Клаус Гранцов - Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945 Страница 21

Я только что был у санитара. Его срочно вызвали в Пенемюнде, там ужас. Все верно, томми[127] обнаружили испытательный центр. Но они не только бомбили его с обычных бомбардировщиков, но и задействовали также пикировщики для точного бомбометания и обстрела из бортового оружия. Большинство девушек из вспомогательного персонала в это время загорали на берегу моря. Тревога прозвучала столь внезапно, что они еще не успели одеться, когда томми открыли по ним огонь из бортовых пушек и пулеметов. Те, кого в первые секунды миновали пули, бросились в воду и стали нырять, но английские пули настигали их и в воде. Берег моря и вода окрасились кровью, а в воздухе над ними крики раненых девушек мешались с ревом самолетных моторов.

Наши орудия еще вели огонь по ним вдогонку, да и расчеты легких 20-миллиметровок тоже с гордостью могут сказать, что сделали все возможное, чтобы отогнать английские самолеты!

«Я так хотела бы, но только не знаю чего», — льется песня из радио. Это вполне соответствует моему настроению. Чего бы я хотел? Я хотел бы писать, хотел бы слагать стихи, хотел бы блистать на сцене и наслаждаться славой. О, возлюбленная мной фата-моргана!

«Действительность выглядит совсем по-иному, пожалуйста, прислушайтесь!» — поет Цара Леандер. Что ж, прислушиваемся! Две вещи постоянно занимают мои мысли: слова Герберта о положении на Восточном фронте. Я все еще слышу его голос: «Бежим, бежим по 70–80 километров каждый день». И покушение на фюрера. Порой в этом чудится нечто зловещее, а порой и воспринимается как должное. Неужели просто все дело в том, что не все в порядке в руководстве Германии? Чем все это обернется?

Другие мои проблемы? Наконец-то я снова целовался с девушкой. Она живет здесь, в Приттере, и я как-то встретился с ней вечером. Мы целовались так, что я едва не обезумел. Но тут она убежала, наверное испугавшись меня. Но почему? Я побежал за ней, но так и не смог догнать, она оказалась быстрее. Но почему? Что неправильно я сделал? Но поцелуи были восхитительны, хотя у Хельги из Мютценова губы куда мягче.

Возможно, я скоро снова смогу поехать в отпуск домой, поскольку все те из вспомогательного персонала флота, чьи родители занимаются сельским хозяйством, могут получить трудовой отпуск. Наши сменщики уже прибыли и проходят обучение. Мы должны быть с 12 сентября уволены, затем три месяца отрабатывать трудовую повинность, а затем быть призваны в вермахт.

На школьные занятия мы ходим редко, все очень устали. В кино посмотрел «Иммензее»,[128] упоительно прекрасный фильм.

Мы все произведены в старшие помощники вспомогательного персонала флота и теперь носим на рукаве по две золотых нашивки. Они смотрятся отлично, но для всей этой красоты осталось только четыре недели.

Ушли многие из преподавателей военного обучения, они были направлены на фронт. На их место приходят девушки из вспомогательного персонала. С ними возникает много проблем.

Ну вот, скоро закончится период моего пребывания в составе военно-морского флота. Что же дал мне этот год? Он прошел либо в мечтаниях, либо впустую. В мечтаниях о будущем, которые так и остались только мечтами. Школьные занятия ничего мне не дали. Ничего сколько-нибудь интересного из книг мне не попадалось, художественная литература больше не издается.

Скоро мне исполнится семнадцать! Как же я мечтал когда-то об этом возрасте! Ну и что? Теперь я чувствую себя таким старым! Но прочь эти мысли. И почему я так невесел?

Сегодня около полуночи нас поднял резкий звон колоколов громкого боя: «Боевая готовность!» Мы вскочили с постелей, оделись и провели так около получаса, гадая, будет ли после этого объявлена боевая тревога. Внезапно снова загремели колокола. Я неторопливо надел шинель и кепи, выбрался из блиндажа, стянул брезент с орудия, пропустил Радке на место наводчика по горизонтали, а сам подумал: тревога, как многие другие, ничего особенного.

Совершенно неожиданно все небо осветилось — это взорвались две парашютные осветительные бомбы. С наблюдательного поста передали сообщение о множественных целях на удалении 150 километров. Есть несколько целей на удалении 100 километров. Стали вспыхивать новые осветительные бомбы, превратившие ночь в светлый день. Наблюдатели доложили о подходе новых целей. Загремели наши орудия. «Залпом — огонь!»

Я потратил пару минут, чтобы запечатлеть в памяти всю картину. В направлении Штеттина небо было окрашено в целую радугу цветов — от бледно-желтого до оранжево-красного. Их перечеркивали очереди трассирующих снарядов и пуль. Воздух сотрясался от грохота разрывов и уханья орудий. И снова, и снова: «Залпом — огонь!»

