Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 25

Можно было бы, конечно, остаться и принять бой, но тогда весь корпус полег бы здесь целиком. Оставалось одно – идти на соединение с батькой.

Рядом с Петренко двигался Алексей Марченко – нервный, с красными от бессонницы глазами, с тонкими, будто бы вырезанными из дерева ноздрями хищного носа, внимательный, злой, в этом сложном походе он начал потихоньку перетягивать одеяло на себя – решил взять верх над простодушным, добрым, с улыбчивым лицом Петренко. Петренко не возражал – он больше любил вторые роли, чем первые.

Ночью Фрунзе связался по телефону с командующим Четвертой армией Лазаревичем:

– Ну что, раздавил махновцев?

Выглядел Фрунзе плохо: под глазами набрякли мешки, на лбу блестел пот, рот дергался, командующий фронтом часто прикладывал руку к животу – болел желудок.

Ответ Лазаревича прозвучал для него неожиданно:

– Никак нет, товарищ главком!

Фрунзе вздрогнул, будто в поддых его саданули кулаком – задели самую болевую точку – солнечное сплетение, – сморщился неверяще:

– Не понял, товарищ Лазаревич…

– Корпуса на месте не оказалось, товарищ главком.

– Как так не оказалось?

– Вечером, в темноте, корпус поднялся и целиком ушел. В неведомом направлении…

Чувствуя, что его покидают силы, а боль в желудке делается жгучей, нестерпимой, Фрунзе повесил трубку на крючок рычага, открутил в обратную сторону рукоять отбоя. Этого еще не хватало: в Крыму, в ночной темноте, растворился огромный корпус… Куда он мог подеваться? Это первое. И второе – кто предупредил махновцев об опасности?

Выглянув в окно, Фрунзе увидел неприятную голую черноту высокого неба, на котором не плескалась ни одна живая звездочка, – в далекой выси, в запределье небо было затянуто облаками, невдалеке метался неясный огонь фонаря (это патруль осматривал яму, расположенную в сотне метров от штаба, ее постоянно осматривают, днем тоже несколько раз осматривали, словно бы боялись, что оттуда вылезет целый десант недобитых беляков и нападет на штаб фронта), больше ни одного огонька не было во всем пространстве.

Втянув сквозь зубы, воздух в себя, Фрунзе прополоскал им рот, потом прижал к животу руку – боль в желудке усилилась – и связался со штабом дивизии, охранявшей Перекоп. Штаб находился в деревне Джума-Аблам.

– Махновцы не проходили?

– Полтора часа назад прошли.

– Почему не задержали?

– Во-первых, приказа такого не было, во-вторых, у них имелся пароль.

– Верный пароль? Свежий?

– Наисвежайший. Тот, который был утвержден вечером.

Фрунзе едва не застонал. Все, упустил он махновцев! Опять над ним будет издеваться желчный желтолицый Троцкий. Тьфу! Фрунзе ощутил, как у него погорячело лицо. Когда он переезжал сюда из Средней Азии, то вагон его вверх дном перевернули чекисты – охрана Троцкого: искала компромат, золото, драгоценности, якобы вывезенные из Туркестана… Ничего не нашли. Троцкий извинился перед Фрунзе, но противное ощущение, само унижение, колики внутри остались.

Резким раздраженным движением Фрунзе нацепил трубку на рычаг, отработал рукоятью завода обратный ход, несколько минут посидел молча, соображая, что же делать дальше.

Боль в желудке усилилась. В конце концов когда-нибудь желудок здорово подведет его. Это произойдет, как говорят врачи, внезапно и обратного пути уже не будет.

Следующий звонок он сделал командиру Третьего кавалерийского корпуса Каширину, приказал поднять корпус и догнать уходящих махновцев. Каширин отказался выполнить приказ.

– Почему? – удивился Фрунзе.

– Кони очень измотаны. Мы просто не сумеем догнать махновцев.

Разъяренный Фрунзе позвонил командующему Шестой армией Корку.

– Может, вы, Август Иванович, объясните мне, что происходит? У меня уже голова идет кругом.

