и спокойным, уверенным голосом отвечал на вопросы офицеров. Вопросы касались только организационных моментов, из чего следовало заключить, что совещание явно подходит к концу. Никто не обратил внимания на вошедшего, а Штеммерман не мог его видеть, так как стоял к двери спиной.

Полковник сел на стул при входе. Между спорящими он заметил командира танковой дивизии СС «Викинг». Гилле, склонив в сторону свой несимметричный квадратный череп, что-то доказывал командиру 42-го армейского корпуса генералу Либу, который с безучастной миной сидел рядом. Вдруг Гилле встал, огляделся вокруг, призывая к вниманию, и, обращаясь к Вильгельму Штеммерману, сказал:

— Господин генерал, разрешите несколько слов…

Наступила тишина.

Штеммерман в знак согласия кивнул головой, и Гилле продолжил:

— Положение, как нам только что стало известно, не дает ни малейшего повода к унынию. Теперь мы знаем: к завтрашнему утру для контрудара в состоянии готовности находятся шестнадцатая, семнадцатая и первая дивизии первой танковой армии, тяжелый танковый полк Беке и другие соединения. На юге — три танковые дивизии сорок седьмого танкового корпуса восьмой армии. Таким образом, целых семь танковых дивизий, господа! — Гилле повысил голос. — Будет чертовски странно, если нам совместными усилиями не удастся покончить с русскими. Мы перережем тыловые коммуникации противника и концентрированным ударом…

— Я попросил бы ближе к делу! — перебил его Штеммерман.

— Господин генерал, я, по-видимому, не единственный в этом кругу, кто не может найти объяснений противоречию между этими вселяющими уверенность абсолютно непреложными фактами и вашей вчерашней радиограммой верховному главнокомандованию армии. Была ли это…

— …Объективная оценка… — подхватил Штеммерман.

— Объективная оценка? — Гилле удивленно поднял брови. — Выход из окружения уже невозможен — вот объективная оценка!

— Прорыв изнутри уже невозможен — так гласила формулировка, — поправил его Штеммерман.

— Оперативный отдел пришел к такому же выводу, — добавил начальник штаба.

— И это невзирая на мой не менее деловой совет сосредоточить танковые силы обоих корпусов на западном крае и протащить пехоту!

Штеммерман заставил себя сохранять спокойствие:

— Но, господин группенфюрер, вчера здесь мы пришли уже к единому мнению о том, что ваше предложение является равносильным оставлению днепровской дуги и, следовательно, игнорированию приказа верховного главнокомандования вермахта. Фактически группа армий началом своей операции подтверждает нашу оценку того, что собственными силами нам не удастся совершить прорыв. — Штеммерман взглянул на часы. — Господа, не будем терять времени! К завтрашнему утру я жду ваших докладов о готовности дивизий. Благодарю вас!

Стулья задвигались, некоторые офицеры заторопились к выходу. Полковник Фуке, командующий артиллерией 42-го армейского корпуса, подошел к Штеммерману.

— Какая наглость! — прошептал он и смерил Гилле возмущенным взглядом.