К. Александров - ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. Страница 19

Дело было ясное и простое. Все четверо представителей власти во главе с ортскомендантом требовали самых срочных мер, жестокого наказания в назидание прочим. Они считали нужным послать для расправы хорошую строевую воинскую часть. Если она обнаружит при обыске в деревнях, упоминаемых в письме партизанского начальника, оружие, деревни должны быть сметены с лица земли. Если же оружия не окажется, полиция арестует только наиболее подозрительных и сама произведет дальнейшее расследование. Все было логично, просто и ясно за исключением одного: деревни, предназначенные к разгрому, были зуевские!

Полковник забрал все «вещественные доказательства» для доклада в штаб армии. Затем распрощался со своими гостями, вызвал к себе старшего врача гарнизона и поехал с ним осматривать труп. Когда вечером того же дня мы — я, о. Иоанн и М. Е. Зуев — по срочному вызову входили в кабинет фельдкоменданта, он, как можно было предполагать, уже принял какое-то определенное решение. Он изложил нам суть дела, как она была ему самому преподнесена ортскомендантом, и задал несколько отрывочных вопросов. Видно было, что он взбешен до последней степени. Наши уроки, очевидно, не пропали даром: полковнику было ясно, что это грубая фальшивка, рассчитанная на прихотливый немецкий вкус. Осмотр трупа только подтвердил эту уверенность: труп был свежий, а немецкий военный мундир, слишком большой и широкий, был надет на него уже много спустя после смерти. Очень многое указывало на то, что покойник вообще не немец. Полковник в этот наш визит был как-то необычно сух и сдержан. Он ничего не сказал нам о своих планах и, кажется, в первый раз за все наше знакомство простился с нами холодно и невнимательно. Мы не знали, уходя, чего теперь следует ждать.

Дом, в котором я тогда жил в Полоцке, стоял как раз напротив ворот двора, в глубине которого была квартира начальника русской полиции. На другой день утром, завязывая галстук перед отходом на службу, я увидел в окно небольшую группу немецких солдат с винтовками, которая под командой унтер-офицера быстро пошла через ворота во двор. У них был какой-то не совсем обычный, слишком уж деловой вид. За чашкой чая я все посматривал и посматривал во двор, но группа не возвращалась. Так и не дождавшись ее, я пошел на службу. Чем дальше я шел, тем больше мне попадалось вооруженных солдат. В центре города они стояли уже правильными, хотя и не очень плотными шпалерами по обеим сторонам улицы, куда только хватает глаз. Было совершенно очевидно, что в городе находится какое-то новое крупное войсковое соединение. Люди были пыльные, они пришли издалека. Прохожие стояли кучками, недоумевающее поглядывая и шушукаясь между собой. Как раз в тот момент, когда я переступил порог городской управы, все пешеходное движение было приостановлено — каждый должен был оставаться там, где застала его операция. Началась поголовная проверка документов. У проверяющих в руках были большие списки, с которыми они постоянно справлялись. Несколько человек из числа сотрудников арестовали тут же в магистрате. Затем к дверям здания приставили караул и ушли. Время в ожидании и неизвестности тянулось медленно. Кое-кто сел было от скуки за работу. И вдруг часа через два от окна закричали, что солдаты уходят. Они исчезали из города так же быстро, как и появились. Караул у дверей был тоже снят. Большинство служащих сейчас же разбрелись по домам. Без всякого предварительного соглашения вся группа вечером того же дня собралась в келье о. Иоанна. Только тут явилась какая-то возможность охватить и проанализировать все происшедшее. Ничего себе отколол штучку наш полковник! Всем было ясно, что это его рук дело.

Число арестованных не было, конечно, еще известно в городе, но оно измерялось сотнями. Переводчик ортскомендатуры, бургомистр города, начальник полиции, все заведующие отделами горуправы и многие переводчики при немецких учреждениях оказались под замком[112]. Обыски у них продолжались почти всю ночь: поднимали полы, разламывали печи и потолки, переворошили чердаки и сараи. Тут же или несколько позднее мы узнали о результатах некоторых обысков. Например, при обыске у переводчика ортскоменданта нашли под полом списки всей коммунистической организации города, диспозицию немецких войск, перечень воинских соединений и частей, а также военных грузов, проследовавших через город за последний месяц. Кроме того, у него, как у бургомистра города, были найдены свежие советские инструкции и предписания, партизанские явки, шифры, всевозможные предложенные документы, немецкие бланки, штампы и печати. Среди прочих интересных вещей у переводчика было найдено также и его собственное советское удостоверение личности, выданное Ленинградским окружным отделением НКВД[113].