– В Крыму вряд ли найдется сила, способная уничтожить махновцев, – пояснил тот.

– Почему?

– По законам боевого братства: мы с махновцами сражались рядом… Все делили пополам. Махновцы для нас – свои. А свои на своих не пойдут.

Фрунзе дал отбой: Корк был прав. Впрочем, Фрунзе тут же опять связался с командармом-шесть.

– Август Иванович, а что бы вы сделали на моем месте?

– Выпустил бы махновцев из Крыма.

– А дальше?

– Дальше связался бы с мелитопольцами – с Тимошенко и Матэ Залкой, у них свежие части, которые с махновцами у одного костра не сидели и кашу из одного котелка не ели… Они и накроют махновский корпус.

– Разумно, – согласился Фрунзе. И Тимошенко со своей 4-й дивизией и Матэ Залка с интернациональной бригадой подчинялись штабу Южного фронта.

В четыре часа ночи Фрунзе связался со штабом Тимошенко. Небо за окном по-прежнему было черным, глухим – ни единой блестки.

Где-то неподалеку выли волки. Слыша их, испуганно храпели и стучали копытами кони. На душе у Фрунзе было так же темно, как и за окном, – ни одного просвета: он был сам себе противен. Боль в желудке продолжала нарастать.

– Тимошенко слушает, – раздался в телефонной трубке далекий глухой голос.

– Через несколько часов у вас должен появиться мятежный корпус махновцев, – сказал ему Фрунзе. – Встретьте его достойно…

– Как прикажете понимать выражение «достойно»? – спросил Тимошенко. – Чего-то я того…

У Фрунзе недовольно дернулся рот: как был Семен Тимошенко тугодумом, так тугодумом и остался.

– Достойно – значит уничтожить махновский корпус.

– Есть уничтожить махновский корпус, – повеселев, произнес Тимошенко.

– Интербригада Матэ Залки поступает в ваше распоряжение, – сказал ему на прощание Фрунзе и дал отбой.

Спать не хотелось – сон был перебит и желудочной болью, и событиями, которые происходили в эту ночь. Минут двадцать Фрунзе сидел за столом, тупо глядя перед собой, пробуя уговорить боль, поселившуюся в нем, но попытка ни к чему не привела, и он, тяжело вздохнув, отправился к себе в комнату отдыхать.

На Махно объявили настоящую охоту; всесильный Троцкий, слыша имя батьки, клацал зубами, будто волк, и жестко блестел глазами.

Но сколько ни пробовали взять Махно, уничтожить его – ничего из этого не получалось.

На Махно и раньше покушались не раз, но все впустую.

Как-то, когда отряд Махно прибыл в Туркеновку – большое волостное село, батька спешился – надо было размять ноги, перекусить, узнать, что делается на свете, – к Махно подскочил бледный, с перекошенным лицом Глушенко.

– Нестор Иванович, мне надо шепнуть вам пару слов на ухо.

Махно недовольно глянул на него. Чувствовал себя батька плохо – болела недавно простреленная и не залеченная до конца нога, беспокоили ослабшие легкие, сдавало сердце – на сером лбу батьки часто выступали мелкие горячие капельки пота, наваливалась усталость – нужен был отдых, а отдохнуть никак не получалось…

– Не до того, – обрезал бойца батька. – Погоди пока…

– Но у меня спешное дело, очень спешное!

Оглянувшись, Махно увидел Куриленко, приказал ему:

– Василий, проведи-ка с мужиком разговор по душам.

Куриленко пощипал пальцами правый ус – что-то к нему приклеилось, глянул искоса на Глушенко и произнес одно-единственное слово:

– Докладывай! – Словно бы Глушенко был его подчиненным.

– На батьку замышляется покушение, – сказал Глушенко.

– Их замышлялось столько, что батька им счет потерял.

– Не верите? Я серьезно!

– И я серьезно. Говори, кто конкретно собирается отравить батьку или пристрелить его?

Голос у бывшего командира красной дивизии был такой, что Глушенко невольно втянул голову в плечи – холодно сделалось.

– Оглянитесь назад, –