Петр Лебеденко - Навстречу ветрам Страница 24

Над взгрустнувшим морем, над теплым берегом вместе с ветерком плывет тишина.

Ну, молчишь? — спросила Лиза. — Затаилось?

Море не отвечало.

Ладно, молчи… Я тоже буду молчать…

Она обхватила руками колени и долго сидела, прислушиваясь к тишине. Ей хотелось наедине с собой разобраться в своих сомнениях, ответить себе на вопрос: что же делать дальше?..

Еще год назад, когда втроем — она, Игнат и Андрей — работали на стройке в одной бригаде, все казалось простым, ясным: она любит Игната, Игнат не чает в ней души, а Андрей… Андрей — друг, он, конечно, рад их счастью. Чего еще желать? Смешно слышать, как некоторые скептики ворчат: «Жизнь — штука сложная, жизнь прожить — не поле перейти». Глупости! Так могут говорить только неудачники, вроде Ольги Хрусталевой. А она. Лиза, не видит в жизни ничего сложного. Есть голова на плечах, есть проворные руки — все остальное придет само. Стоит ей сказать Игнату только слово — и завтра она будет не Колосова, а Морева. Они будут вместе работать, вместе строить свое уютное гнездышко…

Да, год назад все было простым и ясным. А теперь… Лучше бы уж не ездил Бледнолицый поступать в летное училище, не будил бы в ней дремавших желаний стать не тем, кем она была! Как часто теперь вспоминается ей праздник авиации! Летчики, красивая форма, смех, восторженный шепот гостей: «Смотрите, они какие-то особенные, эти авиаторы, смелые, находчивые»…

У нее появилось какое-то новое отношение к работе, стройке. Часто, пристукнув кирпич мастерком, она с досадой восклицала:

— Вчера — кирпичи и известка, сегодня — известка и кирпичи, завтра — кирпичи и известка! И так всю жизнь. Тебе не скучно, Игнат?

Он не отвечал. Лиза злилась:

Почему ты молчишь? Разве мы об этом мечтали?

А о чем же? — Игнат с удивлением смотрел на нее.

О чем? Ты уже забыл?..

Он молчал, а она запрокидывала голову вверх и смотрела на проплывающие облака. Ей хотелось, чтобы Игнат понял: сейчас она думает об Андрее. Ему будет больно? Ну, что ж… Ей тоже больно. Потому что Игнат обманул ее надежды. Потому что он не такой, как Андрей…

Лиза теперь все чаще и чаще думала об Андрее. Всегда ли он относился к ней только по-дружески? Может быть, думая всегда об Игнате, она не заметила чего-то?

Цепкая память, однажды схватив картинки прошлого, теперь возвращала их Лизе словно в увеличенном виде: вечер перед отъездом Игната и Андрея на медкомиссию. Все трое сидят на берегу. Лизины пальцы запутались в волосах Игната, и в это время Андрей зажигает спичку. Она тогда не успела отдернуть руку. Ей теперь тоже кажется, что она помнит его лицо: растерянное, с болезненной гримасой ревности, с тоской в глазах… А там, в училище? Когда Лиза, словно случайно, прижала его руку к своей груди, как он вздрогнул. Неужели это ничего не означает? А вдруг?!

Она написала ему письмо. Полушутливое, полусерьезное. Больше намеков, чем признаний. Любит — поймет!

Андрей не ответил. Почему не ответил? Не понял? Что ж, она скажет ясней.

Во втором письме Лиза писала:

«Андр Юшка, славный мой, милый мой летчик! Ты почему-то не ответил на мое предыдущее письмо, и я думаю, что оно могло затеряться. Или, может быть, ты не веришь, сомневаешься, колеблешься, чем ответить на мои слова? Но ты ведь летчик! Ты сам как-то писал мне: «Особенность летного искусства — мгновенно принимать нужные решения. У летчиков в воздухе нет времени для долгих размышлений». В воздухе… А на земле? По-моему, летчики и на земле решают быстро. Почему же ты молчишь? Раздумываешь? Тогда я еще раз скажу тебе обо всем. Еще тогда, когда мы были совсем малышами и ничего не знали о каких-то других чувствах, кроме дружбы, я всегда хотела быть рядом с тобой. Откуда мне знать, почему? Ты помнишь наш девиз: «Плечом к плечу, храня великую силу дружбы, всегда вперед, только вперед»?.. Но я хотела идти плечом к плечу вдвоем с тобой, понимаешь, только с тобой. А шли мы втроем, и получалось так, что Бледнолицый всегда оказывался рядом со мной, а ты — подальше. И это вошло в привычку. Когда я стала девушкой и стала разбираться в более сложных чувствах, уже трудно было что-либо изменить. Почему? Может быть, я полюбила Игната? Нет, любви не было… Просто шла по течению, ни о чем не заботясь. Шла, шла и вдруг… Когда я увидела тебя среди курсантов и летчиков, я даже растерялась в первую минуту. Мне казалось, что это не ты, не тот Андр Юшка, с которым я всегда свободно болтала. Я почувствовала вдруг, как какая-то большая сила влечет меня к тебе. Мне хотелось смотреть и смотреть на тебя, только на тебя, Андрей. И когда я смотрела в твои глаза, то видела в них волнение и нежность. С нами был Игнат. Скажу прямо (да ты и сам, наверно, это чувствовал): рядом с тобой он казался каким-то сереньким, незначительным… И я поняла: Игнат — это привычка, от которой мне все равно рано или поздно придется отказаться! А ты…»

