Георгий Шолохов-Синявский - Волгины Страница 2

— Кушайте, детки, угощайтесь. Вкуснее родительских пирогов ничего нет, — говорила она. — И вы, дорогие гости, пожалуйте. Угощай, Проша.

— Время у нас, сынки, сейчас напряженное,:— не слушая жену, ораторствовал Прохор Матвеевич. — Вишь, как полыхает на Западе. Поэтому надо поторапливаться со многими делами. И быть начеку, чтоб не перекинуло огонь. Витька! Как там у вас на границе? Что слышно?

— Пока ничего. Все тихо, — уклончиво ответил Виктор.

Любители поспорить на международные темы заговорили о том, высадит ли Гитлер свои десанты в Англии или не высадит.

На другом конце стола чей-то разгоряченный голос кричал:

— Это договор не о какой-то там дружбе с фашистским правительством, а о ненападении! Разве немецкий народ наш враг? Или мы ему враги?

— Может полезть фашист, может, — предостерег Павел.

— А я говорю: не полезет! Кишка тонка! — азартно возразил ему сосед и шлепнул ладонью о стол с такой силой, что зазвенела посуда.

— Тоже дипломаты, ну вас! Лучше закусывайте, — защебетали женщины.

Голоса смешались, кто-то предлагал новый тост.

Воспользовавшись тем, что отец и мать занялись угощением, Виктор и Таня незаметно вышли на балкон.

— Идем к нам. У меня там уже почти все собрались, — тоном заговорщицы сказала Таня.

— А если отец обидится? Я, конечно, приду, — пообещал Виктор, с наслаждением вдыхая морозный колючий воздух.

Сухие снежинки падали на его волосы. Свет фар вынырнувшего из-за угла улицы автомобиля на мгновение озарил его оживленное лицо.

— Гляжу я на все и ничего и никого не узнаю, — задумчиво заговорил Виктор. — Наши комнаты кажутся такими маленькими. А тополь как разросся… Помню, три года назад ветки его не доставали до того окна, а теперь и мое окно закрыли. И вон того дома не было. Раз… два… три… шесть этажей! — воскликнул Виктор. — Наш домик рядом с ним, как будочка.

— Я пойду, — нетерпеливо сказала Таня. — Ты не засиживайся со стариками. Ох, и закуралесим же мы нынче…

— Погоди, — остановил сестру Виктор, — ты, кажется, сказала, к тебе кто-то придет из Якутовых…

— Придут… Валя Якутова с братом. Ты разве их знаешь? — лукаво опросила Таня.

— Немного, — в тон ей ответил Виктор. — Будто забыла, что мы вместе с Валей учились в школе.

— Так уж и немного?

Виктор засмеялся.

— А ты помалкивай. Много знать тебе не положено. Рано еще…

— Ух ты! Какой взрослый! Подумать страшно, — смешливо блеснула глазами Таня и убежала в комнату.

Виктору захотелось взглянуть на место детских игр, он сошел во двор, занесенный снегом, окруженный старыми и новыми домами. Окна всюду были ярко озарены, и пятна света падали на сугробы. Доносились неясные голоса, музыка, смех.

Три тощие покривленные вишни и яблонька прислонились к высокому дощатому забору. Когда-то они были посажены отцом и теперь тоже вытянулись, свешиваясь ветвями через забор. Покрытые инеем, они стояли безмолвно и неподвижно.

Виктор поднял голову и на высоком шесте, на фоне пасмурного ночного неба, увидел скворечницу. Лет десять, назад он ставил ее с Алексеем.

Как много воды утекло с тех пор, сколько пережито! Школьные беззаботные годы, поиски своего жизненного пути, колебания, размолвки с отцом, матерью… Матери особенно не хотелось, чтобы он поступал в школу летчиков: ей все казалось, что он разобьется при первом же полете… И в письмах долго жаловалась, упрекала. Но все-таки он настоял на своем — пошел в авиационную школу. И было трудно, ох, как трудно! Иногда им овладевали сомнения, он уже готов был согласиться, что мать права, и все-таки нашел в себе силы, преодолел все трудности. Ни словом не обмолвился он в письмах о своих колебаниях. И вот теперь он летчик, командир звена истребителей, и мать, кажется, довольна им.

Он решил провести отпуск так, как этого хотелось ему в полку без лишних забот и мыслей о службе, о полетах. Только отдыхать, только впитывать в себя этот теплый, насыщенный любовным родительским вниманием, домашний воздух, ходить в гости, в театр, встречаться с товарищами.

Виктор прошелся по двору, приглядываясь к незнакомым пристройкам и предметам, полный того чувства покоя, какое овладело им, когда он очутился в родной семье. Набравшись морозца, он вернулся в комнату. Там уже было полное оживление. У гостей возбужденно блестели глаза, все говорили, перебивая друг друга.