Немцы руководствовались при первых арестах главным образом списками городской партийной организации ВКП(б) времен 1941 года, которые благодаря окружению целиком попали к ним в руки. С тех пор многое, конечно, изменилось. Целый ряд видных местных коммунистов к осени 1942 года уже ушел в партизаны, и наоборот — много новых, неизвестных до того в городе людей, как, например, начальник банка или сам переводчик ортскомендатуры, прибыли неизвестно откуда. Поэтому списки, найденные у переводчика, были особенно важны: они дали немцам самые свежие сведения, чрезвычайно ценные и при последующих арестах и особенно при производстве следствия.

После получения этих списков общая картина и все детали стали для немцев яснее, чем для нас. Подавляющее большинство арестованных были служащие. Рабочих было очень мало, слободских крестьян не было совсем. Среди церковных людей всех вероисповеданий не был арестован никто. Следствие по делу тянулось не менее месяца, а может быть, даже и значительно дольше: мы так и не узнали, когда оно действительно кончилось. Результаты следствия, к сожалению, также остались почти неизвестными. В город сведений не просачивалось совсем, а наш фельдкомендант, даже наиболее хорошо знакомый членам группы, не сказал ничего, кроме нескольких общих фраз, вроде: «Вы были совершенно правы во всем» или «Вы не можете себе представить, что они тут натворили!». И это было все. Главой организации после ареста и расстрела начальника банка был, очевидно, переводчик ортскомендатуры. Менее чем по прошествии недели многих арестованных стали отпускать на волю за невиновностью; однако одновременно с этим последовала волна новых арестов. В конечном итоге, по нашим подсчетам, сделанным уже в 1943 году, из тюрьмы не вернулось от 125 до 130 человек.

Есть основания думать, что лица, признанные виновными, попали в три разные основные категории: одни были расстреляны тут же в Полоцке, других отправили в Германию, а третьи отбывали принудительные работы где-то около Смоленска. Последние писали время от времени родственникам в Полоцк из мест заключения, хотя гражданская почта тогда и не работала. Часть из этих последних к весне 1944 года вернулась даже домой в Полоцк на постоянное жительство. Они получили обычный в то время для всех немецкий вид на жительство и по большей части были прописаны на своих же старых квартирах.

Не вызывает никакого сомнения, что немцы, пришедшие в Россию как бы с завязанными глазами, за годы оккупации очень многому научились. Те из немцев, которые были на оккупированной территории лично, научились больше, другие, там, на верхах, — конечно, несоизмеримо меньше. Но чему-то научились все, даже эти последние. Решающим фактором оккупационной эволюции к лучшему были, конечно, военные неудачи немцев. Но опыт организации гражданской жизни на занятой территории и непосредственное соприкосновение с русскими вообще должны были неминуемо сыграть здесь какую-то свою немаловажную роль. По крайней мере, про Полоцк и окружающие его районы можно смело сказать, что после ареста коммунистов там началась как бы новая эра оккупации. Но, прежде чем перейти к описанию, хочется сказать несколько слов о том, какое впечатление произвели аресты на местное население.

В первый момент город был, конечно, очень ошеломлен: уж слишком неожиданно все произошло, слишком трудно было сразу учесть все далеко идущие последствия произведенной операции. Но замешательство продолжалось недолго, смысл происшедшего был всем достаточно ясен. Население квалифицировало его как поворот в политике, и при том — поворот в лучшую сторону. За время советской власти русские люди привыкли к крутым поворотам и научились быстро и хорошо разбираться в них. Здесь был типичный случай поворота политики, причем на этот раз «беспартийной сволочи» ничто как будто бы не угрожало. Удар впервые был направлен совсем в другую сторону, поэтому среди массы гражданского населения не чувствовалось ни подавленности, ни страха. Все с любопытством ждали, что будет дальше. В большинстве случаев арестованные за время своего пребывания у власти успели досадить всем: о чувстве сожаления к ним не могло быть и речи. Наоборот, многие люди ликовали и злорадствовали, готовые под влиянием ненависти приписать арестованным абсолютно все жизненные невзгоды и все неприятности оккупационного режима. Уж такова психика толпы.