Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 24

– Если бы я знал…

– В бумажке написано – для согласования дальнейших действий, что наверняка соответствует истине, но я еще так полагаю – для награждения.

Каретников помотал головой:

– Не хочется что-то ехать.

– Брось, Семен! Ехать надо – праздник же, все радуются… Награды будут выдавать.

– Дались тебе эти награды! Вон у батьки орден Красного Знамени есть… Ну и что? Зашвырнул он его подальше в стол и никому не показывает.

– У тебя тоже награды есть.

– Да только не такие.

– Собирайся, Семен! Приказ есть приказ.

Каретников зажато вздохнул, темное лицо его покрылось морщинами, стало старым.

– Не будь этого приказа, вряд ли бы я сейчас поднялся с табуретки.

Каретников стал собираться. Предупредил адъютанта:

– Скажи охране – пусть готовится к выезду.

Взвод охраны – двадцать четыре человека – также начал готовиться к выезду в Джанкой.

Всю дорогу Каретникова не покидало гнетущее чувство, он ехал на коне, опустив голову, лишь изредка бросал по сторонам настороженный взгляд и снова опускал голову.

– Что с тобою, Семен? – пытался понять состояние своего товарища Гавриленко, но все впустую – командир корпуса не отвечал ему.

Фрунзе встретил гостей с улыбкой, встал из-за стола, пожал им руки.

– Как доехали, дорогие собратья по оружию?

– Нормально доехали, Михаил Васильевич, – бодрым голосом доложил Гавриленко. – Врагов нет, война закончилась, пули, пущенной из-за угла, можно не опасаться.

По лицу Фрунзе пробежала легкая тень, тем не менее он продолжал улыбаться.

– Что верно, то верно, – сказал он. – Доложите о потерях!

– Полегла без малого треть корпуса. – Гавриленко расстегнул полевую сумку, голос его сделался официальным, бесцветным. – Если, Михаил Васильевич, нужна справка о потерях, то я ее уже подготовил.

– Люблю оперативную работу, – похвалил Фрунзе, – Самые большие потери у Блюхера – восемьдесят пять процентов полегло, пятнадцать осталось.

– Он же атаковал Турецкий вал – тяжелейшее укрепление, тут иных потерь и быть не может.

– К сожалению, да… – Фрунзе вздохнул, посмотрел на часы. На лбу у него озабоченной лесенкой выстроились морщины. – Я должен, к сожалению, отлучиться, меня ждут на митинге, а вот вечером… вечером, – он снова глянул на часы, – примерно в девятнадцать ноль-ноль мы с вами вместе поужинаем. Не возражаете?

– Не возражаем, – за двоих ответил Гавриленко.

Каретников, продолжая пребывать в своих мрачных мыслях, молчал.

– Вот и хорошо. Какие-нибудь просьбы есть?

– Есть, товарищ главком, – сказал Гавриленко, – нам надо бы связаться с Гуляй-Полем, с Нестором Ивановичем, доложиться.

– Это хорошее дело, – Фрунзе одобрительно нагнул голову, – пройдете на узел связи, скажете, что я велел соединить экстренно… Аллюром три креста.

Гавриленко довольно засмеялся, Фрунзе тоже.

Когда руководители махновского корпуса вышли из кабинета, Фрунзе нажал на кнопку электрического звонка. Это был сигнал. Губы у командующего фронтом дрогнули, он был сам себе противен.

Увидел, как адъютант, подскочивший к двери, поспешно, с треском запахнул ее. Махновские командиры недоуменно оглянулись.

– Вам куда, товарищи? – поинтересовался расторопный адъютант.

– Где располагается узел связи?

– В подвале первого этажа.

– Вот нам туда и надо.

– Вас проведут. – Адъютант показал рукою на шестерых плечистых людей в кожаных куртках.

Принадлежность их к определенной категории оперативных сотрудников не вызывала сомнений. Гавриленко, устремившийся к выходу из приемной первым, неожиданно набычился, пригнулся по-бойцовски – он только сейчас понял, что его с командиром заманили в ловушку, – выкрикнул надсаженно, словно бы боялся, что у него остановится сердце:

– Семен!

Каретников вскинулся, выплыл из глубины собственных мыслей и потянулся рукою к кобуре маузера. Достать не успел – руку крепко сжали ухватистые пальцы одного из поджидавших их чекистов.

