Олег Селянкин - Они стояли насмерть Страница 25

Нет, не прощать нужно, а немедленно просить перевод в другую часть! Пусть поработает с другим, более опытным врачом. Может быть, тогда поймет и оценит ее по-настоящему. Ведь она и сейчас уже видела, что не все врачи так же беззаветно служили раненым, пусть именно такого — себялюба, бездушного — пришлют сюда!

Подумала и испугалась: а как же ополченцы? Теперь память подсказывала ей только хорошее. Вот она, Ольга, примеряет новые сапоги. Их принес Агапов. Он сказал, что сапоги малы ему… Милый, милый Агапов! Ты пожалел своего доктора, помог ему, как отблагодарить тебя за эту ласку?

Или взять старика Шибанова. Как он попал в ополчение — неизвестно. Ясно одно: обманул работников военкомата. Суставы у него распухли от ревматизма, он морщится от боли, но идет с ротой и даже еще находит силы для того, чтобы позаботиться о враче. Ведь это он всегда готовит ночлег для доктора, он приносит ей еду, оберегает ее сон. Почему она вдруг забыла о них? Разве они дадут в обиду свою «дочку», свою «сестричку»?

А Козлов… Козлов может оказаться и в другой части. Что ж, придется терпеть его присутствие, терпеть как одну из неприятных деталей, порожденных войной. С ним она теперь будет подчеркнуто вежлива, и только. Может быть, тогда поймет он, что женщина даже на фронте остается женщиной.

Так решила Ковалевская, и утром, увидев Козлова, идущего к ней по узкому ходу сообщения, сдвинула брови, нахмурилась.

— Я вчера… того самого… погорячился, — сказал Козлов, поравнявшись с ней.

Это было так неожиданно, что она не нашла слов, промолчала. Козлов взглянул на нее, боком пролез между ней и стенкой и, пригнув голову, быстро пошел дальше.

«Гордая! Где ей понять нашего брата! Небось ждала, что я на колени перед ней встану. Дудки, не на такого напала!.. Одним словом, с высшим образованием!» — думал Козлов, уже раскаиваясь в том, что извинился за необдуманные слова.

Козлов злился на себя и не знал, что Ковалевская в это время тихонько плакала от радости: командир роты оказался не таким плохим, как она думала.

Немцы неожиданным ударом прорвали фронт, и батальон, стоявший на отдыхе в тылу, оказался на передовой. Быстро приближалась автоматная стрельба, а мины уже давно начали рваться в окопах моряков. Поодиночке и маленькими группами бежали солдаты и ополченцы. Многие из них были ранены, им нужно было в госпиталь, но, Дойдя до моряков, поравнявшись с их окопами, они осматривались, а там, глядишь, полетели с лопатки комья земли — остановился солдат, зарывается.

— Что случилось, папаша? — крикнул Норкин пробегавшему мимо ополченцу со свисающими вниз кончиками обкусанных усов.

— Его сила! — ответил тот и, отбежав немного в сторону, выбрал ямку и начал быстро углублять ее.

— Учись, Коля, как работать надо! — не вытерпел Бо-гуш. — Настоящий солдат дело знает: оторвался от сволочи, встретил порядочных людей — и сразу к бою готовится! А ты другой раз целый час вздыхаешь, прежде чем за лопату возьмешься.

— А я и без указчиков теперь копаю!

— Вот я и не пойму, с чего бы вдруг? Уж не клад ли ищешь?

— Его, — усмехнулся Любченко.

— Да ну? Давай поболтаем перед боем, как приятели. Кто и что тебе сказал про клад? Ведь запорожцы досюда не доходили?

— Лебедев. Он сказал, что чем глубже уйдешь в землю, тем больше шансов пережить фашистов.

— Ага… Ясно… То-то я и смотрю, что ты по самые уши зарылся в землю!..

Тяжелы последние минуты перед боем. Каждый их переживает по-своему. Один молчит, хмурится, другой усиленно трет и без того чистый затвор автомата, а Богуш поболтал немного с Любченко, развлекся — и легче ему стало, словно силы набрался от него.

Прошел последний раненый солдат, опираясь на винтовку, а вскоре из-за пелены дождя показались и цепи атакующих. Они не ожидали сопротивления, шли прямо, во весь рост, и внезапный огонь моряков был для них особенно губителен. Кануло в вечность то время, когда моряки встречали врага только из окопов. Теперь они научились многому, и не напрасно Норкин, как и в тот раз, выслал ручные пулеметы к заросшему лесом оврагу. Их огонь почти полностью скосил первый ряд немцев, а остальные прижались к земле, словно прилипли к ней, и наступление захлебнулось. Вскоре уже только лениво перестреливались дозорные, да однообразно шумел дождь.

