Герман Занадворов - Дневник расстрелянного Страница 24

Подобные примеры можно продолжать бесконечно. Литература уже нащупывает подобное отношение к вещам и явлениям. У Паустовского столяр показывает Горькому отполированные полки красного дерева. Пламя свечи плавает в глубине. Это не просто живописный штрих. Столяр показывает качество работы.

У Стейнбека автомашина не «серое чудовище» Грина, не «Фрегат Паллада» Гончарова с путаницей тысяч веревок, а нечто передвигающееся, что позволяет писателю описывать проходящие мимо картины: машина со всеми деталями, с поломками, с подозрительным стуком от износившихся подшипников — словом, точно известный и во всех деталях показанный читателю механизм.

Отсюда — знание вещей, необходимость знания, которое куда выше «смотрения». «Я видел» — становится очень мало. «Я делал» — вот что важно. Таковы морские описания Станюковича, врачебные — Чехова и Вересаева. Охота — в «Войне и Мире». Таковы «забил заряд я в пушку туго» — у Лермонтова. (В противоположность: «катятся ядра, свищут пули, нависли хладные штыки» — вся «батальность» «Полтавы»).

Описание должно базироваться не на самой бросающейся в глаза непосвященному большой, громоздкой, пышной стороне, а на самой характерной, наиболее говорящей детали. Деталь ввели импрессионисты. Но у них она шла от первого впечатления удивленными глазами смотрящего новичка. Пришло время сделать следующий шаг.

Это я инстинктом понимал давно. Еще тогда, в семнадцать лет, когда доказывал отцу, что мне надо перепробовать как можно больше профессий. Также шел и Борис. Отсюда его «багровые надрубки» у летящих ночью самолетов, «шли в атаку, дыша тяжело» и т. д.

Таков метод. Мир, видимый через человека, а не мир и человек, на которых сверху смотрел писатель-созерцатель, сидящий на некоем троне выше всех людских страстей и жизней. Время требует от нас отказаться полностью от «объективизма», от попыток быть «объективным». Такая позиция сейчас — предательство. Предательство по отношению к человечеству, а значит, и к литературе. Не над борьбой, а в рядах и явно откровенно на одной стороне должен быть писатель.

Когда против всего человечества пущено в ход любое оружие, только великая страстность борца может сделать писателя любимым теми, кто умирает за будущее земли. Для нас сейчас и долго еще лучшим критиком и тем, к кому обращаться должны, будет и есть человек, который борется.

Врач-киевлянин. Последнее время был в Перемышле. Жена — медсестра. В Перемышле попали вместе в плен. Теперь на заводе в Колодистом. Перетянули семью из Киева: сестры, мамаша, племянники — восемь человек. Еще лекпом Виктор — тоже из плена. Еще какой-то просто пленный, будто бы родич.

Сижу. Курим табак.

— Неважный? Я раньше, знаете, флотский курил. Варил в молоке с медом.

Большой портрет Гитлера на стене.

Я:

— Весь завод обзавелся портретами.

— Да-а. Куда ни пойди, в любой угол — все смотрит. Следит. А сзади видно пламя — зарево пожара, который зажег.

Л., вернувшийся из Германии. Детали. Меню: полагается на день триста семьдесят пять граммов хлеба. Но на них живут полицаи, комендант, жена коменданта и т. д.

Утром горячая вода без сахара, чуть закрашена. Именуется «кофе». Голодный человек обычно съедает сразу весь дневной паек. В полдень — обед, так называемая «баланда» — черпак жидкости, немного крупы, нечищенных картофелин, иногда кусок брюквы. На ужин то же. Радуются, если кто-нибудь заболел, а порцию можно поделить.

Немцы, хотя всякое общение, кроме официального, строго запрещено, знают. Иногда сочувствуют. Бывает редко — тайно за спиной передадут бутерброд.

Если бы выпускали свободно, можно бы найти кое-что в яме или даже в лесу. А так получается голодное существование, особенно для тех, кто занят чисто физической работой.

Другие говорят: в баланду крошили морковную ботву.

Нашивка: голубая, на ней белым «Ost».

Письма. Предупреждали прямо, что́ можно писать. Если напишете, что вас что-то не удовлетворяет, письмо отправлено не будет.

Еще меню: два раза в неделю (среда, суббота) мясное — пятьдесят граммов тушеного мяса или котлеты. Немного гарнира. На неделю тридцать-пятьдесят граммов сахара, тридцать граммов жира.

Немцы получают больше.

Но какую бы ерунду ни давали — чистота, порядок. Все завернуто в пергамент или целлофан.

