Михаил Рывкин - Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто Страница 20

И вот, моя дорогая, их начали вывозить 8–9 сентября 1941 г. и убивали, но слабых, таких, как бабушка, на месте расправлялись, проклятые фашисты. Много есть что писать, тяжело напомнить, больше не могу.

Дорогая моя Атунька, когда тетя Фаня последний раз была у меня, принесла письмеца для меня от бабушки и для вас, письма эти прощальные, очень трогательные и благодарственные за мою услугу в тяжелое время и рискованность моей жизни, и я их сохранила, три года носила у себя на шее, прислать я его не могу, боюсь, чтоб не затерялись, только в руки отдам, весной, если буду жива, приеду к вам в Ленинград, повидаемся, много чего есть поговорить, все не напишешь.

Дорогая, любимая, про себя и описать не могу, как я осталась жива, стала стара и слаба, и всех растеряла, ни одной сестры не имею, одна осталась… В Витебск ехать незачем, все разрушено, сгоревши…

Крепко целую вас всех, пишите, жду ваших писем. Надя Шидловская».

На самодельном конвертике — штампы военной цензуры и почтовые штемпели с датами.

Надежда Фоминична с риском для себя хранила эти письма четыре военных года, не предав память близких людей — слишком драгоценными они были. Только в августе 1945 года, когда Атта Абрамовна Аскназий приехала в деревню Кривино под Бешенковичами, Н. Шидловская отдала ей письма из гетто. Даже трудно представить себе, какие чувства испытывали обе женщины…

В начале войны евреи из крупных городов искали прибежище у родственников в местечках. Когда начались массовые расстрелы, евреи из местечек стали убегать в крупные города. Они думали, что там, где живет много евреев, им удастся затеряться.

Блюма Тумаринсон пришла из Добромысли в Витебск, где жили ее дети. Почему пошла на запад, а не на восток? В эти страшные дни не могла оставить детей одних, направление движения подсказывала ей не логика, а материнское сердце. Да и, кроме того, надеялась, что всех евреев не убьют. «Евреев в Витебске много. Что будет со всеми, то будет со мной», — так или приблизительно так говорила она своим довоенным соседям. Наивная вера в лучшее стоила ей жизни.

23 сентября. В городе задержаны трое евреев, живших вне гетто. Все трое были расстреляны на месте.

1 октября. Айнзацкоманда-9 подвергла «особому лечению» 52 еврея, которые перебрались из Городка в Витебск, где они «беспокоили население, распространяя слухи…»[38].

Какая трогательная забота о людях! Оказывается, их, чудом спасшихся от смерти, расстреляли в Витебске за то, что они тревожили людей, рассказывая им про ужасы нового гитлеровского порядка. Эти рассказы названы «распространением слухов», а расстрел — «особым лечением».

Конечно, сейчас можно говорить о том, что 52 городокских еврея, искавших спасения в Витебске, были наивными людьми и не понимали, что всюду, где хозяйничают фашисты, евреев ждет смерть. Но тогда, осенью 1941 года, куда им было пойти, где спрятаться? Конечно, и в Городке, и в Витебске были мужественные русские, белорусы, которые прятали евреев. Но их было немного. Большинство боялось за своих детей, их можно понять. В лучшем случае они давали кусок хлеба и просили уйти, чтобы не навлекать гнев фашистов. А в худшем случае, и таких примеров было немало, за два килограмма соли, а то и просто за благожелательное похлопывание по плечу, сдавали фашистам своих довоенных соседей.

Были евреи, которые уходили в леса и пытались оказать вооруженное сопротивление фашистам. Вот строки из отчета № 73 айнзацкоманды-9, отправленного в Берлин 4 сентября 1941 года: «После того, как 3 немецких солдата были убиты вблизи Витебска, была проведена усмирительная акция немецкой армией. По этому случаю мы нашли 19 евреев и евреек, бродивших в лесу, где было совершено убийство. Они были наказаны по явному подозрению в участии в нападении на солдат и совершении поджога в Витебске»[39].

Вооруженные до зубов фашистские вояки боялись безоружных евреев, людей самых мирных профессий. Командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау 10 октября 1941 года издал секретный приказ «О поведении войск на Востоке». Этот приказ был оценен Гитлером как образцовый и впоследствии принят многими командующими. Вот строки из этого приказа: «…солдат должен сознавать необходимость жестокого, но справедливого наказания еврейских недочеловеков. Другая задача — задушить в зародыше восстания в тылу вермахта, зачинщиками которых, как показывает опыт, всегда являются евреи…».

Не верьте тем, кто говорит, что в гетто все жили в ожидании смерти, были подавлены. Мол, поэтому не оказывали сопротивления. Да, с оружием в руках в Витебском гетто никто не выступал против ненавистных оккупантов. Оружия не было. Прямо скажем, из женщин, стариков и детей солдаты плохие, а мужчины были расстреляны в первые же дни. Но чувство собственного достоинства оставалось у людей. И было их единственным оружием. Подчас фашисты не понимали, откуда оно берется.