Особо почетное место за столом занимала Кето или, как все называли ее в семье Волгиных, Катя. Она ни на шаг не отходила от своего мужа Алексея, говорила мало и лишь изредка, скромно опустив длинные густые ресницы, роняла несколько слов, звучавших необычно твердо благодаря чуть уловимому грузинскому акценту, и глаза братьев, Прохора Матвеевича, Александры Михайловны и Тани ласково устремлялись на нее.

Кето быстро свыклась с новой семьей. За один день между ней и Таней завязалась самая пылкая дружба, так часто возникающая между молодыми женщинами и девушками. Таня поминутно прибегала из своей комнаты в горницу, нетерпеливо посматривала на невестку, опасливо косилась на отца.

Выбрав момент, она склонилась к Кето, шепнула:

— Катя, мы вас ждем… У нас уже все готово.

Кето вопросительно взглянула на мужа. Алексей пожал плечами, кивнул на отца. Это не ускользнуло от внимания Прохора Матвеевича. Он нахмурился, но, не смея ни в чем отказать невестке, только рукой махнул…

В комнате Тани было еще шумнее, чем в горнице. В углу сверкала огнями и разноцветными стеклянными игрушками высокая елка. Накрытый белой скатертью стол был выдвинут на середину комнаты.

Несколько юношей и девушек столпились вокруг елки. Не выпуская руки Кето, Таня ворвалась в живой пестрый круг друзей, крикнула:

— Тише, медики! До Нового года осталось десять минут! Маркуша, останови патефон!

Тот, кого назвали Маркушей, высокий, сутулый, очень худой юноша, с длинными руками, с всклокоченными кудрявыми волосами и черными выпуклыми глазами, подбежал к патефону, поднял мембрану.

— Ты что же нас оставила! Тоже хозяйка! — набросились на Таню подруги.

— А я, девушки, привела вам Катю, жену моего брата Алеши, познакомьтесь, — смущенная внезапной тишиной, сказала Таня. Она вдруг испугалась, что ее невестке не понравится весь этот бесшабашный шум и она уйдет к старикам.

Но Кето, застенчиво улыбаясь, смотрела на всех доверчиво и просто.

Нескладный Маркуша первый протянул молодой женщине руку.

— Очень приятно! Марк Штуцик, чуточку не врач, — отрекомендовался он.

Высокая полногрудая блондинка с модной прической, в виде двух золотистых, туго закрученных над самым лбом валиков, бесцеремонно разглядывала Кето. Это была дочь известного в городе врача Якутова. В своем модном файдешиновом платье и дорогих туфлях Валя выглядела старше и наряднее всех.

Глаза у нее были яркоголубые, лицо — словно фарфоровое, с холодным, как у куклы, румянцем.

Приветливо улыбнувшись, Кето сказала:

— Мне это напоминает наши студенческие вечеринки в Тбилиси. Очень хорошо.

— Вы учились в вузе? — сдержанно удивилась Валя.

— Да, всего год как я окончила исторический факультет. Преподаю в средней школе, в Сухуми, — ответила Кето.

— Товарищи девушки! Внимание! Без пяти двенадцать, — паническим голосом возвестил Маркуша. — Подготовьтесь к великому моменту!

— Ох, чуть не проворонили! — всплеснула руками смуглая, похожая на цыганку, Тамара Старикова.

Бывшая беспризорница, маленькая, полная, с резкими мальчишескими движениями, которым она научилась еще в дни своих бездомных скитаний, и громким пискливым голосом, она нередко вставляла в свою быструю речь грубые, резкие слова, в шутку называя своих друзей и подруг то «братвой», то «шалавыми», за что на комсомольских собраниях не раз выслушивала от товарищей суровые упреки и предупреждения.

— Даешь, братва! Открывайте шампанское! Живо! — крикнула Тамара, но на этот раз никто не решился сделать ей замечание: все были увлечены торжественностью минуты.

Захлопали пробки. Кто-то включил радио.

Послышался знакомый всем шум с Красной площади, автомобильные гудки, затем перезвон курантов.

Все встали, подняли бокалы. В комнате стало тихо. Только в открытую форточку врывался приглушенный гул города; он сливался с таким же, похожим на звуки морского прибоя, уличным шумом, доносившимся из Москвы.

Таня выглядела возбужденнее всех. Щеки ее горели, рот раскрылся, обнажая ровный ряд белых зубов. Она восторженно смотрела на Кето, точно молчаливо призывая разделить с ней переполнявшие ее чувства.

Послышался первый удар курантов, певучий и тоже всем издавна знакомый звон колокола, и все закричали «ура».

— С новым годом! С новым счастьем! — громко крикнула Таня и, чокнувшись со всеми подряд, медленными глотками осушила бокал.