Бернард Ньюмен - Шпион Страница 21

Мы подождали почти до полуночи, чтобы у заграждения не осталось никого, кроме немногочисленных часовых. Фрайберг не знал, что часовой, обычно стоящий на посту неподалеку от того места, где мы собирались перерезать проволоку, как раз этой ночью был переведен на другое место. Проволочное заграждение было прекрасно освещено яркими лампами, и прорваться через него было не так трудно, как может показаться, при условии, конечно, сто нам никто не помешает. Мы без больших трудностей перерезали проволоку. Правда, оставалась еще одна проблема — проволока электрической сигнализации, полностью окружавшей лагерь, но с нею мы справились, прорыв в земле узкий лаз под проволокой.

В два часа ночи мы были свободны. Фрайберг снова и снова благодарил свою счастливую звезду за то, что судьба подарила ему встречу со мной. Ведь я не только говорил по-английски, но и более-менее знал окружающую местность, с которой познакомился, несколько раз «посещая своего кузена», проживавшего всего в десяти милях. За ночь мы добрались до небольшого городка Коулвилла. Как только открылись магазины, я купил себе «штатскую» шляпу и билеты первого класса на утренний поезд до города Бертон-апон-Трент. Там мы провели остаток дня, дождавшись пяти часов вечера, когда через Бертон проходил прямой поезд в северный Уэльс, на который мы и сели. Все прошло прекрасно. Хотя однажды Фрайбергу пришлось понервничать. Одна пожилая дама, севшая в наш вагон в Кру, очень хотела побеседовать с Фрайбергом, чтобы получить от «британского морского офицера» информацию из первых рук. Но Фрайберг симулировал сильную зубную боль, и мне пришлось взять беседу на себя.

Мы прибыли к нужному месту на два дня раньше, потому я решил провести это время не в таком маленьком городке, как Ландудно, где на чужаков всегда обращают внимание, а в большом городе, где мы пользовались бы куда большей свободой. Мы прочли о нашем побеге в газетах, и Фрайберг хихикал, когда я перевел ему заметку, где предполагалось, что мы отправились в Лондон. Я засунул одну из газет в свой карман. В ней была моя фотография, а это могло стать очень важным доказательством. Потому два дня мы провели в Манчестере, посвятив их в основном посещению кинотеатров, где не только прятались от дождя, но и могли сидеть в темноте. Я даже сделал там несколько покупок, приобретя себе более подходящую одежду.

29 октября после полудня мы сели на поезд до Ландудно, прибыли туда до наступления темноты и сразу двинулись в Грейт-Ормз-Хед, зная, что нам придется вскарабкаться на скалу до ночи. По дороге к скале мы встретили только одного человека. Это был служащий береговой охраны, но вместо того, чтобы заподозрить нас, он отдал честь Фрайбергу, посчитав, несомненно, что это офицер флота Его Величества, осуществляющий тут какую-то таинственную миссию. Еще до полуночи мы решили подать сигнал. С помощью купленного мною в Манчестере электрического фонарика я просигналил договоренный знак. Ничего не произошло. Снова и снова мы посылали световые сигналы в сторону моря — ответа не было.

Я встревожился даже больше Фрайберга. Возможно, что-то пошло не так в самый критический момент? Может быть, немецкое Адмиралтейство после всего случившегося не рискнуло послать подлодку? Или, еще вероятнее, на подлодке произошла поломка или ее потопил британский сторожевик? Но пока мы оценивали все эти варианты, к нашему облегчению, мы увидели ответный сигнал с расстояния в две сотни ярдов от подножья скалы. К берегу приближалась маленькая складная лодка. Но скала была настолько крутой, что мы не смогли попасть на лодку. Был только один выход — спрыгнуть в ледяную воду и добраться до лодки вплавь. Расстояние составляло всего несколько ярдов, но для меня это было серьезной проблемой, потому что я более чем посредственный пловец. Когда мы добрались до лодки, оказалось, что эта хрупкая скорлупка просто перевернется, если мы попробуем забраться в нее из воды. Потому нам бросили веревку и матросы, стараясь грести как можно быстрее, потянули нас к подлодке «на буксире». Там нас немедленно подняли на борт, напоили горячим кофе и завернули в одеяло, потому что — поверьте мне — десять минут плавания в ледяной воде это не шутка!

Я пошел спать и проснулся на следующее утро со странным чувством веселья. Снова выполнение первой части моего плана увенчалось триумфом. Что бы ни произошло, Фрайберг уже готов поклясться своей жизнью перед всем миром, что я капитан Адольф Нойманн — и определенно не капитан Бернард Ньюмен. Я подумал о моем путешествии — самом странном путешествии, какое я когда-либо совершал. Оно заняло свыше десяти дней, потому что субмарина сначала пошла прямо на север, в обход Шотландии. Ее командир опасался рискованного перехода через пролив Ла-Манш. И вот, наконец, мы миновали минные поля и вошли в порт Вильгельмсхафен. Что ждет меня тут?

