Михаил Рывкин - Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто Страница 19

В довоенном Витебске многие знали Софию Исидоровну Ратнер. До революции у ее мужа Исаака Григорьевича Ратнера был богатый двухэтажный особняк в центре города, который стоит и поныне на улице Суворова под тем же № 7/ 8[35]. После революции семья Ратнеров оставила себе три смежные комнаты и коридор. Исаак Григорьевич умер в августе 1940 года, и София Исидоровна осталась жить в квартире с 6-летним внуком Витей Зархом и Надеждой Фоминичной Шидловской. В этом особняке разместилось также государственное учреждение, поселился учитель Лебедев с семьей и еще одна многодетная еврейская семья, а в годы войны некоторое время жил художник В. Хрусталев, человек порядочный, державшийся в стороне от оккупационных властей.

София Исидоровна получила хорошее образование. В молодости она была своенравной девушкой, открыто поддерживала социал-демократов, за что ее отчислили из гимназии. Родители[36] настояли, чтобы она продолжила образование в частном пансионе Ивановой-Заливкиной. София Исидоровна великолепно владела французским и английским языками, в совершенстве знала немецкий язык и литературу, историю Германии. Много лет она преподавала в художественном училище, вела уроки немецкого языка. К началу войны Софии Исидоровне было 72 года.

Надежда Фоминична Шидловская долгие годы вела хозяйство у Ратнеров. Ратнеры любили Надежду Фоминичну, как самого близкого человека, и называли ее Наденька.

За три дня до войны в гости к Софии Исидоровне из Ленинграда приехала внучка Атта Аскназий с мамой. Дедушкой Атты по отцовской линии был академик живописи Исаак Львович Аскназий. Жизнь этого художника в свое время тоже была тесно связана с Витебском. Он дружил с родителями Ратнеров.

6 июля Атта Аскназий с мамой ушли пешком в Ленинград, забрав с собой 6-летнего Витю. Они сумели добраться до дома. София Исидоровна отказалась идти с ними, потому что боялась стать обузой для дочери и внуков, понимала, что с больными ногами далеко не уйдет и не даст уйти от фашистов остальным. «Вы идите, а мы останемся здесь втроем — я, Надежда Фоминична и Фаня Григорьевна» (Фаня Григорьевна Яппу — сестра И. Г. Ратнера. — Авт.), — сказала она на прощание.

Через несколько дней после прихода немцев в Витебск в квартире Ратнеров появились первые непрошенные гости. Пришел немецкий офицер. Он спросил: «Кто здесь живет?».

И София Исидоровна ответила ему на отличном немецком языке. Они говорили целых полчаса. Офицер удивлялся, откуда у этой старой еврейки, никогда не жившей в Германии, такой прекрасный немецкий язык. Немец держался учтиво с Софией Исидоровной, показывал ей карту Советского Союза и сказал, что через две недели германские войска будут в Москве, а с евреями будет покончено навсегда.

После этого дня София Исидоровна не произнесла больше ни слова по-немецки. Она говорила: «После того, что я услышала, я забыла этот язык и не хочу его больше вспоминать. На нем говорят убийцы».

Потом в квартиру стали ломиться разные «темные» людишки. Одни норовили что-то стащить, другие требовали вернуть несуществующие долги, третьи угрожали и требовали отдать все добро по-хорошему. Надежда Фоминична каждый раз, не открывая двери, говорила, что евреев в квартире нет.

Вскоре на квартиру Ратнеров пришли погорельцы. Они сказали, что теперь будут тут жить. Это были заведующая городской библиотекой Нина Баранова и Фруза Удалая, которая до войны приходила в дом к Ратнерам.

Когда появился приказ всем евреям переселиться в гетто, мудрая София Исидоровна все поняла. Она послала Надежду Фоминичну к доктору И. Е. Ривашу, другу покойного мужа, и попросила, чтобы ей прислали яд. Доктор И. Е. Риваш отправил снотворное и успокаивающее. Не мог он, врач, всю жизнь спасавший людей, убить кого-то своими руками.

Однажды в дом пришел немецкий офицер. Он потребовал отдать все дорогостоящие вещи Нине Барановой. Таких вещей оказалось немного. Немец был вне себя. Он вырвал из рук Софии Исидоровны сумочку, в которой были лекарства, и растоптал их ногами. Затем открыл сейф и стал доставать из него ценные вещи и раздавать их Н. Барановой и Ф. Удалой. София Исидоровна, обращаясь к нему, спокойно сказала: «Почему все одним?». Тогда немец сунул Надежде Шидловской посеребренные вилки и ложки. (После войны Надежда Фоминична передала их семье Аскназий).

Потом было гетто. Надя, как могла, помогала Софии Исидоровне и Фане Григорьевне. Приходила в гетто, приносила продукты. Где брала хлеб, свеклу, картошку? Недоедала сама. Относила то, что зарабатывала, и то, что выпрашивала у знакомых и незнакомых людей. Передавала продукты и Ф. Удалая. Она мыла полы, обстирывала немцев и часть заработка отдавала Ратнерам.