Старикан рассказывает:

— В Троянах у женщины было четыре сына. Старший и еще один исчезли в первую войну. Потом другие. Не так давно зашел к ней немец в форме. Она боялась и смотреть на него. Он на весьма плохом русском языке стал расспрашивать, были ли у нее сыновья, где они.

— Булы, та нема. Наверно, и живых нема.

— А был у вас сын Иван?

— Був. В ту войну пропал.

— Це я Иван и е!

Старуха долго не верила: немец немцем. Форма и разговор. Он был назначен комендантом в Межиречку. Недавно потребовали на фронт. Застрелился. Оставил записку, что не хочет воевать.

Старик:

— Не только наши не хотят. И нимцы тож. Вин казав, що уж пять раз був в атаках. Бильше не може. Це правда.

Все обсуждают события на станции Таужной. Позавчера вечером зашел Л. Говорит, что в эту ночь в Таужной склады с хлебом сгорели.

— Правда, я от баб слышал. Но похоже. Полицаи на ногах. Меня задержали, документы проверили.

Утром ту же новость принес старик с мельницы. Вчера на базаре только и разговоров. Рассказывают две версии.

Первая. Ночью к леснику Колодистского леса стучат.

— Кто там?

— Откройте.

— Сейчас ночь, не открою.

— Откройте, товарищ!

Удивился, выглянул — несколько человек с автоматами.

Впустил. Вошли.

— Ну, как живете, товарищ? Давайте закурим.

Лесник искать газеты.

— Не надо, курите наше.

Высыпали папиросы.

— Нам нужны лошади. У вас есть?

— Есть одна, да вы на ней далеко не уедете.

— Нет, нам нужна хорошая лошадь. Достаньте.

Вспомнил: ночует один дядька. У него пара коней.

Погрузили на них «Максима».

— Только смотрите, не болтайте. Завтра можете, сколько угодно, а если сегодня — убьем.

В Таужной связали дежурного, сторожей. Облили горючим склады с хлебом. Подожгли. Когда кто-то хотел тушить, дали несколько очередей.

Потом явились немцы. Не нашли никого.

Вторая. Трое вооруженных остановили в Колодистском лесу подводу.

— Вези в Галочье (большой лес).

Привез. Там трое сошли, сели двое других.

— Вези на Таужную.

Отвез. Они зажгли склады с хлебом.

Но как бы то ни было — хлеб сгорел. Вчера в Колодистском лесу устроили облаву.

Свезли тысячу пятьсот полицаев и немецких активистов по двадцать пять с села. Никого не нашли.

В интеллигентских домах, на поле, в селе рассказывают про Калашникова. Рассказы о нем идут из Умани, Житомира. Может быть, это даже легенды. Но характерно, что создаются сейчас именно такие легенды. Интеллигенты говорят, что он майор или подполковник, селяне — что генерал. Одни — что коммунист, другие — националист. Но все — что он одет не то офицером, не то генералом немецким, что превосходно говорит по-немецки, снабжен всеми документами.

Будто в Житомире средь бела дня явился с машинами на склады, понабрал масла, кож, обмундирования, уехал. После нашли записку: «Вы все дураки. Забрал Калашников».

Вывесили объявление: «10 тысяч карбованцев тому, кто поймает или убьет Калашникова».

Утром рядом появилось другое: «100 тысяч карбованцев тому, кто поймает или убьет окружного комиссара. Калашников».

Будто в Торшенах в сопровождении нескольких солдат, одетых в немецкое, явился в лагерь. Забрал военнопленных.

В Умани — к комиссару. Сидел офицер, говорил. Когда ушел, нашли бумажку: «Если не отмените такой-то приказ, убью 100 немцев. Калашников».

Другие передают.

Был на «Новостройке» (совхоз), подъехал на немецкой машине немецкий офицер. По-русски:

— Как, ребята, живется?

Мнутся. Он смеется.

— Трусите, а? Паршиво живете. Ну, ничего, потерпите. Немного осталось.

Вскочил в машину. Шофер шепнул одному:

— Это Калашников.

Так создается легенда о ловком герое, который оставляет немцев в дураках. И рассказывают уже, что у него целый отряд и все по-немецки говорят так, что и немцы отличить не могут.

А в Умани (точно) объявление есть:

«Кто поймает или убьет Калашникова — 20 тысяч рублей, 3 гектара земли в вечное пользование, пара коней, корова».

Два дня назад молча треугольником летели над хатой гуси. Старик поднял голову:

— Это же не журавли?