Это неоконченное письмо и сейчас хранилось у нее в столе. Она вдруг испугалась своей смелости: вдруг Андрей отвергнет ее признания! Что, если он надумает рассказать обо всем Игнату! Тогда не будет даже того гнездышка, которое она может свить с Бледнолицым. Остаться одной, без всякой надежды? Нет, это не для нее! Лучше уж подождать приезда Андрея, тогда все станет ясным…

Лиза!

Лиза вздрогнула, обернулась и увидела Игната. Он смешно подпрыгивал, спускаясь к морю с крутого обрыва.

Лиза, я давно тебя ищу! — кричал Игнат. — Угадаешь, что я принес?

Он с разбегу упал рядом с Лизой, голова его, может быть по воле случая, оказалась на ее коленях.

Ну, — спросила Лиза.

Игнат молчал. Он как-то сразу, притих, словно тепло ее тела отняло у него способность двигаться, говорить. Рядом плескалось море, легкий, почти прозрачный туман плыл от горизонта. И глаза Игната затуманились от ее близости. Лиза знала это, даже не глядя на него. Всегда вот так: шумит Игнат, смеется, балагурит, но стоит только Лизе обнять его, прижаться к нему — и он затихает. Раньше это нравилось ей, было приятно испытывать на нем силу любви: горячий, беспокойный, Игнат по ее желанию становился мышонком.

Ну, говори, — повторила Лиза.

Игнат продолжал молчать. Тогда она отодвинулась и сказала:

Какой-то ты, Игнат… Не знаю, как и сказать… Мягкий, что ли. — Она засмеялась. — Уж очень быстро ты раскисаешь…

Игнат привстал, провел рукой по глазам, будто отгоняя что-то. Ему показалось, что он уловил в ее голосе нотку презрения.

Раскисаю?

Лиза потрепала его за волосы и сказала мягче:

— Уже и обиделся… Эх ты, Бледнолицый…

«Нет, просто показалось, — думал Игнат. — Взбредет же такое в голову: презрение…»

Я получил письмо от Андрея, Лиза. Он через неделю приезжает в отпуск. С тем парнем, помнишь, его девушка лежала в госпитале.

Андр Юшка! — Лиза не хотела, чтобы Игнат видел ее бурную радость, но не в силах была сдержаться. — Чего ж ты сразу не сказал, Бледнолицый!

Игнат улыбнулся:

Он ведь не через час приезжает, а через неделю.

Все равно. Знаешь, Игнашка, у мамы есть две бутылки семилетнего портвейна. Думаешь, не выклянчу? Мы встретим великого иллюзиониста со всеми почестями.

Ты только смотри, не влюбись в этого парня, Никиту, — пошутил Игнат. — Он вроде красивый.

Бойся, чтобы я не влюбилась в Андр Юшку, — громко засмеялась Лиза.

На этот счет я спокоен, — ответил Игнат. — Андр Юшка — друг…

Андрей и Никита стояли у раскрытого окна, смотрели на мелькавшие мимо полустанки и разъезды, молчали. Вагон был почти пуст. Кроме них, в соседнем купе сидели два подвыпивших старых моряка. Были они в поношенных морских шинелях, в морских фуражках со снятыми крабами. Перед моряками стояла наполовину опорожненная бутылка, на разостланной газете лежали куски жареной рыбы. Друзья оживленно беседовали.

— Нет, ты не скажи, Федор Андреич, — говорил один. — Жена — это ж все-таки друг. Я вот тридцать пять годов со своей Анфисой прожил, а и теперь, как отлучусь на недельку, скучаю по старухе. Почему, как ты мыслишь? Да потому, что мы вроде как срослись с ней, вроде как одна душа у нас. А может, не только душа, а и кровь. Вот, к примеру, резал ты сейчас булку хлеба, и вдруг — чирк, полоснул себя ножом по пальцу. Мне от этого что? Ну, дам я тебе свой платок, чтоб, значит, ты перевязку сделал. И не поморщусь. А если Анфиса? Тут уж, брат, и мне будет больно. Потому что ей больно. Нет ты, брат, не скажи…

А я говорю — болячка! — упрямо доказывал второй собеседник. — Каждая жена — болячка. Вот тут! — Он хлопнул себя по шее. — Как чирий. Три десятка лет назад какая была моя Марья? Прихожу к ней в гости, еще женишком был, Марья моя — сплошная музыка. «Федечка, может, тебе наливочки? Федечка, может, мадеры? Ах, ах, я и забыла, у меня ж «зверобой» есть… Для тебя приготовила». В общем — философия. А теперь? «Федор, опять налакался? Черт старый, одним духом водочным в могилу меня вгонишь, анафема!..» — Моряк помолчал, потом протянул: — Дру-уг, нечего сказать.