Сначала Надя свободно проходила в гетто. Потом ее предупредили, что будут убивать любого русского, которого поймают на территории гетто. Надя все равно приходила к своим друзьям. Однажды, когда она была в Клубе металлистов, вошел немец. Надю успели накрыть простыней, и немец ее не заметил. Зато все замечала Надина соседка Н. Баранова. Пытаясь выслужиться перед немцами, она донесла на Надежду Фоминичну. Надю трое суток продержали в камере смертников, но, ничего от нее не добившись, отпустили. За это время Н. Баранова распродала все вещи, оставшиеся от Ратнеров, и деньги, естественно, забрала себе. Позже она переселилась в дом № 1 по улице Толстого.

Н. Баранова при новом режиме сделала карьеру. Стала организатором и директором городской библиотеки. Борец за «настоящую культуру», она не брезговала доносами. Главное было — выбиться в люди, добиться благосклонности новых хозяев. Н. Баранова достигла таких «высот», что смогла подписывать некрологи на убитых фашистских прихвостней рядом с такими известными предателями, как В. Родько, М. Рагуля.

Наде Шидловской появляться в гетто стало совсем опасно. Но она не могла оставить в беде людей. И, приходя на берег Западной Двины, садилась и ждала. Иногда Фаня Григорьевна Яппу умудрялась подходить к Наде, а однажды передала ей два письма.

Вот их полный текст: «Дорогие детки! Марусенька, Аточка, Витенька, Ниночка, прощайте. Умираю. Что мы тут переживаем в гетто, не поддается описанию: лучше умереть. Надя — единственный человек, который с наступлением катастрофы до конца заботилась о нас с большим риском для себя. Она чистый, кристально чистый человек. И сохранилась такой, не смотря на жуткое окружение, грабежи, насилие, издевательства, подлости и предательства. Не забудьте этого никогда. Сделайте все для нее, что можете, если она будет нуждаться в чем-нибудь. Она для нас самый, единственно близкий, единственно родной человек нам. Дорогие, любимые, бесконечно любимые, прощайте. Живы ли вы все, этого не знаю. Ничего мы не знаем, что кругом делается, отрезаны от всего мира. Мы здесь с тетей Фаней. Плюс, конечно, все оставшееся в Витебске еврейство. Прощайте же еще раз, дорогие. Как тяжело расставаться с вами навсегда. Бесконечно любящая.

6. IX.41 г. МАМА

Мы еще живы. Наше гетто обводят проволокой. Мы обречены на голодную смерть.

8. IХ.41 г.».

В тот же день София Исидоровна обращается с письмом к Надежде Фоминичне Шидловской: «Дорогая Наденька! За все спасибо. За все, что Вы сделали для нас в последние, самые тяжелые дни нашей жизни. Не плачьте о нас. Смерть — самый лучший, единственный исход для нас. Будьте здоровы, дорогая моя Наденька. Если господь Бог есть на небе, пусть благословит Вас, Ваших сестер и близких, пусть даст Вам дожить до лучших дней. Если увидите моих и Фани Григорьевны детей, расскажите им о наших последних минутах.

Любящая Вас София Ратнер»[37].

Сразу же после освобождения Беларуси Надежда Фоминична Шидловская каким-то чудом разыскала Атту Абрамовну Аскназий в Ленинграде. Первое письмо Надежда Фоминична написала 13 ноября 1944 года. Она писала (сохраняем стиль автора письма): «13/Х1.44 г. Дорогая моя Атуничка, я очень обрадовалась, что узнала про вас, что вы живы и здоровы… Про бабушку и тетю Фаню я все знаю до последнего дня их жизни. Они трагически погибли из-за проклятых, а писать все это очень тяжело, но немножко я тебе напишу. К двадцать восьмому июля 1941 г. было объявлено всем евреям (перебраться) на западную сторону Двины к 8 ч. утра. Поверь, моя дорогая, с каким чувством, со скорбью, я их провожала, а вернувшись домой, я без памяти сутки пролежала, им был отведен Дом металлистов, ну, там не было куда и палец всунуть, сели они около Двины на горке. Я им варила обед, носила, тетя Фаня меня встречала и брала у меня обед, и сама заходила к ним и все рассказывала, что дома делали новые хозяины. Это продолжалось так болея месяца, а потом обнесли забором и колючей проволокой, и мне это угрожало тюрьмой и расстрелом, но я прокрадалась тихо, договаривалась с Фаней, она меня встречала и провожала, и ко мне приходила за продуктами, я ее провожала. Бабушку я видела за две недели до ихной смерти, крепко расцеловались, распрощались, и она просила меня не плакать, а помолиться Богу, так как я верующая. Чтоб им была смерть, а не мученье, расцеловались навсегда, вид ее был ужасный, с лестницы она не могла спуститься, а мне уже нельзя было к ней зайти, сразу там русских убивали, они очень за меня беспокоились, чтоб я не зашла к ним, а то меня убьют, всегда смотрели в окно и махали, чтоб я не подходила. Это продолжалось около 3-х недель, Фаня приходила ко мне за продуктами, последний раз была и обещала, у моей сестры Врублевской. Это было 7-го сентября 1941 г. Вид у ней был ужасный, плакали вместе, сердечно было все, и она говорила, что живет на свете только из-за бабушки. Я ее просила не оставлять.