Я очень быстро определился с моими первыми действиями. Как только капитан подлодки сообщил о своем успехе в Адмиралтейство, оттуда пришла телеграмма с приказом нам обоим прибыть в Берлин, потому что сам Кайзер лично пожелал увидеть двух молодых офицеров, которым удался такой великолепный подвиг. Я почувствовал юмор ситуации, когда стоял навытяжку перед германским монархом, задававшим нам вопрос за вопросом. Всего пару недель назад Король Англии наградил меня Орденом за отличную службу. Теперь Кайзер Германии приколол мне медаль на то же самое место — Железный крест Германской империи! [11]

ГЛАВА III

Конечно, сначала мне предоставили неделю отпуска для посещения моей семьи. Не стоит и говорить, что Донауешинген был самым последним местом на земле, куда я стремился. Я мог быть спокоен в том, что мне удастся ввести в заблуждение случайных знакомых и даже армейских сослуживцев. Но стоит мне попасть в объятия семьи Адольфа — и через пять минут моя песенка будет спета! Потому я написал домой письмо, в котором объяснил, что мне действительно удалось вырваться из плена, но срочные дела по службе не позволяют мне пока вернуться домой — я остаюсь в Берлине. Сразу скажу, что до того, как я покинул Англию, вернее, до того, как я превратился в Адольфа в Доннингтон-Холле, я прошел ускоренный курс обучения имитации почерка. Под руководством эксперта я научился так копировать почерк Адольфа, что при самых больших усилиях нельзя было обнаружить разницу. Но даже если бы возникли вопросы, я всегда мог бы сослаться на рану на руке. Чтобы сделать это объяснение полностью правдоподобным, один очень умелый в таких делах врач сделал небольшой надрез на первой фаланге большого пальца правой руки. Это было не больше, чем повреждение кожи, но доктор ухаживал за ним так, что когда надрез затянулся, остался довольно большой шрам. Он, кстати, сохранился у меня по сей день. Этот шрам легко объяснял некоторые изменения моего почерка.

Конечно, мои первые хлопоты касались моей работы. Я надеялся, что то, что я попал в плен, не уменьшит мои шансы на зачисление в штат штаба, которое было обещано мне до битвы у Лооса. Видите, я уже даже думал в точности как Адольф. Я почти смог убедить себя, что я служил в его батальоне, и мне действительно было обещано назначение в штаб. Потому мои расспросы были хлопотливыми и настойчивыми. Я особо подчеркивал, что теперь буду вдвойне полезен в штабе, поскольку помимо моего знания немецкой армии, я уже знаю кое-что и об армии британской. Как бы то ни было, мне не пришлось волноваться, потому что когда мой отпуск завершился, и я прибыл в Военное министерство в Берлин, мне приказали, к моей тайной радости, немедленно явиться в Генеральный штаб, в то время располагавшийся в маленьком городке Шарлевиль-Мезьер, буквально сразу же на французской стороне франко-германской границы, на реке Мёз (Маас). Именно туда я и поспешил. Меня распирало любопытство — что мне придется делать? В какой отдел меня направят? Естественно, я надеялся попасть в оперативное управление, потому что там я получил бы самый лучший доступ к планам и намерениям немцев.

На этой стадии мне требовалось точно прояснить мое положение. Во всех практических вопросах я должен был выступать как немец. Моя жизнь зависела от того, смогу ли я успешно “влезть в шкуру” человека, роль которого я выбрал для себя. Любая оговорка, очевидно, оказалась бы фатальной и мне нельзя было еще раз рассчитывать на счастливый случай, который подвернулся мне тогда в Лансе. Здесь в спокойной атмосфере штаба не было суматохи и неразберихи, свойственных прифронтовой полосе. Тут все происходило с осмотрительностью, и я не смогу полагаться на удачу. Было понятно, что мне придется выполнять работу, на которую меня направили, и выполнять ее нужно будет хорошо, в противном случае мне просто не удастся задержаться на этой должности. В немецкой армии, в отличие от британской, для того, чтобы попасть в Генштаб недостаточно было происходить из хорошей семьи — нужно было обладать очевидными и неоспоримыми способностями и знаниями. Кроме того, офицер Генерального штаба обязан был пройти обучение в Академии Генерального штаба, где ему давали самое лучшее военное образование в мире. Это было одной из тревоживших меня трудностей. Адольф прошел такое обучение, а я нет. С другой стороны я уже пятнадцать месяцев прослужил солдатом! Что ни говорите, но пятнадцать месяцев в действующей армии для человека, умеющего смотреть и слушать, могут оказаться не менее ценными, чем даже три года в самом лучшем военном учебном заведении.