– Ах ты, с-сука! – зарычал Каретников и резко, по-бойцовски саданул головой чекисту в переносицу, тот ахнул и выпустил руку командира корпуса.

Из носа у него выбрызнула кровь – Каретников ударом своей крупной головы размозжил чекисту переносицу, – в следующий миг командир корпуса ударил кулаком человека, вставшего перед ним, и проворно прыгнул вперед, сбил с ног еще одного чекиста, вцепился пальцами в рукоять маузера.

Он почти вытащил маузер из кобуры, когда прозвучал выстрел. Стрелявший не промахнулся – попал Каретникову точно в голову. Каретников охнул, у него подогнулись ноги. Он сгорбился, коснулся рукою пола, словно хотел удержаться за него, прошептал едва слышно:

– За что?

Не было Семену Каретникову ответа.

Следующий выстрел завалил начальника штаба корпуса Гавриленко. От удара пули, просадившей ему грудь и застрявшей в костях хребта, Гавриленко отлетел к стене, развернулся, вцепился ногтями в известку, в штукатурку, пытаясь удержаться на ногах, но это ему не удалось – раскаленная пуля разом вышибла из него силы, Гавриленко застонал и тихо сполз на пол.

Следом был уничтожен взвод охраны Каретникова – двадцать четыре человека.

Поздним вечером того же дня в деревню под Евпаторией, в которой располагался корпус Каретникова, прискакали три красноармейца.

– Где начальство? – выкрикнул один из них, усатый, головастый, с длинной тяжелой саблей, висящей на укороченных жестких ремешках.

Приезжим показали хату, глядевшую окнами на море, где Петренко, Марченко и бессменный командир пулеметного полка Кожин готовили уху. Хорошо шла кефаль, и ловкий Марченко поймал на удочку целых пять штук.

Красноармейцы поскакали к командирской хате.

– Кто остался за командира корпуса? – спросил старший из красноармейцев, поправил на поясе тяжелую неудобную саблю.

– Выбирай любого из нас – все старшие, – ответил ему Петренко.

– Поступил приказ сегодня ночью разоружить ваш корпус и расстрелять всех до единого.

У Петренко вытянулось лицо, он присвистнул.

– Вы чего, мужики, шутите?

– Если бы! К сожалению, это не шутки.

– А кто приказал?

– Фрунзе.

– Це-це-це… – нехорошо изумился Петренко.

– Но и над Фрунзе, думаю, командиры есть. Приказ пришел из Киева.

– И Каретникова, как на грех нет, в Джанкой, в штаб фронта ускакал.

– Думаю, что из Джанкоя он уже никогда не вернется, – проговорил усатый, поправил на боку тяжелую саблю. – Вам уходить надо. Чем быстрее – тем лучше.

– Верно, – проговорил Петренко и скомандовал командирам-напарникам Кожину и Марченко: – Поднимайте скорее своих ребят! Уходим!

– Дай хоть поужинать, – взмолился Кожин. – Ребята заслужили…

– Этот ужин может оказаться последним, Фома, – сказал Петренко. – Вот чего бы не хотелось, так этого. Ты понял меня?

– Понял, – потускневшим голосом отозвался Кожин. – Понял, чем кот кошку пронял.

– Поднимай людей!

Усатый красноармеец с силой дернул повод, конь задушенно захрапел.

– Прощайте, мужики, не поминайте нас лихом… Мы – люди подневольные.

Усатый также сообщил Петренко пароль, который уходящей части обязательно понадобится, чтобы выйти из Крыма, посоветовал так же двигаться по шоссе, ведущему к Перекопу – перешеек там этой ночью будет охранять Первая дивизия, махновцы знают ее хорошо, и дивизия знает махновцев – вместе били белых.

А раз вместе били беляков, то, значит, тронуть друг дружку не должны.

Но главное, в руках Петренко был пароль.

Через двадцать минут огромная махина – около трех тысяч конников, несколько сот тачанок с пулеметами, двадцать орудий, которых волокли битюги-немцы, – снялась с места. Деревню Замрук, в которой располагался махновский корпус, плотно накрыло пылью. Сделалось темно, как ночью.

Махновцы покидали деревню в тягостном молчании – не думали, что с ними так обойдутся, – оглядывались настороженно, словно бы ожидали, словно бы