Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1 Страница 21

- Регламент! - крикнул кто-то из командиров.

- Мне кажется, - продолжал Жигуленко, - что этот случай должен научить не только лейтенанта Миронова. Надо нам всем повысить требовательность к себе и добросовестней выполнять свои обязанности, не забывая, что честь подразделения, в котором ты служишь, должна быть для нас превыше собственного «я»…

Вслед за Жигуленко попросил слова старший лейтенант Аржанцев. Он сказал:

- Плохо, что Миронов не доверяет нам, как товарищам, это его и подвело.

Командир осуждал Миронова и в заключение сказал, что ошибся в нем, перехвалив его старательность.

Затем на трибуну поднялся командир стрелковой роты старший лейтенант Хренов, не пропускавший случая выступить на любом собрании. С пучком рыжеватых волос на макушке, походивших на петушиный гребень, он, как всегда, выступал излишне резко и непродуманно.

- Нет, не выйдет Цицерона из нашего Хренова, - усмехнулся лейтенант, сидевший рядом с Мироновым.

- Лейтенант Миронов, - говорил Хренов, кривя лицо и размахивая руками, как ветряная мельница крыльями, - это опасный индивид. Ему начхать на всех, в том числе и на нас. Он натворил безобразий - и сидит себе спокойно. Я предлагаю судить его. И, кроме того, он заслуживает, чтобы его изгнать из комсомола!

Закончив так, он направился к своему месту, провожаемый насмешливыми взглядами.

Но вот на трибуну поднялся заместитель командира батальона по политчасти старший политрук Бурунов. Он был взволнован, и, как всегда в таких случаях, его синеватый шрам на правой щеке - отметка гражданской войны - побагровел, а в глубоко запавших серых глазах появился стальной блеск. Но говорил он, как обычно, тихо, спокойно, как бы рассуждая сам с собой:

- Я слышал, товарищи командиры, выступления некоторых товарищей и, как коммунист, не могу молчать и соглашаться с ними. Они договорились до того, что якобы во всех бедах в нашем батальоне виноват лейтенант Миронов… Не слишком ли тяжелое обвинение предъявляем мы молодому лейтенанту?

Горобец заерзал на стуле и косо взглянул на Бурунова.

- Если говорить прямо - это нечестно. Да, лейтенант Миронов совершил большую ошибку… Но где же были все мы? Нельзя забывать, кто такой лейтенант Миронов. Вот уже скоро три месяца, как он находится в нашем батальоне. А кто хоть раз по-настоящему помог ему в его хорошем и ценном для армии начинании? Варится человек в собственном соку. А когда он споткнулся, все видят только его ошибки. Вот мы в основном правильно ругаем его за промах, но опять впадаем в крайность. Некоторые товарищи поставили даже под сомнение: дорожит ли он честью батальона?

Бурунов посмотрел на всех и вновь заговорил просто, душевно:

- Людей больше любить надо, а если уж наказывать, то не сгоряча, а тщательно разобравшись, что к чему. Загубить человека легко, а понять его не так просто. К каждому проступку, товарищи, надо подходить всесторонне, самокритично и, главное, справедливо.

В это время широко распахнулась дверь, и появился запыхавшийся Канашов. Он шел между рядами, кивал головой направо и налево, здороваясь. Горобец слегка растерялся при виде командира полка, подал команду «Встать!» - и хотел было идти докладывать, но Канашов остановил его рукой. Подполковник быстро прошел за стол, где сидело командование батальона, поздоровался со всеми за руку.

Миронов испуганно посмотрел на него и подумал: «Ну, теперь пропал».

Канашов с минуту стоял, глядя сердитым взглядом, как бы припоминая все неурядицы, случившиеся с молодым лейтенантом. Некоторые командиры с тревогой и жалостью смотрели на Миронова.

- Товарищи командиры, - сказал Канашов, - каждого из нас не может не волновать случай, который произошел у нас в полку. Но я скажу вам о еще большей неприятности, заставившей меня призадуматься.

Все с затаенным дыханием поглядели на взволнованное лицо Канашова,

- Принес мне майор Савельев подписывать аттестации на присвоение званий, а у меня не поднялась рука подписать их. «Почему?» - спросите вы. А не подписал я аттестации потому, что нет у этих командиров основного командирского качества - чувства инициативы… Не глядите на меня с недоумением. Савельев тоже попытался возражать мне. Он сказал: «Товарищ подполковник, правда, вот эти командиры по характеру несколько нерасторопны, но ведь они выполняют все приказы». - «Да, выполняют, - ответил я. - И подчас точно выполняют. Но ведь это их служебный долг». Командир без огонька, без инициативы не имеет права считать себя командиром в ответственном значении этого слова. А военное искусство, как и каждое, требует талантливых исполнителей. Талант - это труд. Вот я и решил дать этим командирам время показать, на что они способны. А осенью подведем итоги.

