Олег Блоцкий - Самострел Страница 2

Уголовка такие убийства почти никогда не раскрывала.

Я понимаю — почему. Потяни мужиков — и они такое бы про некоторых героев рассказали, что им бы памятники сразу снесли. У нас тоже есть такие. Но пусть их другие отлавливают. Я свое дело сделал. И я спокоен. Тот червяк, который грыз меня все это время изнутри, подох вместе с этим уродом…

Утро. День обещает быть ярким, солнечным и теплым. На вокзале не протолкнуться. Я сажусь в пригородную электричку. В ней доберусь до другого города. А оттуда рвану на поезде домой. Конечно, отсюда можно и напрямую. Но я — не дурак…

ПИСЬМО ИЗ ДОМА

1

Обязательный сон после обеда закончился, и солдаты, вспотевшие, вялые, всклокоченные, не выспавшиеся, а лишь одуревшие от двух часов, проведенных в парилках-кубриках, медленно вползали в курилку.

Батальонные почтальоны, подгоняемые нетерпеливыми товарищами, — торопились в клуб. Там киномеханик и одновременно главный почтальон полка уже раскидал по литерам письма, газеты и журналы, уложив их разными по высоте стопками на длинный деревянный стеллаж.

Солдаты терпеливо сидели под маскировочной сетью. На них пятнами ложился солнечный свет. Пехотинцы густо кропили плевками спрессованную, жесткую землю и гадали — будут им письма или нет.

Наконец появлялся Юрка Свиридов. Разговоры обрывались. Все вытягивали шеи и наперебой спрашивали о письмах. Свиридов оставался, как всегда, непреклонен и традиции не изменял. Сохраняя строгое выражение лица, Юрка доставал пачку писем, как опытный оратор выдерживал паузу — томил немножко товарищей, а затем принимался за дело.

Почтальон громко выкрикивал фамилии. Названные протискивались к нему. Перед тем как вручить письмо счастливчику, Юрка проделывал особый ритуал, который неизвестно кем и когда был заведен в полку, но чрезвычайно строго соблюдался во всех подразделениях.

С салабонами почтальон не церемонился. Юрка слегка надрывал конверт, надувал его и укладывал на ладонь. Дух быстренько разворачивался к Свиридову спиной и слегка пригибался. Юрка с размаху лепил ладонью по шее молодому. Конверт хлопал и разрывался. Дух тряс головой и смеялся вместе со всеми, получая заветное письмо. Такие шлепки по холке отрабатывались только на молодых, и называлось это — вскрыть конверт.

Остальных, кто был сроком службы старше, Свиридов бил письмами по носу. Количество ударов зависело от их числа. Но лупил Юрка с разбором.

«Чижам» доставалось больше всего. Юрка, прикусывая кончик языка, отступал на полшага и заносил мускулистую руку высоко вверх. Удар выходил замечательный: хлесткий, резкий и по самому кончику носа.

«Гансов» Свиридов бил слегка.

Ну, а «дедушек» — золотой фонд Советской Армии — почтальон выделял особо. Он делал зверское лицо, дико вращал зелеными глазами, отставляя локоть назад, но конверт в итоге лишь едва прикасался к облупленным носам.

Весь ритуал был отработан до мелочей и доставлял неописуемое удовольствие всем, ибо роли в таком представлении постоянно менялись.

Правда, «чижа» Савельева никто перещеголять не мог. Однажды он получил целых семнадцать писем. «Почтовик» из-за плохой погоды долго не ходил, а девушка оказалась очень верной. Как увидел Савельев толстую пачку писем — обрадовался, а потом от ухмылок друзей стал зеленее маскировочной сети. Счастливчик еще недели две ходил с опухшим и сизым носом…

Николай Нефедов тоже был на особом положении. Но на таком, что и врагу не пожелаешь. Больше трех месяцев не было ему писем. Ребята, таясь друг от друга, подходили к Николаю и сочувственно клали руку на плечо: «Не переживай, Нефед. Почта херово работает». Неразговорчивый Нефедов резко двигал плечом. Рука летела вниз, а Николай разворачивался и молча уходил.

Новогодними хлопушками на шеях молодых разрывались конверты. «Чижи» притворно хихикали, жмуря глаза, когда крепкая, с наколкой у предплечья рука почтальона сглаживала им носы. «Дедушки» лениво, вразвалочку, не вынимая сигарет из ртов, подходили к Свиридову. Только Нефедов изо дня в день оставался на месте. И был он, по сути дела, лишь постоянным свидетелем чужого счастья.

Письма постепенно расходились по тесной курилке. Конверты распускались белыми цветами и трепетали в загорелых и сильных солдатских руках. Почтарь переводил дыхание, стараясь не встречаться взглядом с Нефедовым. Тот исподлобья смотрел на Свиридова, и в светлых, почти янтарных глазах была мольба.

Почтальона начинала пожирать совесть: будто это он, Свиридов, во всем виноват. Юрка смущенно улыбался и едва заметно отрицательно качал головой. Ну, не было писем Нефеду, хоть садись и сам пиши…

Нефедов медленно выходил из курилки и шел за модуль, откуда хорошо был виден далекий аэродром.

Он садился на огромный валун, прятал подбородок в коленях и застывал, глядя вдаль. Там, за широкой серебристой чащобой деревьев, которая в это время дня походила на необъятное блестящее озеро, была невидимая солдату проплешина — аэродром.

Аэродром жил интересной и нервной жизнью: уходили в небо стаи быстрых и юрких «грачей»; парами и четверками рвали небо лопастями «крокодилы»; брал курс на Кабул роковой «черный тюльпан». Все это было для Нефедова давно привычным и не заслуживающим никакого внимания. Он терпеливо выжидал единственный нужный ему самолет.