Норкина и Лебедева вызвал к себе Кулаков. Когда они вошли в землянку, там были уже все командиры и комиссары рот. Кулаков как-то по-особенному торжественно сидел за столом, хмуря брови да изредка теребя кончик носа, просматривал бумаги.

Наконец он отодвинул их в сторону, сложив аккуратной стопочкой, обвел всех глазами и сказал:

— Я, товарищи, сейчас был у командира дивизии. На нашем участке положение серьезное. Враг прорвал фронт, смял передовые части и, как вы сами знаете, докатился до нас… За нами только Ленинград… Сзади нас сейчас, пока, — Кулаков сделал ударение на последнем слове, — частей больше нет… Понимаете? Никого нет!.. Командир дивизии оказал нам высокое доверие: нам приказано стоять здесь до особого приказания. Понятно? Только после того как за нами будут части, мы сможем отойти. Другого отступления не будет! — Кулаков рубанул рукой по воздуху, опять коснулся пальцами кончика носа и уже спокойно продолжал: — Разъясните матросам задачу. Особый упор сделайте на том факте, что мы сейчас главные на этом участке, что сейчас о наших действиях будут докладывать лично, — понимаете? Лично! — товарищу Сталину!.. Больше у меня к вам ничего нет. Идите.

Едва Норкин перешагнул порог землянки, как Селиванов схватил его за руку, стиснул ее и сказал:

— Дождались, Мишка! Умрем…

— Разобьем, а не умрем, — перебил его Лебедев, неожиданно появившийся из темноты. — Ты, Селиванов, так и матросов настраивай: разобьем фашистов, дальше они не пройдут!

— Это само собой, — начал оправдываться Леня. — Я ведь к тому сказал, что если нужно будет, то и…

— Забудь это слово! — повысил голос Лебедев. — Не об этом думать надо.

В окопах к приходу Норкина все было по-прежнему, но он сразу заметил какую-то нервозность, суету. Словно боялись матросы чего-то, не хотели думать об этом, старались забыться, углубляя и без того глубокий окоп, поправляя ниши для гранат и бутылок или просто перебирая патроны.

Норкин ускорил шаги и почти побежал к командному пункту, но за одним из поворотов окопа налетел на группу матросов и остановился, прислушиваясь к их разговору.

— Велел я тебе следить за ним? — наседал Никишин на припертого к стенке окопа Любченко. — Скажи, велел?

— Да я, товарищ старшина, все время его бачил. А в окоп пополз — он и сбежал…

— Растяпа! «Сбежал»! Весь батальон опозорил!.. Никто в нас пальцем не тыкал, а теперь только и разговоров будет: «У подводников дезертир»!.. У-у-у, — и Никишин злобно, витиевато выругался.

— Кто сбежал? — спросил Норкин, расталкивая матросов.

Они расступились неохотно, но не разошлись, хотя знали, что командир роты сейчас под горячую руку может наложить взыскание и на невиновного. Честь роты была дороже всего и они готовы были выслушать любые упреки, лишь бы найти выход из создавшегося положения. А больше всех переживал Любченко. Он дышал тяжело, сопел и переминался с ноги на ногу, словно только ждал команды, чтобы бежать подальше от товарищей, которых он подвел, и, может быть даже смертью, но искупить вину. Да и как же иначе? Товарищи доверили ему свои мысли, честь, а он не сберег ее. Ведь ему поручили следить за Козьян-ским?.. Козьянский бежал… Дезертир в батальоне Кулакова, Лебедева… О том, как тяжело было матросам, когда они узнали об этом, Любченко судил по старшине и лейтенанту. Никогда он не слышал от Никишина грубого слова, а сейчас старшина выругался, выругался при лейтенанте и тот даже не сделал ему замечания.

— Кто сбежал? — повторил Норкин свой вопрос.

— Козьянский… Доверили этому растяпе, а он… — одним духом выпалил Никишин и замолчал, махнул рукой, будто сказал: «Неужто сами не понимаете?»

Скупо, неохотно рассказали матросы, что сегодня с утра Козьянский почему-то очень подробно расспрашивал о дороге к Ленинграду, жадными глазами провожал каждую машину, идущую к городу. Короче говоря, вел себя подозрительно, ну, а они, чтобы зря не обижать человека, решили сначала проверить свои мысли, а потом доложить командиру роты. Наблюдать за Козьянским поручили Любченко. Как он справился — хоть вся рота в гроб ложись. На весь фронт опозорил!

Дезертир в батальоне, на формирование которого бригада отдала лучших своих людей… Норкину сразу стало жарко, он рванул ворот кителя. Как теперь на глаза Кулакову показаться?.. Конечно, матросы ошиблись, нужно было немедленно доложить, но руганью дела не исправишь; сейчас только одно может спасти от позора: немедленно поймать Козьянского. Живого или мертвого, но доставить его сюда!