Жил до войны в Витебске извозчик Эля-Хаим Либенштейн. Любил своего коня, любил на праздник выпить сто граммов и еще любил, когда после работы его встречали внуки, усаживались на колени и просили: «Дед, расскажи сказку». Он рассказывал им сказки, которые слышал еще от своей бабушки, и гладил шершавой ладонью их головы.

Незаметно подросли внуки. И дед ждал их свадьбы, ждал, когда прибегут к нему правнуки и попросят рассказать сказку. А потом началась война. И 72-летнего Эли-Хаима Либенштейна, никого не обидевшего за свою жизнь, отправили в гетто.

Однажды, в конце сентября, когда уже выпал первый снег, в гетто пришел офицер СС. Ему, видимо, было скучно. Он хотел зрелища. Он хотел веселиться.

— Эй ты, старый жид, танцуй босиком на снегу, — сказал он Эли-Хаиму Либенштейну.

— Можно и босиком, можно и на снегу, — ответил старый извозчик. — Только перед тобой танцевать не буду. Много чести для тебя.

К несчастью для Э.-Х. Либенштейна, они хорошо понимали друг друга. Идиш и немецкий — схожие языки. Но даже если бы они говорили на совершенно разных языках, они бы все равно поняли, что между ними может быть только ненависть.

— Что ты сказал, юда? — фашист вытащил из голенища сапога металлическую трость, с которой ходил по гетто, и ударил старика по голове.

Э.-Х. Либенштейн сделал шаг навстречу фашисту и плюнул ему в лицо. В ответ из пистолета была выпущена вся обойма. Фашист продолжал стрелять, когда Эли-Хаим уже лежал на красном от крови снегу.

А через три года в Польше в бою под Кельцами смертью храбрых погиб внук Эли-Хаима Либенштейна 21-летний Иосиф, тот самый, который больше других любил слушать дедушкины сказки. Он отомстил за деда, за всю свою родню. И ради этого не пожалел даже собственной жизни.

Осенью на открытой машине несколько высоких немецких чинов объезжали гетто. Когда они проезжали мимо разрушенного кирпичного дома, его единственная стена обрушилась и накрыла обломками пассажиров автомобиля. Сегодня никто не может ответить: это произошло случайно или была продуманная операция. Фашисты ответили массовыми расстрелами, целой волной насилия и крови[40].

В 1941 году в составе отдельной санитарной роты немецкой армии в Витебске проходил службу солдат Карл Шрадер. Свидетель тех страшных событий, он запоминал и записывал все увиденное. Карл Шрадер понимал: когда-нибудь фашизму придет конец, и он, как немец, обязан будет рассказать миру всю правду о зверствах, творимых гитлеровцами.

После окончания войны журналист, писатель Карл Шрадер (псевдоним Пауль Кернер) написал ряд пьес, поставленных немецкими театрами, издал несколько книг. В них рассказана правда о фашизме. Одним из наиболее заметных литературных трудов Карла Шрадера стал «Дневник немецкого солдата». Память о Витебском гетто, как незаживающая рана, не давала ему, свидетелю этой трагедии, спокойно жить.

«28 сентября. Время от времени эсэсовцы наносят удары винтовками. Толпа рассыпается, шарахается со слезами на глазах из стороны в сторону по свободной территории. Выкрикивают чьи-то фамилии, имена. Слышны слова молитвы. Кто-то обматывает тряпкой голову человека. На берегу моются. Около акации сидят четверо или пятеро человек и что-то едят. Проезжая мимо, вижу совершенно голого человека, которого избивают двое или трое эсэсовцев в форме.

30 сентября. Мужчины, женщины, дети сидят у костра. Доедают какие-то крохотные остатки пищи. У кого совершенно нет еды, кушают листья. Идет холодный со снегом дождь.

4 октября. Акация дает все: листву она отдает для питания, древесину — для костра. Уставшим, искалеченным людям ее ствол служит опорой. Насколько позволяет рост человека, кора на деревьях ободрана. Видно, как люди становятся один на одного, чтобы дотянуться до коры, которая осталась выше. Внизу стоят в отчаянии с протянутыми руками голодные люди. Худые, белые руки хватают последние кусочки коры. К дереву подходит солдат с черепом на фуражке и начинает бить женщину. Она не отворачивается от ударов, не защищается. Словно вкопанная стоит, принимая на себя удар за ударом. Дубинка ломается. Кусок ее летит в воздух, за ним другой. Палач сжимает кулаки и безжалостно наносит удары в грудь, лицо. Он бьет ее тяжелым кованным сапогом. Теперь она падает и больше уже не встает. Солдат в черной униформе продолжает наносить ей удары»[41].