Тени становились длиннее. А Нефедову казалось, что время замерло и «почтовика» уже не будет. Но самолетик все-таки появлялся. Маленькая серебристая капелька, словно ртуть, созревала в выцветшем небе, медленно приближаясь к аэродрому. Потом, обретя очертания, самолетик кружился над ним, выбрасывая в стороны яркие звездочки. Те на мгновение вспыхивали, исчезая. Белые перевернутые пушистые запятые усеивали небо. Затем «почтовик» внезапно начинал стремительно падать вниз по спирали, все увеличиваясь в размерах и меняя серебристый цвет на зеленый.

Нефедов сжимался и как заколдованный следил за зеленым крестиком.

Только в двух случаях безошибочно определил Николай, что почты не будет не только ему, но и никому вообще. В первый — капелька, точно перегорающая лампочка, ослепительно вспыхнула и… исчезла. Вместо нее появилось небольшое плотное голубоватое облако, которое очень скоро рассеял ветер. Во второй — после того, как самолет утонул в блестящем блюде озера, поднялся с его дна темный черный пузырь, и докатилось до солдата негромкое эхо далекого взрыва.

Все остальное время, если солнце не закрывали тучи, самолет благополучно приземлялся. Тогда на следующий день после утреннего развода полка отходил от штаба «почтовый» бронетранспортер.

И так изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц.

Прилетал самолет, пылил по дороге бэтээр, краснели, опухая, носы у «чижей», а писем Нефедову все не было. Ребята стали замечать, как почти каждый вечер Николай, сгорбившись, в одиночку тянет «косяк» за модулем, запивая глубокие затяжки холодной водой из обшарпанного, помятого котелка.

Однажды Свиридов закончил на удивление быстро экзекуцию с раздачей писем, окликнул безучастного ко всему Нефедова и отозвал его в сторонку:

— Пойдем-ка, Колян.

Они зашли за казарму, и почтальон достал из кармана конверт.

— Письмо тебе тут, — пробормотал, пряча глаза, Юрка. — Бери. Я не стал… при всех.

Николай взял конверт, подписанный большими печатными буквами. Вверху аккуратно выведено: «Николаю Нефедову», внизу — адрес обратный: «Петр Нефедов». Братишка учился во втором классе и с буквами окончательно совладать не мог.

Нефедов сел на шершавый заветный валун и надорвал конверт. Тщательно выведенные слова на кривоватых ножках старались ровненько выстроиться друг за дружкой, но не всегда у них это получалось.

«СДРАСТУЙ НИКОЛАЙ. ПИШЕТ БРАТ ПЕТЯ. КАК ТЫ ЖЕВЕЖ? МЫ ЖЕВЕМ ПЛОХА. МАМКА В БАЛЬНИЦИ. У НЕЙ ПАЛАМАЛАС НАГА И РУКА. ПРИШОЛ ПИЯНЫ ПАПКА ХАТЕЛ НАС УБИТ ТАПАРОМ. МЫ ЗАКРЫЛИ ДВЕРЬ. ОН ИЕ РУБИЛ. МЫ ПРЫГНУЛИ В АКНО. Я ЖЕВ У ТЕТИ РИМЫ. АНА МАМКИНА ВРАЧИХА. МАМКА ПЛАЧИТ. МЫ НИ ЗНАИМ КТЕ ЖИТ. ПАПКА ХОДЕТ ПИЯНЫ ПА ДЕРЕВНИ И ГАВАРИТ ВСЕМ ШТО НАС УБЕТ. КОЛЯ ПРИХАДИ БЫСТРА ИЗ АРМИИ. НАМ БИЗ ТИБЯ СТРАШНА. МАМКА ГАВАРИТ ЕСЛИ БЫЛ КОЛЯ МЫ БЫ ЖИЛИ ХАРАШО. ТЕТА РИМА ХАТЕЛА ПАСЫЛАТ ПИСМО ТВАИМУ КАМАНДИРУ. МАМКА ОЧЕН ПЛАКАЛА ГАВАРИЛА НЕ НАДА. КОЛЯ НИ ГАВАРИ МАМКИ ПРА МАЕ ПИСМО. МИ ТИБЯ КРЕПКА ЛЮБИМ И ЖДИОМ. ДАСВИДАНЯ. ТВОИ МЛАДШИ БРАТ ПЕТР НЕФЕДОВ. МНЕ ВСЕ ЗАВИДУЯТ ШТО ТЫ В АВКАНЕСТАНИ. КОЛЯ ПРИВАЗИ СВОИ ПУЛИМЕД. Я ПАКАЖУ ИГО САНЬКИ И ФЕТЬКИ. ОНЕ ГАВАРЯД ШТО Я БРИШУ И У ТИБЯ ИГО НЕТ. А ИСЧО МЫ ЗАСТРЕЛИМ ПАПКУ ЗА ТО ШТО ОН БЬЕТ МАМКУ».

Нефедов спрятал письмо в нагрудный карман и достал полупустую, рассыпавшуюся сигарету.

Высоко в небе медленно плыла крохотная жемчужина.

Солдат поднял на нее глаза и глубоко затянулся. Жемчужина растворялась, теряясь в расплывающемся небе. Николай Нефедов спрыгнул с валуна и побежал по каменистой дороге за длинные металлические склады, бросился в заброшенный расплывшийся окоп. Сжался в комок и… заплакал. Слезы хлынули ручьями, и остановить их Нефедов не мог.