Одна волна самолетов сменяла другую. Внезапно наш прожектор поймал своим лучом идущую на нас цель.

Как нарочно, именно в этот момент ствол нашего орудия заклинило. Вращающий его мотор замер — ни назад, ни вперед. Я тоже замер рядом с орудием.

Внезапно в уши ворвался рокот самолетного мотора. Пикировщик! Я постарался укрыться под орудием. Сверху дробь выстрелов: «Так-так-так!» — пикировщик обстреливал нашу батарею из бортового оружия, но ни в кого не попал.

Снова ударили наши малокалиберные зенитки. С выбивающимся из мотора форсом пламени англичанин вышел из пике. Расположенные неподалеку батареи легких зениток поставили заградительный огонь. Новые очереди трассирующих снарядов прорезали небо. Наблюдатели продолжали выдавать данные по целям. «Залповый огонь!» Петер Кнооп зарядил орудие, но опять выстрела не последовало. Предельный угол снижения ствола.

И снова сверху пикировщик: «Так-так-так!» Наша 20-миллиметровка изрыгнула пару очередей ему навстречу. Англичанин отвернул в сторону. Прожектор все-таки поймал его своим лучом. (Молодцы девчонки из вспомогательной службы, отлично работают!) Но для нас он слишком низко — предельный угол снижения ствола. Внезапно по англичанину залп из-за леса: прямое попадание! Следующий пикировщик тоже отважился сделать по нас заход, но и его ожидала такая же судьба — домой ему вернуться было не суждено.

Тем временем снова и снова команды: «Залпом — огонь!» Вокруг море огня. Светло как днем. В небе красные и желтые огни трассирующих снарядов и пуль заставляют побледнеть звезды!

Один пикировщик открывает огонь по деревне. Но когда он попадает в сектор обстрела наших легких зениток, тут же отворачивает вверх. Неужели он ощутил ярость морских канониров? Вести огонь по деревне, по гражданским! Да это же свинство! Бой на краткое время стихает. Тишина. Затем снова рев моторов. Прожектора снова шарят по небу, разыскивая цели. Но воздушные машины дают короткие очереди красными и зелеными трассерами — это наш опознавательный знак, «свои». Германские самолеты. Они пустились в погоню за бомбардировщиками? А все ли бомбардировщики повернули назад? Так что же, налет отбит? И все уже позади?

Над Штеттином все еще стоит зарево. В голове проносится мысль: Фриц фон Цицевиц вечером накануне налета отправился в отпуск и сейчас должен был быть в Штеттине. Остается только надеяться на то, что он выжил.

И тут же мысль о себе: как же хорошо, что я еще остался здесь, а не ушел в рабочий отпуск.

Внезапно с востока снова самолеты. Новый налет. И снова краткая атака пикировщиков по Притгеру. Очереди трассеров разрывают непроглядную тьму. Совершенно несуразная картина. «Праздник на пляже в Свинемюнде! Гвоздь сезона!» — хрюкает старшина. Наша батарея выпускает несколько 105-мм снарядов вдогонку. Однако попаданий нет.

В бою наступает довольно долгая пауза. Напряженно ждем. И тут — новые осветительные бомбы над Свинемюнде. С неба рев самолетных моторов! Но цели все же еще далеко. У всех одно только желание услышать команду: «Огонь!» После некоторого ожидания приходит сообщение: «Посты наблюдения засекли новые цели!» Секунды тянутся за секундами. Звучит команда: «Залпом…» Но тут вдруг опознавательные знаки: свои! Почему же они своевременно не дали опознание?! И как хорошо, что мы не успели открыть по ним огонь, но пропустили их над собой!

Затем снова сгущается тьма. Вдалеке на западе еще тлеет зарево и шарят по небу лучи прожекторов, но вскоре пропадают и они, и все безмолвно тонет в темноте. Наступает затишье после бури.

Приближаются приглушенные голоса, мелькает свет ручного фонарика. Под ногами звякают стреляные гильзы снарядов. Из-за задержек при стрельбе наше орудие сделало только 38 выстрелов, тогда как орудие № 1 выпустило 130 снарядов. Браво!

Поступает команда: «Готовность номер один». Снова с неба доносится гул моторов, но это те самые германские самолеты, которых мы едва не обстреляли. Барабанные перепонки уже болят от шума моторов, взрывов и выстрелов.

И наконец, поступает команда: «Отбой!» Закрыть орудие брезентом — и можно спать на два часа больше. Быстрее в койку, засыпаем с чудесным чувством: мы знаем, что побывали в деле. Здесь я могу засвидетельствовать, что свой долг мы выполнили охотно и с радостью, как этого требовала принесенная нами присяга. Мой рабочий отпуск становится для меня уже не таким важным, каким он был до событий этой ночи. (Во всяком случае, нас теперь в расчете по четырнадцать человек на каждое орудие, так что четверо из них могут постоянно быть в отпуске.)