И, помолчав немного, Канашов спокойно добавил:

- Теперь о Миронове… Всякие следствия по этому делу - прекратить. За проявленную им на занятиях инициативу объявляю ему благодарность.

Все ошеломленно переглянулись. И тогда, когда Миронов срывающимся от волнения голосом поднялся и сказал: «Служу Советскому Союзу!», шум возбужденных голосов ударил прибоем. Жигуленко первым подбежал к Миронову, протиснулся через толпившихся вокруг командиров, схватил руку товарища:

- А все-таки молодец ты, Сашка! Отличился… Теперь о тебе будет говорить весь полк.

Два молодых лейтенанта, видно недавно прибывшие из военного училища, удивленно переглянулись и заулыбались. Один из них сказал:

- А нас-то начальник штаба пугал. И я представлял себе Канашова этаким солдафоном…

- Нет. Видно, он добряк, а главное - справедлив… Сидевший с ними рядом командир роты Верть слышал этот разговор и беспокойно ерзал на стуле. Сердце его не выдержало.

- Он добрый, добрый… Послужите - увидите его доброту. Попробуйте нарушить дисциплину… В батальоне Белоненко командир взвода на две минуты на стрелковый тренаж опоздал, так он ему сразу выговор влепил. У меня командир взвода наскочил на него без пуговицы. Он спокойно его предупредил: надо, мол, смотреть, лейтенант, за своим внешним видом. А лейтенант и забыл пришить. Встречает его Канашов там же, заметьте, на другой день. И раз - трое суток ареста за пуговицу. Вот оно как!…

6

Нет, Саша Миронов не был военным по призванию. В детстве он, тихий, болезненный мальчик, не увлекался военными играми, не мечтал о героических подвигах, хотя любил читать книги о смелых и сильных людях. В семье ему постоянно внушали мысль о его физической слабости и не старались привить стремление победить ее, закалить себя. Даже в пионерские лагеря он никогда не ездил. В школе Саша сторонился бойких товарищей, был замкнут. А в семье рос каким-то незаметным ребенком, был тише воды, ниже травы. Заберется, бывало, с книгой в какой-нибудь укромный уголок и сидит там полдня, пока не позовут.

Отец заметил, что Александр жаден до книг.

- Читай, сынок, читай… Книги для человека - что солнце и вода для растения, - говорил ему он.

Саша учился средне. Зато рано появилась у него склонность к рисованию. И в это же время он начал писать стихи. Старший брат, Николай, нередко смеялся над ним:

- Ну, ты, Пушкин, пойдешь сегодня в кино?

Но когда Саша принес домой пионерскую газету со своими напечатанными стихами и получил первый гонорар - сорок два рубля, отношение к нему резко изменилось. Даже девушки-одноклассницы, которые подсмеивались раньше над его нелюдимостью, стали как-то многозначительно улыбаться при встрече. А он смущался, старался пройти мимо. Очень гордая девушка Инна, отличница их класса, на экзамене выручила его по алгебре, рискуя своей школьной репутацией. Тогда же разнесся по классу слух, что она влюблена в Сашку «по уши».

На выпускном вечере десятиклассников, разгоряченная танцами, едва переводя дыхание, она вытащила растерявшегося Миронова на улицу. «Мне нужно тебе сказать, Саша, очень важное…» У него в кармане лежала страничка со стихами, посвященными Инне; он, волнуясь, нащупывал ее рукой, но не решался отдать! «А вдруг Инна высмеет мое увлечение поэзией? Она остра на язык… Нет, лучше как-нибудь в другой раз»,

В этот раз Саша провожал Инну домой. Они долго шли. Саше хотелось многое сказать девушке, но он не отыскал подходящих слов. С каким-то незнакомым до этого чувством слушал он торопливую скороговорку Инны, часто прерывавшуюся веселым смехом. Ей, видно, тоже было хорошо с ним. Шагая рядом с ней, он чувствовал себя счастливым впервые в жизни. Они долго стояли около ее калитки. Казалось, Инна чего-то ждала. И тогда, наконец, Саша решился: он протянул ей страничку со своими стихами. Она, как ему показалось, приняла их с некоторым недоумением. И вдруг неожиданно поцеловала его в щеку, звонко рассмеялась и, хлопнув перед растерявшимся Сашей калиткой, исчезла среди деревьев.

Может, это и была первая любовь. Но он не испытывал никаких мук любви, о которых пишут в романах, когда, приехав через год студентом института журналистики, узнал, что Инна вышла замуж и куда-то уехала.